Писано в лето 7515-е от Сотворения мира и 2007-е от Рождества Христова, в 600-ю годовщину преставления старца Саввы, в стольном граде Москве, удельном Звенигороде и попутном меж ними патриаршем сельце Переделкине.
Жития лучших мужей и в древности
по обычаю писали ради прибывающей
от этого пользы.
Нам же ныне напоследок, когда мы достигли
конца времён, ещё более это необходимо.
Одна забота печалит и удручает меня
более других: если я не напишу и никто
другой не напишет Жития, то боюсь
быть осуждённым, согласно притче о
негодном рабе, закопавшем талант и
обленившемся.
Эта книга может вызвать много споров. В ней немало гипотез, пробелов и недоговорённостей. Автор предполагает возможные будущие обсуждения или даже замечания, но это лишь пробудит свежую мысль по отношению к делам и помыслам великих духовных подвижников прежних времён. Потому здесь используется максимально возможное количество источников и мнений специалистов. Однако автору не претит утверждение, что порой весьма простые и живые рассуждения в гораздо большей степени помогают отразить или почувствовать веяния эпох, нежели самые ухищрённые доказательства.
Итак.
Много лет назад в подмосковный Звенигородский монастырь зашёл задумчивый молодой человек, приблизился к его святыням, а чуть позднее прочитал и переписал по-своему старинное Житие основателя обители — игумена Саввы. Это был поэт Александр Пушкин.
Спустя некоторое время один студент-медик, можно сказать по распределению, попал в город Звенигород и устроился работать врачом в местной больнице. Он много трудился вёл дневник, создавал рассказы и фельетоны о сельской жизни и стал потом известнейшим на весь мир литератором. Но ни разу, нигде и никогда он не вспоминал ни о соседнем монастыре, ни об имени преподобного Саввы. Это был писатель Антон Чехов.
Так же и в нашей памяти. Один человек что-то видит, а другой говорит — здесь ничего нет интересного. Пытливый паломник скажет: меня интересуют и мне важны внутренняя жизнь и чудеса, связанные с житием почитаемого старца. А историк-исследователь заметит: мне нужно точно знать — имена, цифры, факты и ссылки на документы, без этого всё просто не имеет смысла и ценности. И оба будут правы, хотя каждый — по-своему. Соединить же всё вместе, почувствовать в результате такого синтеза приближение к правде и даже к истине — непростая задача.
Именно об этом мне приходилось думать в первую очередь, когда я начинал работу над книгой о преподобном Савве Сторожевском. Слово «преподобный» означает — святой из монашествующих, стяжавший высочайшее нравственное достоинство своими подвигами и чистотой жизни. В церковном мировосприятии этот эпитет — «преподобный» — принято всегда ставить перед именем почившего святого инока. Однако мы намеренно почти не станем употреблять его в книге, дабы не появилось у светского человека ощущения некоей «древности» обитавшего на Звенигородском холме старца. Кстати, слово «старец» также не совсем обыденное. Для тех, кто живёт в монастыре, оно имеет особенный смысл. Нам придётся в книге гораздо чаще употреблять именно его, и пусть читатель воспримет это даже в буквальном, мирском смысле — ведь мы будем говорить о человеке, который прожил очень долгую жизнь. И на поверку оказывается, что она важна и интересна, как и всё его наследие, которое настолько актуально и живо сегодня, что продолжает играть немаловажную, хотя и незаметную на первый взгляд роль в нашей современной истории.
Решение написать эту книгу, честно говоря, было не простым. Работа над текстом заставила автора принять необычные для него решения: время от времени буквально уходить от простых фактов истории, избавляться от давления бытовых подробностей, изменять «ракурс» обычного восприятия реальности и прошлого. Вот почему читатель встретит множество предположений и гипотез, столкнётся с некоторыми разногласиями между писанием и преданием, и уж точно — окунётся в переплетение жанра жития и обычной биографии.
Автору также показалось, что без личного восприятия событий давно ушедшей эпохи тут никак не обойтись. Переживание истории, её субъективное восприятие — не всегда объективный путь к созданию образа того, о ком пишешь. Но в данном случае это иногда оказывалось почти единственным способом изложения, без которого книга бы просто не появилась. Об удачах и неудачах — судить читателю.
