Воздух в комнатах был наполнен запахом горелой бумаги.
— Нина! — крикнул он. — Открой все форточки!
И начал быстро одеваться.
В выходные дни он часто уезжал за город, и сестра не удивилась, когда он сказал:
— К обеду не жди меня, хочу по лесу пройтись.
Он вышел из дому, но направился не в лес, а на канал, в Хлебниково.
Белое поле затона было усеяно любителями подледного лова. Около некоторых валялась мелкая, скрюченная от холода рыбешка, хотя мороз был совсем не велик. Снег под мартовским солнцем стал ноздреватым, как подтаявший сахар. Весна обещала быть ранней, и лед мог вот-вот сойти.
Оленев шел от рыбака к рыбаку, заговаривал, шутил, продвигаясь все дальше и дальше к середине затона. Наконец все рыбаки остались позади. Оленев остановился и оглядел белое пространство, рябое от старых недосверленных лунок. Одна из них показалась ему наиболее глубокой. Он распахнул пальто, достал из кармана брюк сверток, присел на корточки и затолкал его на самое дно лунки. Сверху его не было видно. Но Оленев не успокоился. Он поднялся и толстыми подошвами ботинок стал сгребать твердый снег. Засыпал лунку, притоптал ее и только тогда застегнул пальто.
Он стоял и смотрел в белую пустоту перед собой. На душе тоже было пусто. И пустота эта давила так, как может давить только одиночество, которому не видно конца.
Он оглянулся. Рыбаки по-прежнему сидели возле своих лунок. Оленев направился к ним. Там были совсем незнакомые люди. С ними можно было поговорить просто так, ни о чем.
Крайний, молодой парень, как раз вытащил трепещущего окунька.
— Ого! С уловом! — поздравил Оленев, улыбаясь. — Первый?
— Не-ет, — протянул парень гордо и тоже улыбнулся. — А вы чего же без снастей? Или — сочувствующий?
— Да вроде. Не могу долго быть на холоде... Вон там один что-то вытянул. Пойду взгляну.
Он переходил от одного рыболова к другому и вскоре добрался до берега, медленно поднялся в горку, постоял и ушел совсем.
Парень, к которому подходил Оленев, выдернул из лунки леску с болтавшейся на крючке рыбкой, снял ее, посмотрел на соседа, пожилого человека с заскорузлыми руками, поднялся, подошел к нему.
— К вам подходил этот, в пенсне, сочувствующий?
— Побывал, — проокал сосед спокойно.
— По-моему, он что-то прятал вон там...
— Где?
— Да вон там, у старых лунок... Все снег притаптывал...
— Оправился, может...
— Не похоже, — засмеялся парень. — Если бы по надобности, так и на берегу мог бы... Он же сразу почти ушел. Глянем, а?
— Думаешь, клад? — ухмыльнулся пожилой, поднимаясь.
— Всякое бывает...
Они быстро отыскали притоптанное место. Снег был чистый. Разрыли лунку и вытащили сверток. Старший разорвал слежавшуюся обертку.
— Ф-фью-у!.. — присвистнул молодой, сдвигая шапку с затылка на лоб.
— Вот те на! Должно, думал, вода пойдет, и тю-тю...
Рыболовы озадаченно переглянулись.
В следственном отделе пересматривалось архивное дело. Расследование поручили следователю Кириллову. Он выехал к месту старых событий — на Северный Кавказ. Побывал в Грозном, осмотрел дом, где нынче размещается областной профсоюз, а некогда пребывала деникинская контрразведка, встретился со старожилами, побеседовал с участниками давних боев.
Расследование подходило к концу, нужные материалы были собраны. Оставалось побывать на местах бывших кровавых схваток, чтобы лучше представить себе события, касавшиеся старого дела, и, кроме того, просто хотелось посмотреть на предгорья Кавказа.
В воскресный день командированному некуда деться. Кириллов решил сочетать приятное с полезным — попросил на воскресенье машину.
Начальник отдела отпустил в эту поездку своего шофера, хорошо знавшего места.
Выехали в субботу, с тем чтобы переночевать в селе Предгорном.
Машина легко скользила по гладкому шоссе то вдоль реки Аргун, то между причудливыми скалами. С крутых поворотов дороги открывались удивительные картины: горы, покрытые густой зеленью, ущелья с клочьями тумана, повисшими над невидимыми ручьями, отары овец, пасущиеся на склонах, своеобразной архитектуры мосты... И все это в нежном свете предзакатного солнца.
Шофер дважды останавливал машину, показывал места, связанные с делом, по которому приехал Кириллов. В село прибыли под вечер.
На главной площади кипело веселье. Под звуки звонких гармоник, на которых играли женщины, сверкал полный огня и задора танец.
— Ба! На свадьбу попали! — засмеялся шофер.
К машине первыми подбежали дети. Кириллов с недоумением глядел на маленьких девчушек с ярко намалеванными щечками.
— Обычай такой, — пояснил шофер. — Это, чтоб все цвело вокруг молодых...
Все здешние жители друг другу приходились какими-нибудь родственниками. Знакомые водителя, у которых он решил остановиться, тоже оказались причастными к торжеству, а гость гостя — тоже гость.
Водителя и Кириллова окружили приветливые люди, повели в дом, усадили за стол.
Через пять минут вся свадьба знала, что приехал человек из Москвы. Кириллова повели на почетное место. Справа от него сидел пожилой усач с орлиным взглядом, слева — маленькая, горбатая старушка.
Кириллов взглянул на нее и на минуту замер в удивлении: несомненно, ее он встречал на своей улице в Москве!
Старушка повернулась и, как со старым знакомым, раскланялась с Кирилловым, сказала непринужденно:
— Мы с вами соседи, не так ли? Вот видите, в каких неожиданных местах можно встретиться... Давайте знакомиться.
Правая, безжизненная рука ее покоилась на повязке. Подала левую, назвалась:
— Анна Ивановна Липатова.
Кириллов представился.
— В Москве я зимую. А летом — вот... — Теплым взглядом она обвела застолье. — Благодаря этим людям я живу на земле...
От нее не ускользнул пытливый взгляд Кириллова, и она спросила:
— Интересуетесь?
— Очень, — кивнул Кириллов.
— До завтра потерпите? Вы ведь завтра уезжаете?
— Да. К вечеру надо быть в Грозном.
— Мне тоже там побывать надо. Может, захватите?
— С удовольствием.
— Вот я и сокращу вам путь. За разговорами-то он в два раза короче.
Свадьба шла своим чередом. Тамада произносил длинные тосты. Анна Ивановна, смеясь, переводила его речи Кириллову. Он устал. Но не так-то просто уйти с кавказской свадьбы, не обидев гостеприимных хозяев...
Анна Ивановна подозвала черноглазого мальчугана, что-то сказала ему. Мальчик кивнул и убежал. Он вернулся с букетом цветов.
— Ступайте, поздравьте молодых, рассыпьте им цветы под ноги и тогда можете идти отдыхать, — сказала Анна Ивановна, передавая цветы Кириллову. Ее глаза весело улыбались.
Кириллов послушался.
По утру Анна Ивановна, опираясь на костыль, сама пришла к дому, где ночевал гость из Москвы.
Из Предгорного ехали другой дорогой. Места вокруг были еще красивее, чем вчера.
— Какой воздух, Анна Ивановна! Не то, что у нас в Москве!
— Да, здесь хорошо... Я обещала вам рассказ на дорогу... Но начать очень трудно. На Востоке говорят: «Если хочешь удвоить свое горе — расскажи о нем»...
— О, это связано с плохими воспоминаниями? Тогда, может, не стоит...
— Ничего, — сказала Анна Ивановна, — это я так, к слову... А дело вот какое...
Она помолчала и начала, глядя на дорогу, вроде ни к кому не обращаясь.
— Мое детство и молодость прошли на Старо-Грозненских промыслах. Отец был нефтяником. Жили, как все, бедно. Единственное мое богатство — хорошая память. Рано я себя запомнила. И все, что происходило вокруг, тоже помню. До сих пор... Мы, чумазые дети предместий, рано усвоили разницу между нами и детьми богатых промышленников. К их домам... Нет, даже к оградам их домов нам не разрешалось подходить! Помню, как глазела я однажды на красивую куклу, брошенную в траве... Я смотрела на нее через ограду. Дворник прогнал меня, не велел глядеть...
Анна Ивановна повернула лицо к Кириллову, улыбнулась мягко и как-то беспомощно.
— Смешно, конечно, но мне и сейчас обидно... А еще — мы бегали купаться на Сунжу. Цвет ее воды никогда нельзя было определить — столько было в ней нефти и разных отбросов. Нередко попадались трупы кошек, собак, крыс, а иногда и людей... Только ужас нас не брал, все равно плескались... Но не в этом суть.
Она вздохнула и продолжала:
— Хозяева все время расширяли производство нефти, и одновременно с промыслами рос город. К началу революции Грозный стал одним из крупных пролетарских центров, а значит, и большим революционным очагом на Северном Кавказе. К тому времени я была уже взрослая, работала, ходила на сходки, на собрания, вступила в партию большевиков и, естественно, принимала самое активное участие в революционной борьбе грозненских рабочих. Тогда и замуж вышла. Вместе с мужем встретили мы революцию, вместе начали работать в ВЧК.
Машина выскочила к излучине реки Аргун.
— Остановите здесь, — попросила Анна Ивановна шофера. — Давайте выйдем на минутку.
Кириллов вышел, помог Анне Ивановне.
Над дорогой нависала огромной высоты скала. С другой стороны — пропасть. Оттуда еле слышно доносился шум реки.
Кириллов подошел к краю дороги и, глянув вниз, отпрянул.
— Что, голова кружится? — спросила Анна Ивановна.
— Да, страшновато...
— Вот здесь, в этом месте — ответ на вчерашнюю мою фразу, — произнесла она задумчиво. — Здесь я умирала, а там, внизу, мне вернули жизнь... Нас вели сюда всю ночь. Мы были связаны по нескольку человек одной веревкой. Избитые, истерзанные... Тех, кто не мог идти, пристреливали или просто сбрасывали с обрывов. Мы с мужем и еще трое были в одной связке. Муж был очень слаб. А здесь нам повстречалась группа конных — начальник деникинской контрразведки Оленев со своей свитой. Все были пьяны, едва в седлах держались... И началось... Хлестали нагайками, рубили шашками, некоторым вырезали звезды на спине и груди... Муж что-то крикнул Оленеву, тот спешился, подошел, раскачиваясь, сложил кулачище, фукнул на перстень, размахнулся и ударил. Муж первым упал со скалы... Вот отсюда, — показала она. — А за ним — я и вся связка.
