Еще каких-то десять лет тому назад все мы, представители среднего и особенно старшего поколения, жили тихо и скромно, никому не завидуя, вяло строили коммунизм и активно вооружались. Не только для защиты священных рубежей нашей Родины. В нас жила идея освобождения других народов и построения светлого будущего на всей планете, за что нас не только уважали, но и боялись, как чумы, а теперь, когда мы, волею судьбы, сами очутились в этом проклятом капитализме, — возмущению нет конца.
Разительный контраст между толстосумами, взяточниками, чиновниками, вовлеченными и погрязшими в коррупции по уши и простыми людьми мешает нам взглянуть на себя со стороны. Мы привыкли, чтобы о нас заботились. Нас отучили от самостоятельности. Мы не хотим видеть и признать, что продукция, созданная руками рабочих Германии, Франции, Италии лучше нашей, что богатство этих стран создано самим народом, а не правительством. И почему мы не можем сделать то же самое? Неужели мы хуже остальных?
Обвиняя во всех наших бедах наше правительство, мы забываем, что они, члены правительства, не инопланетяне, а выходцы из нашей среды, что какие мы сами, таково и наше правительство.
Главный герой этой книги Дискалюк — взяточник-толстосум, которого можно встретить везде на пост советском пространстве. Но огромный капитал, который он сколотил нечестным путем, не принес ему счастья. Мало того, он привел его к преждевременной гибели. Рисуя портрет главного героя и его сообщников, автор не мог обойтись без сатиры и юмора: Дискалюк — человек невысокой культуры с огромными возможностями и в этом он так похож на многих финансовых воротил-толстосумов, рассеянных по всему пост советскому пространству.
Среди героев книги есть и те, кто жил и хочет жить под опекой государства, чтоб о нем заботились, как это было при советской власти, не желая ударить палец о палец ради создания собственных материальных благ.
Quos vult perdere, dementat.
(Когда Бог хочет наказать человека, он лишает его разума).
Инструктор Н-ского обкома партии Дискалюк, как только закончилось бюро, на котором первый секретарь обкома Бандровский огласил, что в Москве произошел переворот, КПСС распущена и наверняка будет запрещена, и вполне возможно, коммунистов начнут отлавливать и сажать за решетку, схватился за голову, запустив жирные пальцы в жидкие волосы и чтоб унять душевную боль, вырвал несколько пепельных волосинок. Поняв, что хуже уж и быть не может, он решительно поднялся, зажал свой дипломат под мышку и бросился к закрытой двери. У двери стоял милиционер по стойке смирно, но Дискалюк, не обращая на него внимание, как и раньше, рванул дверь на себя и очутился лицом к лицу еще с одним стражем порядка в гражданском костюме.
— Уже?! — воскликнул он, поднимая руки кверху. — За что? я только исполнитель воли партии, сам я зла никому не делал. Тогда уж всех разом.
Но работник КГБ сам испугался и сделал шаг в сторону.
— Проходите, пожалуйста, — сказал он, — прикладывая руку к пустой голове.
— Ну, слава Ленину, вернее слава Богу, — произнес Дискалюк, вобрав голову в плечи.
Спускаясь вниз через ступеньку по боковой лестнице, он выскочил на улицу и направился к своей машине, в которой сидел обнаглевший шофер с папиросой в зубах. Сейчас он тянул дешевую сигарету «Дымок» и загадочно улыбался.
— Ну, что, Дмитрий Алексеевич, дела не важны, да? Видимо, нам с вами придется искать работу в скором времени, не так ли? — ехидно спросил водитель, услышавший ошеломляющую новость по радио «Свобода».
— Открой боковое стекло, навонял тут, дышать нечем.
— Это можно, — сказал водитель и открыл обе двери машины «Волга». — Куда теперь поедем?
— Ко мне домой, срочно! Закрывай двери, заводи машину, дорога каждая минута. — Дискалюк достал платок из кармана брюк, приподнял шляпу и вытер лысый потный лоб. Он, как и раньше, сел на заднее сиденье, хорошо зная, что не только местные вожди, но и вожди более высокого ранга садятся за спиной своего шофера во избежание всяких непредвиденных случайностей и неожиданностей.
Водитель завел машину, но не тронулся с места, давая мотору прогреться. Сидя в развалку за рулем, он неторопливо повернул голову к своему шефу, чтобы посмотреть на его бледное лицо, шмыгающий нос и дрожащую нижнюю губу, и хитро улыбнулся.
— Не томи, времени мало, — буркнул шеф.
— Куда едем-то? в тартарары?
— Ко мне домой, а затем в Бычково.
— Я отвезу вас домой, а потом… мне бы где перекусить не мешало. Уже три часа дня, а я не завтракал.
— Согласен. Пятнадцать минут тебе хватит? В Бычкове в шесть часов вечера совещание председателей колхозов Раховского района, на котором я делаю доклад. Не опаздывай.
— Пять минут прибавьте, — нагло потребовал шофер.
— Пять, но не больше, — сдался шеф.
— Заводи мотор.
Как только шеф вышел из автомобиля и поплелся к своему подъезду, водитель захлопнул дверцу, нажал на газ до упора, и машина рванула с места, словно была изготовлена в стране загнивающего капитализма.
В четырех этажном доме, где жили и другие работники обкома партии, не было лифта, поэтому Митер (так звала жена Дмитрия Алексеевича) вынужден был подниматься по ступенькам лестницы вверх на третий этаж, хотя всякий раз он утешал себя, что поднимается к вершинам коммунизма. И теперь, по старой привычке, несмотря на то, что коммунизм, кажется, рухнул, он утешал себя той же мыслью. На лестничной площадке третьего этажа отдышался, а потом дважды нажал на кнопку звонка квартиры номер тридцать. Массивная дверь была оббита розовым дерматином под кожу. Другие двери на этом этаже выглядели гораздо скромнее, чем на квартире Митрия благодаря супруге Марии Петровны, прозванной обитателями дома Марунькой за ее писклявый голос и худосочность.
Дверь тридцатой квартиры тут же открылась и на пороге показалась маленькая худая женщина, мать троих детей, с заплаканными глазами и тут же повисла на шее мужа.
— Митрику, шо с нами будеть, я усьо по радиво слышала, какая беда случилася, упаси Бог! — щебетала она, скрестив руки у него на затылке и встала на свои худые ножки только тогда, когда муж внес ее в прихожую и захлопнул за собой входную дверь.
— Да, ситуация необычная. Нам только что на бюро объявили о самороспуске областного комитета партии, — сказал Митрик, тяжело вздыхая. — И главное, не сказали, куда нам деваться: в подполье уходить, али оружие брать в руки и штурмом идти на мировую демократию. Так, распустили нас, и мы теперь, как овцы без пастуха. Что дальше делать — ничего не ясно, никто ничего не знает. Я теперь похож на трехлетнего ребенка, брошенного родителями на безлюдном пустыре. Чтобы у меня не случился инфаркт — будь ты пока моим руководителем, давай мне указания, и я буду добросовестно все исполнять. Сможешь или нет? Будь моим лидером! Скажи, что мне сейчас делать?
