Война!
Голосили бабы, провожая мужей и сынов на фронт. Уже пролетали несколько раз немецкие самолеты над деревней. Летели низко: на крыльях кресты видны. Уже слышались разрывы бомб у железной дороги, а дед Ипат все не верил.
Выходил по вечерам в поле. Смотрел на высокую рожь и крутил головой:
— Нет. Обойдется. Зачем воевать.
Война приближалась.
Ребятишки бегали за пять километров по шоссе Красную армию смотреть. Приносили полезные дощечки от ящиков, какие-то этикетки, алюминиевые колпачки. Всей деревней ходили к железной дороге лес тушить. Видели воронки от бомб. В соседнем колхозе поймали парашютистов.
Дед ходил сумрачный, молчаливый. Головой понимал, а сердцем не верил.
— Жизнь наладилась, и вдруг все рушится. Нет… обойдется.
Немцы наступали.
Появились беженцы, они принесли страшные вести. Деревня жила тревожно. Третьего и последнего сына отправил дед в армию. В доме остались бабы да сам с тринадцатилетним внуком.
Круглые сутки ухали пушки далеко за лесом, а все-таки надежда теплилась в сердце старика.
— Пронесет… обойдется.
Однажды утром в стороне от деревни затакал пулемет. Вскоре ему ответил другой, третий… Вездесущие ребятишки сообщили, что много парашютистов спустилось за хуторами, что их окружили красноармейцы. Идет бой. Днем через деревню галопом промчался отряд конников и скрылся по направлению выстрелов. К вечеру стрельба стихла.
Вечером дед поливал в огороде. Погода стояла жаркая: поливать приходилось каждый день. Васька таскал воду. Старшая невестка полола капусту. Усадьба у деда была большая, хорошо разделана. Огород переходил во фруктовый сад, который тянулся до самого леса. По краям огорода росли кусты смородины, крыжовника. Между яблонями стояли ульи. Целыми днями возился Ипат в саду. Каждое дерево, каждый кустик здесь были посажены его руками. К саду он не подпускал никого, кроме старшего сына и внука. Огород обрабатывали всей семьей.
— Деда! Деда! Иди сюда! — неожиданно закричал Вася, выскочив с пустыми ведрами из-за сарая.
— Что там?
— Скорей, деда!
В голосе мальчика было столько тревоги, что больше спрашивать Ипат не стал, а быстро направился к дому.
На крыльце, раскинув руки, бледный, как бумага, лежал красноармеец. Гимнастерка его была разорвана пополам и вся в крови. Около него стоял с двумя винтовками, в металлической каске боец. Над раненым склонился командир.
— Вы здесь живете, товарищ? — спросил лейтенант, заметив подошедшего деда.
— Я.
— Можно у вас раненого до утра оставить? Утром мы за ним пришлем солдат.
— Пожалуйста… сколько надо… Может бинтов… у нас где-то есть…
— Нет. Нет… рана перевязана… Ничего не надо делать. Если попросит пить, дайте немного, а больше ничего… Он много крови потерял. Куда его нести?
Раненого осторожно перенесли в дом и положили на кровать.
— Мы пришлем завтра утром машину, — сказал лейтенант. — А вы уж простите… война.
— О чем говорить…
Лейтенант крепко пожал руку старика и словно извиняясь сказал:
— Мы торопимся… Там десант сидит… К утру закончим. — И обращаясь к бойцу, добавил: — Винтовку оставьте, товарищ Никитин.
Боец поставил в изголовьях винтовку, нагнулся к раненому.
— Прощай, Сеня… может не увидимся. — Посмотрел на деда мокрыми глазами и тихо сказал: — Ох, до чего хороший парень он… — Ткнул пальцем в сторону лежавшего на кровати и, не оглядываясь, быстро вышел за лейтенантом.
Мальчик стоял в двух шагах от кровати, не мигая, большими глазами смотрел на раненого. Губы у него дрожали. Старик подошел к внуку, погладил по голове.
— Вот, Васюк…
— Деда, он помер?
— Нет, живой… видишь, дышит…
Дед принес табуретку, поставил около кровати и сел. Одна за другой пришли невестки. Увидев раненого, обе заплакали.
— Тихо вы! — прикрикнул дед. — Ваших слез тут не хватало. Идите на двор, там и войте.
Женщины ушли. Через некоторое время около дома собралась толпа. Пронесся слух, что убит сын Ипата. Пришли посочувствовать, но дед так шугнул всех, что в одну минуту около дома не осталось ни души.
Всю ночь дед просидел на табурете, прислушивался к каждому вздоху бойца. Иногда раненый что-то шептал. Слов не разобрать. Очень редко из груди вырывался стон. Когда стало светать и первые лучи солнца скользнули по бревнам стены, раненый неожиданно открыл глаза. Старик замер. Глаза были мутные, смотрели куда-то поверх седой головы. Постепенно сознание приходило, взгляд прояснялся. Наконец Ипат понял, что красноармеец видит его.
— Где я? — спросил раненый так тихо, что дед скорей догадался, чем услышал вопрос.
— У своих, сынок… не тревожься. Все будет хорошо.
— Их уничтожили?
— Да, да… все как надо. Твой командир велел тебе лежать спокойно… скоро приедут… ты ничего… ты не тревожься…
Раненый закрыл глаза, но через минуту снова их открыл.
— Дедушка… я умру…
— Что ты, что ты, сынок… такой молодой… выживешь… поправишься, — начал успокаивать Ипат.
Раненый нетерпеливо зашевелился, лицо его исказила гримаса боли. Дед замолчал.
— Дедушка, ты молчи…
Ипат наклонился к самому лицу, чтобы слышать шепот.
— Я скажу, а ты запомни… Меня зовут Семен… по фамилии я — Демин… запомни… Демин. Живу я в Ленинграде, на заводе Кирова работал… — Раненый говорил медленно, словно взвешивая каждое слово. — Напиши им, дедушка, письмо… напиши, что я погиб не зря. Что от меня родина ждала, я сделал… Напиши, что пулям фашистским не кланялся… умираю спокойно… Жаль только, что до победы не дожил… но это ничего… Я начал, а они кончат. Адрес простой… Ленинград, завод Кирова. — Раненый помолчал и снова еще тише начал: — Дедушка, я не знаю, кто ты, но ты советский человек… мою последнюю просьбу исполнишь… Исполнишь, дед?
— Говори, говори. Все сделаю…
— Я начал одну работу… очень важная работа… для государства… если выйдет… надо как-то маме сообщить, чтобы она передала работу Зое… мама знает… если ты напишешь ей… напиши все, что я говорил… пускай не плачет… а работу передать Зое… Понимаешь, дедушка… надо написать маме… я адрес скажу… Запиши…
— Сейчас, сынок, сейчас, — заторопился Ипат. — Бумажку, карандаш возьму… Лежи спокойно.
За перегородкой, на столе аккуратно сложены тетради и учебники внука. Дед схватил первую попавшую под руку книгу, разыскал карандаш и затеребил спящего Васю.
— Василь… Проснись!
Мальчик спал тревожно, не раздеваясь.
— Я не сплю, деда, — сейчас же ответил он.
— Пойдем-ка… запиши адресок…
— Очнулся он?
— Очнулся.
Ясный взгляд открытых глаз бойца неподвижно смотрел куда-то вверх. Дед осторожно сел на табурет. Вася встал рядом, раскрыл учебник географии и приготовился писать на обложке.
— Говори, Семен…
Раненый молчал. Лицо спокойное, все морщинки расправились. На бледной руке играл солнечный зайчик. Дед наклонился к полуоткрытым губам, прислушался.
— Пиши, Василь… Ленинград, — начал он диктовать не разгибаясь. — Кировский завод. Семен Демин. Записал? Теперь иди… Спи.
Вася послушно ушел за перегородку. Оставшись вдвоем, дед долго всматривался в молодые черты лица. Неужели, конец? Муха села на нос лежавшего без движения красноармейца, побежала по переносице, задержалась у ресницы и смело опустила хоботок на глаз. Теперь старик понял и поверил.
Это смерть! Это война!
В окно заглянула молодая девушка в зеленом шлеме. Постучала.
— Здесь раненый? — спросила она, увидев старика.
— Здесь, здесь…
Ипат вышел на крыльцо. Закрыв ладонью глаза от яркого солнца, он увидел автомобиль. Полный, невысокого роста человек с чемоданчиком с трудом вылезал из машины.
— Здравствуй, дед! — На ходу говорил врач, протягивая руку. — Животиком вот оброс для солидности, а животик-то теперь мешает… Придется с ним расстаться… Куда идти? Кипяток нужен будет… Шура, командуйте.
Увидев лежащего, врач подошел к кровати, быстро осмотрел, пощупал пульс.
— Опоздали… — сказал он девушке, протирая очки. — Воскрешать я, к сожалению, не умею… Давно он умер? — спросил толстяк старика.
— С час тому назад.
— Да. С час… Теперь уже ничего не поделать. Сердце остановилось. Ниточка жизни оборвалась. Вот какие дела, дед. Война… Сколько тебе лет?
— Скоро семь десятков…
— Хорошо… Открой-ка рот.
Дед растерянно заморгал глазами, но рот открыл. Врач заглянул поверх очков.
— Вот, Шура, полюбуйтесь. Все зубы целы… старая закалка. На турецкой войне был?
— Нет… На японской был.
— Так. Это твой? — показал он рукой на стоявших у перегородки женщин и внука.
— Внук… невестки.
— Сыны на фронте?
— Так точно, — по-военному ответил старик.
— Отлично. Товарищ Сазонов, помогите-ка нам, — сказал врач вошедшему шоферу.
Все трое осторожно вынесли тело бойца и положили в машину.
— Больше у него ничего не было? — спросила девушка.
— Нет. Все что было при нем… все тут.
— Ну спасибо, дед. Бежать не собираешься? — поинтересовался врач уже из машины.
— Куда бежать? — переспросил Ипат.
— От немцев.
— Неужели придут?
— Очень может быть, и придут. Силы у них много, а мы еще только-только разворачиваемся.
— Ну пущай приходят…
— Женщин-то все-таки отправь. Безобразничают…
Дальнейшие слова заглушил шум мотора. Когда машина уехала, Вася дернул Ипата за рукав и тихо спросил:
— Деда, а винтовка-то?
— А ты помалкивай. Понял?
— Понял.
Весь день старик не находил себе места. Он то выходил во двор и прислушивался к далекой стрельбе, то бесцельно ходил по саду, то брался за починку ворот, но сейчас же бросал. Невестки с тревогой следили за стариком, стараясь понять его мысли. Старика словно подменили. Раньше он шутил, подбадривал трусивших женщин, а теперь ходил молчаливый, сосредоточенный. К вечеру Ипат ушел к приятелю и засиделся у него до глубокой ночи. С Лукичом он дружил давно. Вместе охотились, жили соседями, пока сын Лукича не поставил новый дом. Теперь приятели жили в разных концах деревни.
На другой день пролетавший самолет построчил из пулемета и сбросил бомбу в самом центре деревни, около кооператива. Взрывом высадило почти все стекла. У многих сорвало с петель двери, а стекла вылетели с рамами. Убило двух женщин и девчонку. Многих поцарапало. В деревне началась паника. Бабы вытаскивали свое имущество на улицу, кое-как связывали, хватали ребят и бежали в лес. Марья и Настя — невестки Ипата — тоже заразились общим настроением: торопливо вытаскивали перины, платья, посуду во двор. Ипат равнодушно смотрел на них.
