Ну, а если вернуться к нелестным оценкам российских нравов прошлого, то их стоило бы скорректировать на нравы того времени. Разумеется, поведение московитов эпохи Ивана Грозного не могло вызвать восторгов западноевропейских гостей. Но Русь тогда еще только оттаивала от трехвекового татаро-монгольского ига, и небыстро возрождалось доверие к пришельцам, теперь уже с Запада, иначе говоря — с другого края света. А сами пришельцы, очевидно, выплескивали в своих рассказах разочарование от того, что при общении с загадочными московитами не удавалось, как в других экзотических туземных землях, разменять стеклянные бусы на горсть драгоценных камней.
России нужен не царь во главе, а царь в голове.
«И дым Отечества нам сладок и приятен».
«У нас удивительная страна. У нас не как в Греции «все есть». У нас все может быть».
«Все, соединенное вместе, рано или поздно разваливается».
Бутылка разбилась. Разом лопнула, разлетелась на куски: где — Украина, где — Прибалтика, а где — Бухара или гора Новый Афон, попавшая в «ничейную зону».
Взбирался я на легендарную гору Новый Афон в далеком 1952 году, когда мне было немногим за двадцать. Впервые тогда я оказался у Черного моря, причем — в доме отдыха, который размещался в легендарном древнем монастыре на склоне этой горы, дорогой всякому православному россиянину. Жил в келье на двоих, на пару с коллегой по работе, с которым учились ранее на одном курсе.
Весь день мы болтались внизу, на берегу моря, а порой карабкались по крутым склонам вверх, где располагалось абхазское поселение. Однажды на большую компанию взяли здоровую бутыль местного красного вина «Мочара», но не смогли «прикончить» ее, и тогда два местных старца пообещали сделать это к вечеру за нас. Пытались попасть в знаменитые пещеры, но доступ в них тогда был закрыт (говорили о минах, оставшихся от войны). Выезжали на экскурсии в Сухуми, дивились обезьяннику и тенистому ботаническому саду. А Черное море даже в ноябрьские дни было таким ласковым. Там я понял на всю жизнь, что лучше гор и моря могут быть лишь другие горы и другое море.
Мне повезло: в последующие годы мог плавать снова в Черном море на побережье Крыма и карабкаться там по склонам Ай-Петри. Мог в Железноводске взбираться на Бештау и Железную, а в Пярну и Юрмале — долго брести по мелководью Балтики. В другое время не раз бывал в Гастингсе, Маргейте, Брайтоне, освежаясь студеным Северным морем. Плавал в не менее студеной воде северной Атлантики, посещая Галифакс и Шарлоттаун. А то — мчался на горных лыжах по крутым склонам горного парка Гатино, что под Оттавой, либо — на горном велосипеде по лесистому склону Аппалачей. Пытался испытывать судьбу в высоких волнах Бенгальского залива около Мадраса и в высоченных пенистых бурунах Индийского океана на южной Яве. Расслаблялся на тишайших гладях Китайского моря в Сингапуре, а затем — Яванского моря на Бали и на Ломбоке, а однажды — в сонном спокойствии Тиморского моря на Сумбаве и... снова — в Китайском море. Окунался в воды Средиземноморья, в которых некогда родилась красота божественной Афродиты, ставшей символом Кипра.
Да, чуть не забыл, как наслаждался утренним ароматом высокогорной чайной плантации «Пунчака», что на Яве, около Богора. Плескался также ранним утром в чистейшем высокогорном озере Тобо, возникшем в кратере гигантского вулкана на севере Суматры. Пробирался в горах «Пунчак» сквозь нетронутые джунгли, чтобы увидеть редкостный водопад, а затем свалиться с приступом экзотической лихорадки дэнгэ...
Каюсь, не могу не удержаться оттого, чтобы не перебрать в памяти все эти восхитительные моменты... Я, возможно, похож на рыбака, который взахлеб перечисляет всех диковинных рыбин, что попались на его крючок и даже тех, что сорвались. Однако возвращаюсь к прекрасной, но теперь горем убитой Абхазии.
Ныне это — другая страна, народ которой никак не может вернуться к счастливой или просто нормальной жизни. Вспоминаю непременно об этом теплом крае бывшей «Большой России» глубокой осенью, когда московские рынки наполняются мандаринами из Абхазии с их неповторимым чуть кисловатым вкусом. Как хотел бы, чтобы там вновь воцарился мир, созвучный священной горе Новый Афон!
Позже не одним летом я отдыхал в Крыму. Дважды с женой мы путешествовали туда на своем первом «Москвиче», который однажды отказался затормозить на дорожных серпантинах (называли их «тещины языки»). После долгого пути почти рядом с нами — Феодосия, со склона можно видеть ее окраину, а я, потный и запыленный, лежу под машиной и прокачиваю тормоза, жена нажимает педаль. Но починили, доехали... Какой замечательный Золотой пляж за Феодосией, чистейший песок, чистейшее морское мелководье...
Совсем недалеко — Коктебель с его знаменитым домом поэта, художника, искусствоведа и по сути своей мага Максимилиана Волошина, домом, который был задуман им, по его собственным словам, как «колония для художников, поэтов, композиторов, путешественников, в общем, для бродяг в лучшем смысле слова». Еще до революций 1917 года здесь бывали в разное время Горький, Андрей Белый, Мандельштам, Цветаева, Алексей Толстой, Эренбург, Брюсов, Грин, Петров-Водкин, А. Бенуа... Позже в Волошинский «бесплатный дом отдыха» приезжали многие деятели искусства и культуры советских времен, вплоть до смерти Волошина в 1932 году, после чего дом перешел в руки Союза писателей и позже был превращен в дом-музей. В конце 50-х годов, когда мы бывали в Коктебеле, он, к сожалению, был закрыт.
