Профилакторий был небольшой, местный, обслуживал рыбоводов. Старший врач, лысый, кругленький, похожий на мячик, с гордостью показывал главный зал с мраморной, расчерченной на квадраты ячеистой стеной, где перемигивались красные, зеленые и желтые огоньки.
— Прежняя медицина,-говорил он,-занималась лечением. Врачи прибегали спасать гибнущего, болеющего, горящего в жару, словно пожарники тушили пожар. Но если пожар занялся, что-нибудь сгорит уж наверняка. Пожарник, лезущий в пламя, герой, конечно, но куда полезнее тот, кто не допустит ни одного пожара.
И нынешняя медицина вся насквозь предупредительная, заблаговременная,
Вот это табло-он показал на ячеистую стену-автоматика заблаговременности. Мы изучили всех жителей в нашем районе, знаем, кто и чем может заболеть. Допустим, бюро погоды извещает: “С запада идет сырость и туман”. На табло сейчас же автоматически зажигаются фамилии всех людей со слабыми легкими. Наблюдающий врач напоминает: “Сегодня поберегитесь”. Вот они напоминают-широким жестом он показал на девушек в белых халатах, сидевших под мраморной стеной.
Ближайшая к Киму говорила заискивающе, глядя на свою левую руку-на экранчик браслета:
— Мы очень просим вас, будьте благоразумны сегодня.
И надтреснутый стариковский голос отвечал;
— Милая, отстань, я же не ребенок. Своих дел у тебя нет?
— Нудища!-сказал Сева. Анти пожал плечами!
“Не для мужчины”. И Киму все это показалось несерьезным, игрой какой-то в доктора.
И тут, как бы для контраста, за стенкой зала раздался крик — нечеловеческий, дикий, со всхлипом и подвыванием. Экскурсанты переглянулись, бледнея, учитель укоризненно поглядел на врача, тот засуетился виновато?
— Ничего не могли сделать,-сказал он.-Старик, сосуды изношенные. А жена поверить не может.
Тон у него был извиняющийся. Видимо, он боялся, что несчастье отпугнет школьников, никто не захочет пойти в его налаженное заведение.
Ким стоял ближе всех к двери; он увидел, как санитарки катили по коридору носилки, что-то плоское лежало под простыней, восковые неживые ступни торчали из-под нее. Растерянная женщина в белом халате вела под руку другую-седую, растрепанную. И та, вырываясь, кричала нечленораздельно: “Ы-ы, ы-ых, ы-ы!”
Больше Ким не запомнил ничего. Его затошнило, затошнило. Зал, и коридор, и дверь стали серо-зелеными, словно эмалевой краской их замазали… И очнулся Ким на полу, окруженный встревоженными и любопытствующими девушками. Самая храбрая тыкала ему в зубы стакан, обливая лицо водой.
— Ничего, Ким, не смущайся,— сказал учитель уже на обратном пути.— Я сам чуть в обморок не упал. Не всем быть врачами. Для этого особые нервы нужны.
Но Ким, к его удивлению, ответил твердо:
— Я хочу стать врачом. Страшно трудное дело. Нам ничего не показывали труднее.
И на том он остановился.
Сева присоединился к Киму охотно.
— Общительная работа,-сказал он.-С людьми имеешь дело. А в тундре пусто как-то. Я, главное, молчать не люблю.
Анти назвал его предателем. Напрасно твердил Сева, что профилактики нужны и в полярных странах, что, кончив институт, все они втроем поедут на полюс. Анти не мог согласиться: натура не позволяла. И тройка распалась. Полгода спустя, получив аттестат и право решать судьбу, Анти уехал в Мурманск на курсы ледовых капитанов, а двое других-в Московский институт профилактики.
Кадры из памяти Кима.
Голос диктора: “Сегодня дискуссия о будущем веке”.
Три друга спешат к телевизору. Сами отчаянные спорщики, они до смерти любят споры ученых. О будущем тем более.
На экране клеточки матово-цветные-у каждого материка свой цвет: Европа — зеленая, Азия — желтая, Австралия — оранжевая.,
Так выглядит селектор Совета Науки. А когда оратор просит слово, вместо цветного квадратика появляется лицо.
Чаще других-удлиненное, c мускулистой шеей, выглядывающей из ворота лыжного свитера. Это канадец Мак-Кей, враг зимы, великий отеплитель, автор проекта уничтожения полярных зон; мясистое, с крупными чертами лицо Одиссея Ковальджи, грека родом. Бывший водолаз, грузный, несколько ожиревший, как тяжелоатлет, распростившийся со спортом, он считает, что будущее человечества — в глубинах; бледное, прозрачное до синевы, с большими, как бы удивленными глазами лицо Ааста Ллуна, рожденного в космосе,-автора проекта покорения космоса; и маленькое, широкоскулое, с тяжелыми монгольскими веками. Ота, японец, сторонник застройки океанов.
Ота родился в Японии, но в третьем веке всемирной дружбы и был гражданином планеты Земля, равноправным наследником человечества. И, кончив школу, он мог выбрать работу в любой точке планеты — на полюсе, на экваторе, на воде и под водой.
Ота жил в домике с раздвижными стенами сёдзи. Прилетая с работы, оставлял обувь у порога, чтобы не пачкать подошвами циновок. Ведь на циновках этих и спали, вытащив тюфяк из стенного шкафа, и сидели, опираясь на собственные пятки. Ота завтракал в восемь утра, как и все школьники на свете, но ел не ложкой и не из тарелки-острыми палочками хаси проворно кидал в рот рис, посыпанный сушеной рыбой.
