— Роник…
— М-м-м…
— Спишь?
— Угу…
— Счастливчик… И как это тебе удается? Если бы существовали соревнования по скоростному засыпанию, ты точно был бы чемпионом!
— Угу. И тебя бы я засыпал первым. В какой-нибудь глухой барсучьей норе. И откапывать бы не стал ни за какие коврижки.
Разбуженный и явно недовольный Роник, сопя, завозился на подстилке.
Роник — мой сосед, и больше всего на свете он не любит, когда ему мешают спать. А в остальном он очень славный пес, пожалуй немножко задира и нахал, но с доброй душой и благородным сердцем. И главное — совершенно бесстрашный, как и положено настоящему охотнику. «А что ж вы думали, я все-таки фокстерьер!» — заявляет Роник, гордо выпячивая грудь и настораживая свои рыжие уши. Подвижный, ловкий и прыгучий, как стальная пружинка, он и правда похож на фокса. И все же слегка не фокс. Но я об этом молчу, потому что какая, в общем-то, разница?! Однако, оказывается, кое для кого разница есть, и о-го-го какая существенная. «Ой, держите меня, я сейчас умру от смеха! Если этот рыжий грубиян — фокстерьер, тогда я — мальтийская болонка», — жеманно пищит кудлатая криволапая собачонка из вольера напротив, натура изломанная и крикливая, вечно что-то вынюхивающая на задворках нашего приюта. И пусть себе вынюхивает. Мы с Роником на нее не обращаем внимания. И, кстати, ничего не имеем против ее мальтийских кровей. Мальтийская, так мальтийская. Да хоть криворожско-мариупольская! Если желаешь быть болонкой, будь ею. Только не лишай и других права на мечту! Вот как считаем мы с Роником.
— Хочешь совет? — спрашивает Роник, сладко позевывая. — Попробуй считать сосиски. Верный способ, работает безотказно. Одна сосиска, две сосиски… Лично мне обычно, чтобы уснуть, хватает трех.
— Мне бы тоже, наверное, хватило. Только где их взять?
— Что? — не понял Роник.
— Да сосиски… Они же сами в миске не вырастут…
— Ну даешь, молодежь! — проворчал Роник. — Где это видано, чтобы сосиски сами собой вырастали?! Это ж не бананы тебе какие-нибудь.
— Вот и я говорю, откуда тут сосискам взяться?
— М-да… — разочарованно протянул Роник. — Как бы тебе получше объяснить? А ты представь, что нам с тобой их принесли. Целый кулек совершенно новеньких сосисок.
— Кто принес?
— Кто, кто… А я почем знаю? Тетка принесла. Точно, тетка.
— Какая тетка? Та, что сегодня приходила? В вязаной шапочке?
— В шапочке, пусть будет в шапочке, — подозрительно быстро согласился Роник.
— А разве у нее был кулек?
— Был, — авторитетно заверил меня Роник.
— Да? Ладно, тогда сейчас попробую, — я послушно закрыл глаза и принялся считать воображаемые сосиски. — Одна сосиска, две, три…
— М-м-м… Хр-р-р… — донеслось до меня из-за перегородки. Роник и в самом деле заснул на третьей.
— Роник!
— Ну чего тебе? — из Ронькиного угла послышалось недовольное сопение. — Отстань! Чем меня теребить, лучше считай на совесть, а то зазеваешься, бац, а сосиску уже кто-нибудь из соседей в свой сон уволок! Тут шустриков много. Так что не щелкай клювом.
— Нет, мои сосиски уже не уволокут. Потому что они того… закончились… — я посмотрел в миску, словно еще надеясь на чудо.
Но чуда не случилось.
— Может, ты какой-нибудь другой способ знаешь?
— Представь, что у тетки этой в сумке еще один кулек есть, с колбасо-о-о-ой, — Роник протяжно зевнул. — У нее там мно-о-о-ого этих кульков, один другого толще. И сама она директор супермаркета. Хочешь — будут тебе молочные сосиски, хочешь — телячья отбивная, а то и косточка сахарная обломится… А будешь хорошим мальчиком, так, может, она тебя вообще к себе жить возьмет…
Сосиски, отбивная, сахарная косточка… От воображаемых ароматов у меня чуть не закружилась голова. Такого вкусного вруна, как Роник, нет, наверное, ни в одном собачьем приюте. В нашем, во всяком случае, конкурентов у Роника точно не наблюдается.
Да, если эта тетка столько с собой принесла, то сколько ж у нее вкусного дома?
Дома… От одного слова у меня сжалось сердце.
Как мне хочется, чтобы у меня был дом! И у Роника тоже. Но разве таких, как мы, берут? Берут обычно маленьких, пушистых, смешных щенков. Или домашних породистых песиков с мытыми хохолками и приятными манерами. А я? Ну кто я такой? Нескладный, лопоухий, большой… Эх…
— Роник.
— М-м-м…
— Нет, боюсь, к себе меня тетка не возьмет…
Ронька тяжело вздохнул и, немного помолчав, задумчиво почесался.
— Да брось, знаешь, ты ведь только с виду такой доходяга. А если тебя помыть хорошенько, причесать и хотя бы недельку покормить нормальной собачьей едой, а не этими скучными консервами, ты будешь очень даже ничего.
— Ты правда так считаешь?
— Конечно!
— Значит, и меня могут когда-нибудь, как Айса, забрать домой?
— Да как пить дать заберут! Всё, давай-ка, приятель, спать, не то я за себя не отвечаю. Вот тебе еще один стопроцентный способ: вспомни что-нибудь очень-очень хорошее.
Эх! Опять он в самую точку.
— Роник, так в том-то и дело, что не могу. Ни хорошего, ни плохого, вообще ничего…
— Совсем нечего? — от удивления Роник поднял морду. — Так не бывает. Даже малышу Айсу есть что вспомнить, хотя он кроме приюта ничего в своей жизни и не видел. А ты ведь уже большой.
— Большой, — согласился я. — Это-то меня и тревожит. Неразумный щенок — и тот помнит теплый материнский бок, вкус молока и запах дома. А у меня в голове шаром покати…
— А как ты оказался в приюте?
— Да как-то так… Не знаю. Открыл глаза и оказался. Помню, страшно болела голова и бок. Так, что с трудом поднялся на лапы.
— Может, тебя машина сбила? — предположил Роник. — Или ты попал в какую-нибудь серьезную передрягу?
— Не знаю, может быть. Понимаешь, я не помню…
— М-да… — Роник снова задумчиво почесался. — Когда мне прошлой зимой в ветлечебнице лапу зашивали, я про такое слышал. Амнезия называется. Ну это когда по башке надают, а ты потом — словно заново родился.
— Очень похоже… А что такое ветлечебница? — заинтересовался я.
— Лучше тебе этого не знать, — хмуро отрезал Роник.
Мы помолчали.
— Знаешь, — подумав, сказал Роник, — бывают такие воспоминания, что их лучше не иметь вовсе. Вон Грэй из дальнего вольера каждую ночь во сне дергается, вскрикивает и скулит. Жуть! Так что ты это… не расстраивайся. Может, без воспоминаний жить даже и лучше…
— Лучше? — не поверил я. — И сам ты тоже хотел бы все забыть?
— Я? — удивился Роник. — Ну я-то другое дело. Мне в жизни, можно сказать, везло, у меня было много хорошего… Слушай, — оживился вдруг он, — а хочешь, мы и тебе шикарное прошлое придумаем? Вот, к примеру, пусть сначала ты жил у строителей в вагончике и они кормили тебя бутербродами с колбасой и вкусными домашними котлетами, потом у старушки дворничихи в темном закутке, рядом с метлами и лопатами. А ближе к холодам перебрался зимовать на самую настоящую баржу…
На баржу… Красиво. Да, Роник в таких историях специалист. У него самого ведь не жизнь, а просто поэма. Правда, на мой вкус, поэма немного грустноватая.
За то время, как Роник стал моим соседом, историю его жизни я успел выучить наизусть. Рожденный в приличной семье, он был за ум и рассудительность назван Альбертом, в честь всемирно известных ученых Альберта Эйнштейна и Альберта фон Больштедта по прозвищу Великий. Ему выпало счастливое детство, он с упоением таскал в зубах резиновую курицу, не уступавшую в размерах ему самому, спал на мягком диванчике в прихожей, а по воскресеньям гулял в Таврическом саду и весело прыгал за палочкой в пруд, где плавали самые настоящие утки. И мог бы Роник так всю жизнь благополучно и пробегать хозяйским Альбертом, если бы однажды трагически не потерялся по дороге на дачу. Потом, некоторое время пробыв бездомным, он поселился у одной старушки в коммуналке. Эта бабушка в нем души не чаяла и называла его Дружком, потому что так звали собаку из ее детства. Но как-то ночью старушку увезли в больницу, и Роник снова оказался на улице. На этот раз приютила его добрая женщина Надежда Васильевна, правда приютила не у себя, а в подъезде, так как дома у нее уже жили многочисленные кошки. Но в подъезде, так в подъезде. Роник не очень расстроился. Жильцам подъезда он нравился, а они нравились ему. Звали они его Рыжиком, потому что как еще звать рыжего пса? Это было нынешним летом. Но лето в Питере, как известно, короткое, холодает быстро, а подъезд, он хоть и надежный, но все-таки зимовать на бетонном полу не сахар. Роник простудился, и Надежда Васильевна отвела его к доктору, который посоветовал временно пристроить собаку в приют. Сама же она стала срочно искать Ронику новых хозяев. Текст объявления, помещенного ею в газете «Шанс», гласил: «Отдам в хорошие руки метиса ирландского терьера. Рыжий! Очень верный и умный! Есть харизма!». Но зима уже почти закончилась, а Ронькина рыжая харизма так пока никого и не заинтересовала. Зато в приюте он получил новое имя — Рональдиньо. Так назвала его работающая здесь Маша, то ли за резвость и ловкость Роника, то ли просто потому, что он ей чем-то приглянулся.
Рассказывал эту историю Роник всегда бодро. Он ведь мужчина, и ему не к лицу распускать нюни. Но я-то знаю, что иногда вечерами Ронику бывает очень грустно и он потихоньку вздыхает в своем углу.
Эх… — вздохнул я, тоже тоскуя. И, положив голову на лапы, задумчиво уставился в темноту. — Так что там придумал мне Роник? Да… Вначале я жил в вагончике строителей, потом у бабушки дворничихи, потом…
— Роник, а может не надо баржи? — почему-то севшим голосом попросил я. — Давай, пусть просто у меня раньше был дом. Коврик, миска, веселый хозяин, прогулки по вечерам…
Тишина. Роник спит.
Может, и к лучшему. Чего я, и правда, капризничаю? Предлагают баржу, бери и не выпендривайся. Неизвестно ведь, что было со мной раньше на самом деле. Кто знает, может, мое настоящее прошлое и в самом деле ужасно. Может, раньше я был бандитской собакой и грыз кого-то на ринге. Или наоборот, надо мной ставили бесчеловечные опыты в какой-нибудь подпольной лаборатории. Я ведь ничего о себе не знаю… Нет, знаю! Я знаю свое имя, потому что оно выгравировано на моем ошейнике. Меня зовут Елизар. Е-ли-зар… Боже, звучит как музыка!
