После тяжелого трудового дня возвращаясь домой и уже предвкушая получаемое наслаждение от отдыха, я вдруг вспомнил о своем товарище детства, который заболел чахоткой. Вначале появления этой мысли мне стало больно на душе за моего друга, и я захотел его проведать. Но желание отдохнуть после трудового дня пересилило мое внутреннее чистое побуждение проявить жалость. Я преодолел себя и пошел домой, внутренне закрыв глаза на мое возникшее неприятное состояние тем, что я скоро буду отдыхать. Но у меня никак не получилось оторвать от себя назойливую мысль о том, что я поступаю неправильно. Это была даже не мысль, скорее чувство, какое-то высшее чувство, временами посещающее всех людей, нарушение требований которого ведет к нравственной тошноте к самому себе.
Как много раз я насильно не слушал этот внутренний добрый и чистый зов. В этот раз мне не составило особого труда приглушить его самыми низкими требованиями моего тела – едой и отдыхом. Стыдно признаваться, но я не посетил своего друга только по этим причинам.
Вернувшись домой, я по обыкновению занялся привычными делами. Наконец улегшись спать, я закрыл глаза в надежде крепко уснуть и легко позабыть все заботы минувшего дня. Только я сладко задремал меня вновь с новой силой посетило то неприятное чувство. Я не мог дальше безнаказанно лежать на месте: меня начало крутить из стороны в сторону. «Не проведал я его, – сказал я сам себе в надежде усмирить внутреннее состояние, – и что теперь?» Но только проговорив в своей голове эти слова, мне самому стало тошно от того, что я сказал. Только я признал за собой неправоту и перестал оправдываться, это назойливое чувство как водой смыло. Но его сразу же заменила труднейшая внутренняя работа. Я точно стал взвешивать свою жизнь, но не так как прежде и по обыкновению это делают люди, видя себя в центре своей жизни, а как бы со стороны, глазами прохожего. «Как я, однако, жалок» – сразу подумал я. Это было такое искреннее признание своей ошибки, что мое тело затрепетало от удовлетворенности. Самое занятное для меня в этом моменте состоит в следующем наблюдении. Я нисколько не стал дальше думать о себе и своей жизни. Я вспомнил о своем друге и меня ужаснуло его положение. Я не мог представить, как это быть больным чахоткой. «Я хоть и жалок, но я живу, а его жизнь подходит к концу» Мне стало его до того жалко, что я не мог дальше спокойно лежать на кровати. Я встал и начал ходить по комнате, взволнованно обдумывая его печальное положение. Я не мог найти себе место, мне прямо сейчас хотелось посетить его и разделить его страдания! Но этого было невозможно сделать. Всю ночь до самого утра я не спал, все обдумывая жизнь этого человека. Я ждал, мечтал, да что там, лелеял о встрече с ним больше всего на свете. Ничего не существовало для меня более важного чем его жизнь в эти минуты. Промучившись до того времени, когда можно было посещать больных, я стремглав направился к нему.
За все время ночи я не один раз успел представить свое появление в палате, первую нашу встречу и мои слова. Все было готово. Но я чувствовал, что это будет не так искренне, как это было ночью: чувства угасли, братский пыл сменился необъяснимой тревогой. С приближением к нему моя уверенность и желания стремительно гасли с каждым новым шагом, ноги переставали слушаться меня и готовы были в любое мгновение отказать. Не могу объяснить такое странное мое физическое и внутреннее состояние. Но оно несколько пугало меня.
Подойдя к двери палаты, я остановился и замер как вкопанный намертво столб. Казалось ничто на свете было неспособно продвинуть меня ни на метр. Я уже готов был свернуть назад, но дверь не по моей воли открылась и свет из окна заставил меня прищурить глаза и пройти вперед. Я зашел в палату.
В комнате стоял отвратительный, чрезвычайно удушливый запах лекарств. Бегло осмотревшись по сторонам, я не сразу заметил моего товарища. Стараясь как будто найти что-то важное для меня, я осмотрел всю палату так и не остановившись глазами ни на одном из предметов, находившихся в ней. Но зато мой взгляд окончательно сосредоточился, к моему великому удивлению, на довольном, улыбающимся лице моего друга. Я немного сконфузился, потеряв дар речи, нисколько не ожидая такой реакции от смертельно больного человека. В одно мгновение я забыл всю заготовленную заранее речь, стоя в нерешительности у самого порога.
Мое такое неопределенное состояние перебил спокойный, веселый голосок моего друга.
– Не может быть! Вот кого точно не ожидал сегодня увидеть! Подходи ко мне, дорогой, садись, кусаться не буду, – ласково улыбнулся он, указывая рукой на ближайший стул. Я обратил внимание на его худощавую, побледневшую руку. Было заметно, что он прилагал большие усилия, чтобы сделать это движение. Я словно провинившийся подошел к нему, не зная правда, как надобно вести себя в таких ситуациях. Мой друг, точно подметив такое мое состояние, взялся первым начать разговор. Вместо того, чтобы я его подбадривал, произошло совсем обратное.
– Ты знаешь, что болезнь моя неизлечима. Мне осталось не долго жить. Как часто лежал я на этой самой кровати много и безостановочно думая о своем здоровье, воображая свои больные органы. Я желал только, чтобы мои страдания быстрее прекратились. Но мысль о неизбежной кончине невыносимо давила на меня. Страх с каждой проведенной минутой здесь увеличивался во мне, я не мой найти себе место. Иногда мне казалось, что все это сон, бредни сумасшедшего, что болезнь могла настигнуть кого угодно, но только не меня! Я плакал навзрыд от тяжелого сожаления, что все это не сон, что я болен и скоро умру. Я как никогда чувствовал себя одиноким человеком. Мне было очень жалко себя… Никто, ни одна человеческая душа не могла понять, услышать и помочь мне. Никто не был в силах заглянуть в мою душу и прочувствовать всю ту ужасную боль. Никто меня не мог успокоить и ублажить. Впервые в жизни я осознал страшную истину, – я здесь совершенно один. Я постоянно, безостановочно кого-то осуждал за такую ужасную несправедливость, но в глубине души чувствовал совершенную необъяснимость своей болезни. Я хочу жить, радоваться жизни, а я умираю! Как много я еще хотел сделать и испробовать. Но все это оказалось пустым в один момент… Вся жизнь людей, с их радостями и увеселениями показалась мне до отвращения однообразной и бессмысленной. Все, что ранее мне нравилось, что я любил, к чему стремился и ценил, все это оказалось мне омерзительным. Что более этого, все это точно издевалось надо мной своим существованием. Ведь я ухожу, а это все остается. Не справедливо!.. Мне казалось, что все это чья-то злая шутка и мне скажут, что на самом деле все это ложь, что я здоров, могу вернуть свою прежнюю счастливую жизнь, с ее повседневными заботами и маленькими радостями… Как же долго я страдал, каждый день был мучительным до внутреннего изнеможения. Я словно сумасшедший метался из стороны в сторону, не находя себе места не то, что в этой тесной комнате, – я не находил себе места в своем теле, мне точно хотелось вырваться с него, оно меня как будто сковывало, мешало.
– Но потом я посмотрел на небо. – сказал как будто заключительно мой друг и посмотрел в окно.
В этот момент я, почему-то, сильнее обычного сконцентрировался на его лице, желая различить на нем то невыразимое, отягощающее душу чувство печали, которое испытывал я в данную минуту. Прочитав по моим глазам чувство сострадания, мой друг почему-то жалобно улыбнулся.
