Василий изогнулся, зашипел, изо всех сил куснул руку, державшую за шиворот. Мучитель завопил, рука разжалась. Василий бросился прочь, проскочил под кустом, рванул вдоль штакетника и юркнул в открывшуюся калитку, едва не попав под ноги потному толстяку в плавках. Слева, гремя цепью, с жарким лаем подскочил дворовый пес. Василий шарахнулся от пса, сиганул через забор, очутился в бурьяне, едва не завяз в обвисшей проволоке, прыгнул в сторону, угодил в чертополох и, тряся ушами, выкатился на дорогу. Здесь уже были мучители. Трое мальчишек бежали к нему, протяжно крича и размахивая палками; один из них держал руку на отлете и тряс прокушенной кистью. «Сволочи», — подумал Василий и побежал от них прочь, вверх по дороге — но навстречу пёр, клубя белой пылью, самосвал. Диким подскоком уйдя от самосвала, кот вылетел на обочину, впился когтями в разлапистый, высоченный ясень и, сыпля корой, единым махом взобрался на два человеческих роста. Затаился, припав к дереву животом. Сердце колотилось, легкие были готовы лопнуть, хвост сам собой вжимался куда-то под задние ноги.
— Ты чо его не держал?
— Я не держал?! Он руку мне кусил!
— Надо было нормально держать потому что!
— Сам бы держал!
— Вот как теперь его обратно? Васька! Васька! Кс-кс-кс-кс! С! Кссс!
— Не пойдет.
— А я его щас палкой! Н-на!
— На!
— Н-н-а-а-а!
— Ты чо так бросаешь криво!
— Я нормально бросаю, ты сам криво!
— Еще давай!
— На-а-а!
«Сволочи», — думал Василий. Палка ударила по стволу совсем рядом, отскочила, запуталась в ветках и повисла, качаясь. Кот прижал уши и полез вверх. Далеко внизу плескала листва: мучители бросали палки, но докинуть не могли — высоко. Он вскарабкался еще немного, нашел развилку и устроился на ней. Здесь было светло и просторно. Дул ветерок, отчего ясень слегка раскачивался. Какое-то время Василий, изогнув шею, глядел вниз, силясь высмотреть мучителей, но листья полностью скрывали мальчишек от кота — как, впрочем, и кота от мальчишек. Только слышны были высокие ломкие голоса: сначала препирались, кто выше бросит палку, потом заспорили — ждать, пока жертва слезет с дерева, или идти на реку. Победила река, и голоса стали удаляться, пока не затихли вдалеке. Василий по-драконьи разинул пасть и зашипел вслед мучителям — негромко, шепотом, чтобы не привлечь внимания. Облегчив душу, он принялся оглядываться.
Прямо под ним шелестело зеленое марево древесной кроны, справа чернел фонарный столб с обрывками проводов на ржавой поперечине, слева, очень далеко, виднелась крыша родного дома. Сверху палило солнце — до неприличия яркое и совершенно равнодушное к тому, что творилось на земле. Где-то рядом в ветвях чирикали воробьи, но Василию сейчас было не до них. Пришла пора слезать. Слезать он ненавидел. Даже старая, приземистая сирень под окнами дома была для Василия непреодолимой в смысле слезания. О, сколько раз, застигнутый врасплох, он взлетал по упругим веткам и затаивался среди пыльной листвы! Сирень таила в пышной кроне бесчисленные удобные развилки, скрывала кота от злых мучительских глаз — словом, была верной и бескорыстной защитницей. Но, когда опасность удалялась, и приходило время спускаться — о, сколько раз он бывал унижен, сколько тягот выпало на его долю! Наверх летел стремительный хищник, ягуар, кугуар, пума; обратно же слезало неуклюжее боязливое создание. Спускался Василий задом, как это обычно заведено у кошек: робко оглядываясь на далекую землю, судорожно цепляясь за ствол передними лапами и отчаянно пытаясь вцарапаться в древесину тупыми когтями задних…
«Сволочи», — тоскливо подумал Василий неизвестно про кого и завозился на суку, примериваясь, как бы ловчей начать ужасный спуск. Сперва он думал работать со стволом ясеня, как с сиренью — обнял передними, уперся задними — но кора оказалась скользкой и твердой, когти скребли вхолостую, и он чуть не сорвался. Спасся на голых инстинктах: в последний момент хвост отчаянно махнул в сторону, задницу повело следом, передние лапы сделали какой-то немыслимый кульбит, и через миг Василий обнаружил себя целым и невредимым — правда, сидящим уже на другой ветке. Перестав дрожать и нервически дергать хвостом, он осмотрелся и с ужасом понял, что инстинкты сыграли с ним злую шутку: спасаясь, Василий по инерции залез выше. Он предпринял ещё несколько героических попыток спуститься — каждый раз подолгу топтался, балансировал грязно-белыми длинными пятками, раскачивался вместе с веткой, тщательно выбирал место, куда поставить лапу — но все попытки закончились неудачно.
Спустя десять минут Василий сидел на том же самом месте, мрачно глядел вниз и думал: «Сволочи». Про всех. Сволочами были, прежде всего, мальчишки, загнавшие его сюда; определенно сволочью был самосвал, преградивший в тревожный момент путь к бегству; редкой, подлой сволочью было дерево, которое сначала заманило Василия в густую крону, воспользовавшись его беспомощностью перед судьбой — а теперь вот обратилось в ловушку, в надмирную тюрьму, в позорный эшафот… Ветер взъерошил шерсть на загривке, суля вечернюю свежесть и ночной холод. Василий съёжился и мяукнул, завистливо вспомнив младшего своего брата Рыжика, который обладал редким, бесценным даром скоростного спуска. Забравшись на дерево, Рыжик не пятился и не боялся, а, наоборот, разворачивался головой к земле и с невнятным мявом устремлялся по стволу вниз. Добежав до самого низа, он прибавлял скорости и, спрыгнув, мгновенно уносился вдаль, оставляя с носом ждавших на земле преследователей. Василий со смутным злорадством подумал, что мучители в его отсутствие непременно примутся за младшего брата, но завидовать от этого Рыжику не перестал. Внезапно и сильно захотелось есть. Кот мяукнул во второй раз, в третий, помолчал, исполняясь жалости к себе, и стал орать, протяжно, надрывно и безнадежно.
Через некоторое время снизу раздались голоса. Василий замолк и прислушался. Голоса принадлежали не мучителям. Говорили несколько людей, которых он для себя называл кормушками. Кормушки были выше и толще мучителей, кричали не так противно, гораздо реже швырялись тяжелыми предметами, а главное — имели обыкновение делиться с котами едой. Добровольно (это было важно). Сейчас, если судить по звукам и запахам, под деревом собралось трое кормушек.
— Ой, как кричит! (Первая кормушка).
— Сымать надо! Залез, а спрыгнуть никак. (Вторая).
— Да я вас умоляю, жрать захочет — сойдет. (Третья).
— Нет, ну как же… Вон какой бедный. Где он, кстати… Не видно… Кис-кис-кис…
— Не, не спрыгнет. Сымать тока. На ту ветку забраться и сымать.
— Я вас умоляю, еще за ним по деревьям лазать.
— Кис-кис… Сейчас ему рыбки принесу. (Первая кормушка ушла).
— Да не надо вашей рыбы, надо звать кого-нибудь. Во, Степан идет. Степан!! Сте-па-ан!!! Иди сюда!
— Чо? (Осиплый далекий голос).
— Ничо! Сюда иди, говорю! Алкаш старый.
— Ну? Чо надо? (Осиплый Степан приблизился).
— Да тут кошак мяучит, снять бы. Залезешь?
— Кошак? Ну и нехай.
— Залазь, бутылёк поставлю. (Вторая кормушка оказалась сердобольной).
— Я вас умоляю. Лучше бы мне тот бутылёк дали. (Третья, похоже, зря носила звание кормушки).
— Ну, это… Лестницу надо.
— Пойдем, в сарае возьмешь.
Голоса удалились. Василий сидел на ветке и периодически орал, чтобы себя обозначить. Минут через десять голоса вернулись.
— Ну, я того. Полез.
— Давай, давай. А то оно ж кричит. Жалко.
— Я вас умоляю… (Третья кормушка явно не собиралась спасать Василия и была здесь с целью поглазеть).
Дерево вздрогнуло от приставленной лестницы и мелко затряслось: Степан начал восхождение. Василий завертел головой, пытаясь оценить ситуацию. С одной стороны, он был рад, что привлек какое-никакое внимание и привел в действие силы, ведущие к спасению. С другой стороны, это спасение он представлял как-то иначе. Рисовалась в кошачьем мозгу этакая бесплотная сила, которая волшебным образом, нечувствительно перенесет вниз и предоставит себе. Потный, разящий перегаром мужик, лезущий по лестнице и готовый, судя по всему, ухватить Василия за нежный загривок, в воображаемую схему не вписывался. И вообще: Степан явно относился к третьему виду людей — самому непредсказуемому и оттого опасному. Такие, как он, являлись чем-то средним между кормушками и мучителями. Крупные, с низкими грубыми голосами, они могли порой накормить кота и даже вызволить из затруднительного положения — например, цыкнуть на гавкающую собаку. Но часто они же при виде Василия принимались кричать, шикать и бросаться чем-нибудь тяжелым. Из-за такого Василий их не любил, старался обходить подальше и про себя называл — врагами.
Враг по имени Степан продрался сквозь ветки и, балансируя на последней ступеньке лестницы, потянулся к коту огромной грязной ладонью. Василий вздыбил шерсть и сложил на голове уши. От ладони пахло железом, краской и человеческой грязью. «Сволочь», — уверенно подумал Василий. Растянув до ушей пасть, он издал короткий шип и метко стукнул по степановой руке когтями, после чего проворно убрался на недосягаемую для врага высоту. Степан заревел матом. Оскальзываясь через две ступени, ссыпался на землю, обрушил лестницу и высказал кормушкам все, что родилось в душе — насчет Василия, дерева, самой идеи спасения, травмированной руки и мира в целом. Одна из кормушек — сердобольная — вновь посулила бутылёк. Степан исключил бутылёк, пожелал кормушке многого и удалился, посасывая ладонь. Василий проводил его взглядом и победительно обшипел.
— Ну чо ж ты так-то, а? — спросила снизу сердобольная кормушка.
— От паразит, — заметила другая.
Василий опомнился. Боевой запал остыл, и кот со страхом осознал, что находится теперь еще выше прежнего — а единственная надежда на спасение только что ушла к ларьку врачевать нанесенные раны. Хуже того, сердобольная кормушка под деревом, кряхтя, взвалила на плечи лестницу и вперевалку удалилась прочь, а за ней ушла и другая — та, что «я-вас-умоляла». Василий неуверенно мяукнул, но никто не откликнулся. Он снова принялся орать. Орал долго, устал, охрип. Постепенно становилось темнее, холодало. Очень хотелось есть. Как назло, к дереву вернулась первая кормушка.
