Он пришел ближе к вечеру. На дворе стояла золотая осень, тихо падала с деревьев листва. Солнце уже наполовину скрылось за холмами, но для начала октября было еще очень тепло. Тишина разлилась по округе, и только где-то в лесу, вдалеке, иногда кричала какая-то птица. Природа отходила ко сну. Я сидел на открытой веранде и курил, глядя на дорогу. На плечи себе я накинул легкий пиджак, да и тот был просто данью осени.
Дорога проходила мимо моего дома. Она выныривала из леса, причудливой лентой пересекала луг. Потом на ее пути возникала маленькая тихая речка, через которую был перекинут неказистый деревянный мостик. За мостом начинался мой сад, огражденный невысокой изгородью. Дорога пробегала мимо маленькой никогда не запирающейся калитки и уходила вдаль, в холмы. Что творилось с нею дальше, я не знал. Я никогда не покидал своего дома.
Каждый вечер я сижу на веранде, курю и смотрю на дорогу. Она очень разная, никогда она не бывает такой же, как вчера. Весной она оживает после зимней стужи, ручьями сходит сковавший ее ледяной покров, каждым изгибом, каждой кочкой своей радуется она наступающему теплу. Летом, уставшая от дневной жары, медленно тянется она мимо калитки, с трудом перетекая по пыльным ухабам. А то неожиданно налетит ливень, гром, молния, потоки воды хлынут с разверзшихся небес на землю, а она вскинется, встрепенется среди бегущих пенных ручейков и луж, и как побежит вдаль, к холмам — только ее и видели. Осенью дорога обретает степенность, странную неторопливую важность. Гордо выходит она из леса, постепенно укрываясь на зиму падающей листвой, с какой-то забавной осторожностью перебирается через мостик, видно, боясь ненароком оступиться и коснуться остывающей речной воды, и дальше, уже осмелев, проходит мимо моего сада, калитки, и скрывается за холмами. На зиму дорога засыпает, но сон ее неровен, видно, как ворочается она порой под снегом, тревожимая метелью, вздыхает тяжело на поворотах, но, вдруг, бывало, затихнет — не шелохнется, ни снежинки не колыхнет — видимо, снится что-то хорошее.
Моя трубка почти догорела, когда я заметил его. Он вышел из леса, дорога под его ногами резвилась веселым щенком, все норовила вильнуть покруче, пуститься с ним взапуски, наперегонки, кто кого. Я ее понимал. Ведь по ней никто не ходит, так как же не радоваться даже случайному путнику. Но путник не был случаен, он шел ко мне. Я выбил трубку, поднялся с кресла и пошел к калитке.
Он приближался не торопясь, видно, что ходьба доставляет ему удовольствие. Старые, вытертые почти до бела джинсы, тонкая куртка из мягкой коричневой замши, стоптанные кроссовки да небольшой рюкзак, перекинутый через плечо — весь его вид говорил о любви к бродяжьей жизни, и это было правдой. Он был бродягой. В зубах его перекатывался сорванный стебелек травы, руки засунуты в карманы. Он шел легко, с интересом разглядывая все, что встречалось на пути — деревья, небо, траву, камни под ногами. Дойдя до деревянного мостика, он остановился, улыбнулся ему как старому знакомому и ласково похлопал его по растрескавшимся перилам. Потом поднял голову и заметил меня. Я помахал ему рукой. Он махнул мне в ответ и уже быстрее, почти не отвлекаясь по сторонам, зашагал мимо моего сада к калитке.
— Привет, Бродяга! — окликнул я его.
— Привет, Домосед! — широко улыбнулся он в ответ и протянул крепкую загорелую руку. Я с удовольствием пожал ее, а потом мы обнялись, ведь не виделись очень давно.
— Как живешь, что у тебя нового? — спросил он.
Я не ответил, лишь схватил его за рукав и пихнул в направление дома. Потом аккуратно прикрыл калитку и поднялся следом за ним на веранду.
В прихожей он сбросил рюкзак с плеч, скинул кроссовки и, вытянув руки в стороны, медленно, с наслаждением потянулся.
— Устал я… — словно извиняясь, сказал он. — Да и соскучился по тебе, Домосед, ей богу! Шутка ли, считай, пол года не виделись!
— Иди в ванну, после поговорим! Чистая одежда и полотенце уже там!
— Иду, иду! А то запачкаю тут все, всю твою идиллию нарушу! Чистюля… Каким был, таким и остаешься, сколько тебя помню. — Бодро насвистывая что-то себе под нос, Бродяга скрылся в ванной. А я задумался.
*****
Сколько я его знаю? Столько, сколько себя помню. А сколько я помню себя? Сколько лет и зим сменилось, пока я живу в этом доме? Много, очень много, но я и не задавался целью их считать. Мне нравится мой образ жизни, смена времен года за окном. Я люблю мой сад, ухаживаю за ним, а это, поверьте, требует немалых усилий. За домом у меня есть и огород — три теплицы, несколько грядок, дома — цветы. Я трачу на это достаточно времени, но за то зимой у меня нет никаких проблем с фруктами и овощами, и зелень на моем столе круглый год. А зимой, когда за окном метет метель и воет холодный ветер, как приятно смотреть на распускающийся цветок в тепло натопленной комнате.
Но только не думайте, что вся моя жизнь заключается в уходе за домом и за садом, нет! Каждый день после обеда я читаю, тем более что выбор литературы у меня огромен. Если мне нужна какая-то книга, то надо всего лишь на всего спуститься по старой скрипучей лестнице в подвал, пройти по коридору несколько шагов, миновать дверь, ведущую в винный погреб. Следующая за ней дверь — вход в книгохранилище. Зайдешь, щелкнешь выключателем — и такое в душе умиротворение. В неярком электрическом свете видишь — стеллажи, стеллажи, стеллажи… Бескрайнее море стеллажей, а на них — книги. Самые разные, здесь можно найти все, что только взбредет тебе в голову. И на всех языках, наверное. Сам-то я языками плохо владею, из старых знаю только английский, русский, немецкий и чуть-чуть французский, больше еще выучить не успел, так что часть книгохранилища для меня еще загадка. Ходишь, бывало, между стеллажами, смотришь на корешки, и вдруг взгляд останавливается на каком-то одном, берешь книгу с полки — и как глухой. Листаешь ее, а перед глазами жучки бегут, таракашки незнакомые. Иероглифы. А о чем они тебе сказать хотят, не понимаешь. Смотришь только на иллюстрации, если есть — а толку-то! Не слышишь ты книгу, немая она для тебя. Порой очень даже обидно бывает, но ничего не поделаешь…
Только вы не думайте, что я все книги так отыскиваю. Я и границ-то хранилища не знаю, до противоположной стены ни разу и не доходил. Заблудиться боюсь. Если мне что-то конкретное надо — пожалуйста, прямо перед входом компьютер стоит. Оформляешь заказ, и буквально через десять секунд — хоп! Прямо под монитором ящичек есть — открываю и забираю. Туда же и возвращаю, к чему мне книги наверху складывать, если здесь им такое место оборудовано! Хотя, признаться честно, возвращаю я, конечно не все. Есть и любимые авторы, которые пополняют шкаф в кабинете. Само их присутствие там согревает душу, создает приятную мне атмосферу в доме. И если, бывает, возьму в хранилище ерунду какую-нибудь, второй раз вниз в тот же день не спускаюсь. Значит, пришло время перечитывать что-то из старенького. Но вкус меняется с возрастом, и иногда книга, что раньше стояла у меня в кабинете, возвращается вниз. Такая судьба не грозит только альбомам по искусству, что так приятно полистать вечерами.
Есть у меня еще один книжный шкаф, в холле. Этот шкаф — моя гордость, книги в нем — результат моих пеших экспедиций по книгохранилищу. Порой случается, что, спустившись вниз, не хочется ничего конкретного. Тогда я привязываю к дверной ручке конец капроновой веревки, целая бобина которой специально для таких обстоятельств стоит перед входом, беру ее в руки и ухожу бродить книжными лабиринтами, периодически отматывая необходимую длину. По ней же я и возвращаюсь назад, к выходу, чаще пустой, но иногда — с находкой. Именно для них — шкаф в холле. Они — жемчужины моей коллекции. Они — это древние фолианты, заключенные в тяжелые оклады, обтянутые кожей, инкрустированные золотом и серебром, а, порой, и драгоценными камнями, с рукописными текстами и дивными миниатюрами на полях. Некоторые из них мне удалось прочитать, некоторые только ждут своего часа, но мне все равно приятно брать их в руки, перелистывать тяжелые пергаментные страницы и вдыхать их дивный запах — запах времени. Там же хранятся у меня и рукописи, которые мне удалось отыскать. Как древние, так и достаточно современные. Есть там несколько экземпляров, созданных самими авторами. Из них почти все напечатаны на машинке, но я думаю, что это все-таки первые копии, и только два рукописных. В поисках подобных диковинок я провел достаточно много времени, но не обнаружил никакой системы их расположения в хранилище. Кажется иногда, что мои скитания между стеллажами вызывают жалость, непонятно, правда, у кого, и только тогда мне подбрасывают что-нибудь стоящее, но это, конечно, ерунда. Просто порой везет, а порой и нет.
