— Извините…
Одзу медленно открыл глаза.
Он ехал в синкансэне[1] и не заметил, как задремал. Грустное зимнее солнце проливало свой свет на свинцовую поверхность озера Хаманако, по которой скользило несколько маломерных суденышек.
— Извините…
Обращавшийся к Одзу мужчина смотрел приветливо и дружелюбно.
— Одзу-сан?! Это не вы, случаем?
— Ну да.
Моргая спросонья, Одзу пытался сообразить, кто бы это мог быть.
С годами он стал очень забывчив. Бывало, его вдруг кто-то окликал. Он понимал, что лицо этого человека знакомо — когда-то встречались, но вспомнить имя и какое он имеет к нему отношение никак не мог. Такое стало происходить с ним часто.
— Я Уэда. Неужели не помнишь? — Мужчина был озадачен. — Мы вместе учились в Наде… Уэда.
— A-а… Ну как же, как же… — вырвалось у Одзу, хотя фамилия Уэда ему ни о чем не говорила и лица его он не мог вспомнить.
— Иду в буфет, прохожу по вагону и вот — пожалуйста! Думаю: где-то я его видел. Сижу, жую — и вдруг вспоминаю. Правда, мы были в разных классах…
— Надо же…
— Да мы же с тобой в одной комнате жили, когда на экскурсию от школы ездили. — Уэда очень хотел, чтобы Одзу его вспомнил. — Ты тогда еще кошелек потерял.
— Я?
— Ну да. Мы все его искали. Из-за этого поздно выехали, а Крысеныш разозлился страшно.
Уэда подвинулся, пропуская следовавшую в туалет женщину, и положил руку на плечо Одзу.
— Крысеныш… Вспомнил! Учитель физкультуры…
Да, так оно и было. На сухих губах Одзу наконец появилась улыбка — и довольная, и горькая одновременно. Крысеныш. Учитель физкультуры. Ученики дали ему это прозвище, потому что лицом он был вылитая крыса, выглядывавшая из норы.
— И чем он теперь занимается?
— Ой! Разве ты не знаешь? Он на войне погиб. В Китае.
— Вот как… — Одзу вздохнул. — Я уже давно никого из наших учителей не видел.
— А на встречи выпускников ходишь?
— Нет. Мне и приглашений не присылают.
— Ну, это никуда не годится. — Уэда внимательно посмотрел на Одзу. — Значит, ты выпал из списка. Я скажу там кому надо. Дай мне твою визитку.
Поезд миновал Хаманако. Из фабричных труб медленно поднимался дым, вдалеке выстроились жилые кварталы, белевшие под послеполуденным солнцем.
— Сейчас Нада совсем не та, что в наши дни, теперь там одни таланты обучаются.
— Похоже на то. А в наше время брали даже тех, кого в другие школы не принимали.
Уэда должен был выходить в Нагое, поэтому отправился в свой вагон. А Одзу, рассматривая визитную карточку, которую ему дал однокашник, погрузился в воспоминания о событиях более чем тридцатилетней давности.
Да-а! Школа Нада…
Одзу даже не верилось, что он учился в такой школе.
Иногда до него доходили разговоры о школе, в журналах доводилось о ней читать. Все изменилось по сравнению с тем временем, когда он учился: похоже, теперь туда отбирали только самых способных. Она занимала первое место в стране по проценту поступающих в Токийский университет. Одзу слышал о родителях, которые специально переезжали в Хансин[2], чтобы только их дети учились в школе Нада.
— Поверить не могу, что ты учился в Нада, — не раз говорил раньше его сын.
— Почему это?
— С надовцами особо не потягаешься. Реально крутые ребята.
В то время старший сын Одзу как раз готовился к вступительным экзаменам в колледж.
— Говорят, в Нада за один год проходят столько, сколько в обычных школах за два, — с обидой заявлял он. — Раньше ведь так не было, да? Когда ты учился.
— В мое время проще было, — вспоминал Одзу, качая головой. — Нас делили на четыре класса — А, В, С и D. В классе А учились отличники, в С и D сажали отстающих.
— Ты, конечно, всю дорогу в D просидел?
— Вовсе нет. Перемещался между В, С и D.
Одзу в самом деле чувствовал тогда себя в альма-матер легко и спокойно.
Выкрашенное кремовой краской здание стояло в сосновой роще на берегу реки Сумиёсигава, недалеко от Микагэ. Справа от него располагалось деревянное строение — зал для занятий дзюдо. Школа была построена основателем дзюдо Дзигоро Кано. Дзюдо считалось в школе обязательным предметом, учителем по дзюдо у Одзу был… как же его?.. Сливная Труба.
Одзу закрыл глаза, стараясь вспомнить слова школьного гимна. Они так часто его пели тогда, а теперь в старой голове ничего не держится. Зато в памяти вдруг мелькнули восемь иероглифов, начертанных мастером Кано на свитке, который висел в зале дзюдо: «Умей употребить энергию во благо себе и другим».
Как давно он не был в своей школе.
Ни разу не ходил на встречи одноклассников.
Почти ничего не знает о ребятах, с которыми учился в одном классе, сидел за одной партой.
Как звали их физика? Имени Одзу вспомнить не мог, только прозвище — Противогаз. Физик женился, когда Одзу был в шестом классе. Учителя рисования прозвали Светотень за то, что у него сквозь редкую шевелюру просвечивала кожа на голове. На уроках он все время говорил только о Тернере. Классный, носивший прозвище Светоч, потому что голова его блестела как мандариновая кожура, читал лекции о похоронных курганах.
В классах С и D народ на уроках или занимался проказами, или дремал.
Как-то один из учителей сказал со вздохом:
— Вас бесполезно чему-то учить. Учи не учи — вы все равно ничего не понимаете.
Одзу числился среди неспособных к учебе бездарей. К этой же категории относился Сибасака. И Сато. И Цукава по прозвищу Обезьяна. И Пупок. И этот, как его? Парень, который пришел в школу в девятом классе…
«Когда мы готовили уроки, в класс вошел директор, ведя за собой новичка и служителя, тащившего парту. Некоторые из нас дремали, но тут все мы очнулись и вскочили с таким видом, точно нас неожиданно оторвали от занятий.
Директор сделал нам знак сесть по местам и затем, обратившись к классному наставнику, сказал вполголоса:
— Рекомендую вам нового ученика — он поступает в пятый класс.
Новичок все еще стоял за дверью, так что мы с трудом могли разглядеть этого деревенского мальчика лет пятнадцати, ростом выше нас всех. Волосы у него были подстрижены в кружок, как у сельского псаломщика, держался он чинно, несмотря на крайнее смущение…»
С этой сцены начинается «Госпожа Бовари», роман Флобера. В тот день в вагоне синкансэна Одзу прокручивал в голове пленку воспоминаний, и в его памяти медленно, словно мыльный пузырь, всплывал день, когда к ним в класс привели того новичка…
В классе С шел урок рисования. Одзу с одноклассниками, зевая, слушали, как проповедует старый учитель, прозванный ими Светотенью.
— Английский живописец Тернер, видите ли… какие бы неудачи его ни преследовали…
Он откинул голову, демонстрируя через редкие волосенки круглую загорелую лысину.
— …никогда не отступал перед трудностями. Например…
К сожалению, Одзу совершенно не запомнил, что Светотень говорил дальше, потому что, как и другие ученики, зевал и ковырял в носу.
В школе Нада учеников с самыми лучшими оценками определяли в класс А. У кого показатели были так себе — отправляли в класс В. Уделом совсем уж безнадежных оставались классы С и D.
— Тернер был очень упорный человек. Вот и вы тоже, если постараетесь… сможете на будущий год перейти в класс А.
Светотень хотел нас подбодрить, воодушевить, но его никто не слушал. Все думали только о том, чтобы урок быстрее кончился, хоть на минуту, и не могли дождаться большой перемены на обед.
— А-а-а-х! — Вдруг кто-то громко, как корова, зевнул на весь класс.
— Кто это сделал? — рассвирепел Светотень. — Что за невоспитанность! Как можно так себя вести!
В этот момент дверь отворилась, и классный ввел в класс новичка. Прямо как в «Госпоже Бовари»…
— Можете не вставать. — Классный указал подбородком на паренька в замызганной серой форме. — Это Хирамэ-кун[3]. Он перешел к нам из школы Какогава.
От парты к парте, как круги по воде, прокатилось хихиканье. Хирамэ[4]! Вот это фамилия! И лицо у парня такое же чудное, точно у рыбы.
Парень, сгорбившись, стоял возле учительского стола, тараща тусклые глазки, словно лупоглазая золотая рыбка в аквариуме.
— Прошу любить и жаловать новичка, помогать ему, пока он у нас не привыкнет. — Классный зорким взором углядел свободную парту позади Одзу. — Ну, иди, садись и внимательно слушай, что рассказывает учитель.
Время от времени через окна класса со двора доносился хрипловатый голос приписанного к школе офицера, отдававшего команды.
Да. Затяжная война в Китае еще продолжалась. Недавно в придачу к двум отставникам, занимавшимся с учениками военной подготовкой, к Наде прикомандировали еще майора-кадровика.
— Тернер, видите ли…
После того как классный удалился, Светотень совершенно забыл, что всего несколько минут назад он распекал ученика, позволившего себе громко зевнуть, и продолжил свою нравоучительную лекцию, вызывающую смертельную тоску у всего класса.
К неудовольствию Одзу, устроившийся за ним новичок сразу принялся ерзать на стуле. Но еще больше раздражал доносившийся с задней парты слабый запах. Странная смесь маринованной редьки и пота…
— Эй!..
В спину Одзу ткнулся палец. Обернувшись, он увидел уставившиеся на него мутноватые глазки на рыбьем лице.
— Эй!..
— Чего тебе?
— Про что это он трындит? Сейчас какой урок?
— Рисование, — ответил Одзу шепотом, чтобы Светотень не услышал.
Какое-то время было тихо. Хотя ерзанье не прекратилось и странный, невозможный запах тоже никуда не делся, что действовало Одзу на нервы.
— Эй!..
Одзу снова почувствовал палец на своей спине.
— Чего тебе?
— Сколько время?
Одзу не ответил. Новичок особо не стеснялся — тычет в спину, да еще с идиотскими вопросами лезет. Вот козел!
Вдруг с того места, где сидел Хирамэ, донесся протяжный, тоскливый и нелепый звук: «У-у-у-у!» Его слышал не только Одзу. Этот звук — будто утка прочищала горло — к удивлению всего класса, повторился еще два раза.
Давясь смехом, мальчишки обернулись назад.
— Что это значит? — Светотень схватился обеими руками за край стола и скорчил свирепую физиономию. — Кто это сделал?! Встать немедленно!
Моргая потухшими глазами, Хирамэ неуклюже поднялся со стула.
— Ты?
— Угу-у! — печально протянул Хирамэ. — У меня в животе бурчит.
Весь класс так и покатился от смеха. И только Светотень смотрел печально.
— Я не собирался бурчать, это он сам. Живот.
— Садись!
— Угу! — Хирамэ тихо сел на место. Всем уже было не до урока и не до Тернера, о котором продолжал бубнить учитель. Мальчишки, посматривая на Одзу и Хирамэ, высовывали языки, корчили рожи, широко разевали рты.
— Тернер, видите ли, был великий человек…
После уроков…
Мальчишки расходились по домам: выйдя из школьных ворот, миновали сосновую рощу и, вытянувшись цепочкой, как муравьи, зашагали по дороге вдоль речки.
В то время в районе Хансин все школьники носили форму бледно-желтого цвета, а на ногах — гетры и грубые ботинки на манер военных.
С виду все казались одинаковыми, но, присмотревшись, класс А от С и D можно было отличить сразу. Отличники «ашники» выступали как петухи — высоко подняв головы, они направлялись к остановке электрички, выстроившись в строго установленном школьными правилами порядке. Кое-кто из них перебирал карточки с английскими словами, умудряясь зубрить на ходу. За ними шли еще мальчишки — кое-как закинув ранцы за спину, оглушая друг друга пронзительными криками и то и дело останавливаясь. Так могли себя вести только классы С и D.
