На большом ледокольном пароходе «Челюскин» отправились смелые люди нашей страны на Север. Они хотели узнать, какая там жизнь и можно ли пароходам плавать по Северному Ледовитому океану из Ленинграда во Владивосток.
Самым главным на пароходе был начальник экспедиции Отто Юльевич Шмидт. А капитаном — Владимир Иванович Воронин.
Погрузили на пароход радиостанцию, запасы еды, тёплые вещи, бочки с бензином и ещё много всего и поехали.
Вот идёт пароход месяц, другой. Наступила зима. А зима на Севере страшная — долгая, холодная. По Северному Ледовитому океану плавают громадные льдины. Ветром на них нахлёстывает воду, вода замерзает, и льдины делаются всё толще, всё выше. Некоторые вырастают в целые горы.
Капитан смотрел в бинокль. Где увидит между льдинами полоску воды, туда и поведёт пароход.
Так «Челюскин» потихоньку продвигался среди белых страшных льдин.
Чем дальше плыли, тем лёд становился всё толще, а полоски воды — всё уже. Скоро их и вовсе не стало. Куда ни посмотреть — льдины.
Тем временем наступила ночь. Только не такая, как везде, а особенная — полярная. Она тянется много месяцев. Много месяцев подряд нет солнца, всё время темно, всё время ночь. Только иногда засверкает северное сияние.
А льды всё сжимаются, напирают на пароход. Окружили они его, стиснули со всех сторон, не дают ходу.
Тогда Шмидт собрал всех челюскинцев и сказал:
— Товарищи, лёд запер нас, не пускает! Придётся нам здесь зиму зимовать. Еды у нас много, тёплых вещей много, есть радио, музыка, кино, книги… Будем жить дружно, не скучать!
Капитан Воронин приказал остановить пароход. «Челюскин» притих. Перестал вертеться винт.
Нет больше дыма над трубой. Молчат машины.
Но челюскинцы не унывали.
Они работали, учились, читали, играли. На пароходе они жили всё равно как в настоящем доме. Только за окном был не двор, не улица, не переулок, а бесконечный Северный Ледовитый океан, загромождённый ледяными горами и скалами…
«Челюскин» примёрз ко льду и начал дрейфовать: куда лёд понесёт ветром или морским течением, туда и «Челюскин» за ним поневоле тянется.
Долго дрейфовал пароход. Льды напирали так, что стены трещали.
Шмидт собрал челюскинцев и сказал:
— Товарищи, надо быть начеку. Борта у «Челюскина» крепкие, но льды ещё крепче. Давайте вынесем все вещи на палубу. Если будет опасность, мы сразу всё на лёд побросаем!
Так и сделали. И правильно сделали! Потому что через день раздался страшный гул, будто выстрелили из большой пушки. Лёд стал нажимать изо всей силы. Борта затрещали. Пароход задрожал. Даже толстенные стёкла в круглых окошечках-иллюминаторах задребезжали.
Подул ветер. Разыгралась волна, стала швырять льдины-холодины друг на дружку. Они смерзались в огромные ледяные горы. Вот одна ледяная глыба подошла вплотную к пароходу и со всего размаху ударила его в бок. Получилась широкая трещина. Туда хлынул лёд с водой и стал ломать всё — каюты, буфеты, машины.
«Челюскин» начал тонуть. Нос его ушёл в воду, а корма поднялась. Пришёл пароходу конец.
Но челюскинцы не растерялись. С палубы они быстро стали сбрасывать на лёд все вещи — еду, инструменты, спальные мешки, одежду, палатки… Трещат каюты, ломаются стены, кругом грозные льдины, ревёт ветер, пароход вот-вот утонет, но челюскинцы работают смело и спокойно.
И только когда над водой остался небольшой кусочек кормы, капитан Воронин скомандовал:
— Все на лёд! Сначала женщины с детьми, потом остальные!
На «Челюскине» было десять женщин и две маленькие девочки — две маленькие челюскинки. Одна там и родилась — на «Челюскине». Её назвали Карина, потому что она родилась, когда пароход шёл Карским морем. Другую звали Аллочка.
Кариночка была ещё совсем маленькая — шести месяцев. Аллочка была постарше — полтора года. Мамы всё катали их по палубе в колясочках, будто на бульваре.
Теперь, когда пароход стал тонуть, мамы схватили Аллу и Кариночку, закутали в одеяла и меха и прыгнули на лёд.
За ними прыгнули остальные восемь женщин.
За ними стали прыгать мужчины.
И вот сто два челюскинца на льду, а трое ещё на пароходе — начальник Шмидт, капитан Воронин и заведующий всем хозяйством «Челюскина» Борис Могилевич.
Воронин закричал:
— Отто Юльевич! Могилевич! Прыгайте! За вами тогда и я!
Потому что капитан всегда последним сходит с погибающего судна.
Отто Юльевич прыгнул, и Воронин тоже, а Могилевич задержался. Ему хотелось побольше вещей снять с парохода, чтобы челюскинцам на льду ни в чём нехватки не было.
Ему все кричат:
— Скорей! Прыгай!
Он занёс ногу для прыжка. Вдруг покатились большие бочки с бензином. Одна из них сшибла Могилевича. Он упал.
Челюскинцы хотели было броситься к нему на помощь, как вдруг весь огромный пароход сразу затонул. А вместе с ним утонул и храбрый полярник Могилевич…
А там, где только что возвышался уютный, привычный дом челюскинцев — пароход, — теперь осталась тёмная полоса воды. По ней плавали грязные льдины, брёвна, ящики, бочки — и больше ничего…
И вот на льду, далеко-далеко от земли, далеко-далеко от жилья, очутилось сто четыре человека. Дует холодный северный ветер. Кругом непроходимая ледяная пустыня…
Начальник взял список и стал делать перекличку:
— Капитан Воронин?
— Здесь!
— Радист Кренкель?
— Здесь!
— Фотограф Новицкий?
— Здесь!
— Радист Иванов?
— Здесь!
— Лётчик Бабушкин?
— Тут!
— Художник Решетников?
— Я!
— Учёный Ширшов?
— Тут!
— Алла Буйко?
— Она здесь, — отозвался отец Аллочки.
— Карина Васильева?
Мама Кариночки ответила за неё:
— Здесь она, со мной!
Всех назвал начальник, все были на месте. Только когда начальник вызвал: «Завхоз Могилевич?» — стало тихо. Никто не отозвался.
Задумались челюскинцы, опустили головы. Жалко им погибшего товарища.
О себе они не очень беспокоились. Они знали, что их спасут, на льду не оставят.
Начальник сказал:
— Товарищи полярники, поставим палатки, подберём всё, что осталось после нашего «Челюскина». Будем жить на льду до тех пор, пока не придёт помощь.
Первую ночь все спали прямо на льду, в спальных мешках — кукулях. А с утра сразу закипела работа.
Одни стали разбивать палатки. Другие вытаскивали из воды брёвна, бочки, ящики — всё, что всплывало после «Челюскина».
Аллочку с Кариночкой поместили в самую тёплую палатку.
А радист Эрнст Кренкель стал налаживать радио. Товарищи ему помогали.
Руки у всех коченели, лицо обжигало морозом, но они всё работали и работали. С большим трудом установили на льду антенну. Её свалило ветром, но радисты её снова поставили.
Потом Кренкель забрался в палатку, согнулся в три погибели, надел наушники и стал вызывать берег.
Сначала радио работало плохо. Берег не отвечал. Долго Кренкель бился, много часов. Но вот он наконец закричал:
— Товарищ Шмидт, товарищ Шмидт, радио работает!
И товарищ Шмидт послал радиограмму в Москву — правительству:
Это была первая радиограмма из лагеря Шмидта.
Как только в Москве получили эту телеграмму, сейчас же взялись за спасение челюскинцев. Самым главным по спасательным работам был заместитель председателя Совнаркома СССР Валериан Владимирович Куйбышев.
Он приказал:
— Послать на Север пароходы. Послать самолёты. Послать собачьи упряжки с нартами. Надо сделать всё, чтобы спасти челюскинцев!
Весь мир заговорил о людях на льдине. Все стали думать, как их спасти. Впрочем, были и такие, которые не верили в спасение. Они упорно твердили: «Челюскинцев не спасти, самолёты не долетят, лётчики разобьются. У них один выход — идти пешком по льду к земле. Слабые мужчины, женщины и дети не дойдут, замёрзнут, но зато сильные уцелеют».
Но советские люди рассуждают по-другому. И вот помчались на Север самолёты. Пошли на Север пароходы и ледоколы. Побежали собачьи упряжки. Все старались пробиться к лагерю Шмидта.
В то время я вместе со своим экипажем — вторым пилотом Конкиным, штурманом Петровым и бортмеханиками Руковским и Куровым — находился на Севере, в бухте Провидения. И вот приходит ко мне телеграмма от товарища Куйбышева:
Я не стал долго раздумывать. Сейчас же вызвал своих товарищей — Конкина, Петрова и Руковского, показал им телеграмму и сказал:
— Срочно готовьте машину, грейте моторы, полетим за челюскинцами.
Самолёт у меня был хоть и не новенький, зато большой, двухмоторный.
Мы быстро собрались и полетели.
Легко сказать — полетели. На Севере то и дело плохая погода — то пурга, то туман, то метель. Мы, лётчики, называем такую погоду нелётной. На Севере лётная погода бывает редко, особенно зимой. Но всё-таки мы полетели к самому далёкому от Москвы месту — к мысу Дежнёва. Там лежит маленькое селение с красивым названием — Уэлен. В Уэлене живут чукчи и эскимосы.
Как только мы туда прилетели, разыгралась пурга. Лететь к челюскинцам нельзя. Стали мы жить с чукчами, стали ждать лётной погоды.
Там я подружился с одним маленьким чукчей. Ему было пять лет, а он уже сам запрягал собак в нарты. Иногда он даже брал маленькое ружьё — винчестер — и отправлялся на охоту, как большой. Звали его Ильянинген.
Вот один раз Ильянинген ушёл с тремя собаками на охоту и пропал. Прошёл день — его нет! Прошёл другой — его нет!
Отец маленького чукчи выходил из кибитки, звал:
— Ильянинге-ен!
Уууу! — отзывался ветер.
Мать выбегала на мороз, кричала:
— Ильянинге-ен!
Вьююююююю! — отвечал ветер.
Я тоже выходил его искать с электрическим фонариком:
— Ильянинге-ен! Ильянинге-ен!
Ууууу! Вьюююююю! — отвечала пурга.
Пропал маленький охотник. Родители затосковали.
Вдруг залаяли собаки, и в кибитку вошёл… Ильянинген!
— Где ты был?
Оказывается, на охоте его настигла страшная пурга. Вернуться домой нельзя было. Маленький охотник не растерялся. Он закутался в шкуры, зарылся в снег, уложил рядышком собак. Намело на них большой сугроб, вот им и тепло было. Так мальчик пролежал под снегом двое суток. А как стихла пурга, он разрыл снег и вернулся.
Я спросил у него:
— Не замёрз?
— Нет, только нос немножко отморозил.
— А собаки?
— Нет, они хорошие, они меня согревали, как живые печки.
Мне всё не верилось, что этому бесстрашному охотнику всего лишь пять лет. Ведь ему ещё только в детский сад ходить!
Но вот пурга наконец стихла. Погода стала лучше.
Мы живо разогрели моторы и полетели в море, к челюскинцам.
Летим, летим, а лагеря всё нет! Я забираю то вправо, то влево — ищу челюскинцев. Нет, не видать их.
Бензина осталось мало. Что делать? Надо возвращаться.
Поневоле лечу обратно. Бензин на исходе: едва-едва вернулись в Уэлен.
Через день набрали много бензина, опять полетели.
Только вылетели, разбушевалась пурга. Пришлось снова вернуться.
Пурга точно издевалась над нами. Я злился: там, на льду, товарищи, женщины, дети, им, наверное, холодно и голодно, они ждут не дождутся лётчиков, а я здесь торчу на берегу и не могу к ним пробиться…
Настало 5 марта. Погода хорошая, день ясный. С утра ударил жестокий мороз — 37 градусов. Но я решил: летим во что бы то ни стало!
И полетели: я, Конкин, Петров, Руковский. Внизу — необъятная ледяная пустыня. Она усеяна ледяными горами и скалами. Вглядываемся. Лагеря не видать…
Летим час — лагеря не видать. Летим полтора часа — лагеря не видать. У меня даже глаза разболелись: слишком пристально смотрел вниз.
Подул южный ветер. Над трещинами во льду стоит пар. А нам кажется — дым. То и дело кто-нибудь из нас вскакивал:
— Лагерь!
Но это вовсе был не лагерь, а пар.
То нам груды льда покажутся сверху палатками, и мы опять кричим друг другу:
— Лагерь! Лагерь!
И это был не лагерь, а просто обман зрения.
Вдруг мы увидели настоящий дым. Мы боялись: может быть, это опять пар?
Но вот рядом с дымом замелькало что-то тёмное. Вглядываемся, видим: вышка, барак, палатка. Тут мы уверенно закричали:
— Лагерь! Лагерь!
Наконец-то долетели! Я сделал два круга над лагерем. Челюскинцы обрадовались. Кто «ура» кричит, кто шапку подбрасывает…
А я сверху смотрю на льдину, прицеливаюсь: как садиться? Самолёт у меня громадный, а льдина маленькая. Раньше она, видно, была большая, но раскололась на две. На маленькой остался аэродром, который приготовили челюскинцы, на большой — весь лагерь. Между ними — широкая трещина.
Ничего не поделаешь, садиться надо. Я стал внимательно, осторожно приземляться. Всё ниже, ниже… Стоп!
Сел благополучно. Вылез из кабины. А челюскинцы как накинулись — давай нас обнимать, целовать, прижимать к себе, точно маленьких…
Вид у них такой — с непривычки испугаешься. Лохматые, бородатые, в бородах сосульки блестят. Я говорю:
— Вот мы вам шоколаду привезли. Кушайте!
Они отвечают:
— Спасибо, не надо шоколаду! Вы лучше зайдите к нам во «дворец», мы вас горячим какао угостим!
Зашли во «дворец». Это — маленькая палатка. В окошко вместо стекла большая бутыль вставлена. Пол из ящиков. Один ящик — стол. Другой ящик — стул. На столе «стакан», то есть консервная банка. Рядом аптечный пузырёк с фитильком — это лампа. Возле лампы самодельные, вырезанные из фанеры шахматы.
