Теперь они ехали вверх по склону к этому дому. Машина повернула. Он мельком увидел почерневшие балки на фоне неба.

Парням позволили вновь за него взяться: вытащить из машины, выкрутить ему руку, толкать и пихать его вверх по ступенькам. Стараясь не сопротивляться, не ощущать того, что они делали с ним, он смотрел по сторонам. Центральная часть и южное крыло огромного здания превратились в развалины с проваленной крышей. Сквозь черный оконный проем желтело ясное небо. Даже тут, в самом сердце Закона рабы восстали. Три года назад в то первое страшное лето, когда были сожжены тысячи господских домов, поселки, городки, города. Четыре миллиона погибших. Он не знал, что Восстание добралось даже до Ярамеры. С реки не поступало никаких известий.

Все это промелькнуло у него в уме с необычайной быстротой и ясностью, пока они тащили его вверх по невысоким ступенькам к северному крылу дома, держа под прицелом пистолетов, словно думали, что шестидесятидвухлетний человек, у которого совсем затекли ноги после нескольких часов неподвижности в машине, способен вырваться и броситься бежать — здесь, на триста километров внутри их территории. Он думал стремительно и замечал все.

Это крыло, соединенное с центральной частью дома длинной аркадой, сохранило крышу, но когда они вошли в вестибюль, он увидел голые каменные стены. Покрывавшие их резные деревянные панели сгорели дотла. Грязные доски заменили паркет или закрывали мозаичную плитку. Никакой мебели. В опустошении и грязи высокий зал был прекрасен — пустой, залитый ясным вечерним светом. Оба веота прошли вперед и что-то доложили людям в дверном проеме, за которым прежде была парадная гостиная. Он ощущал веотов как своих защитников и надеялся, что они вернутся. Но нет. Один из парней продолжал заламывать ему руку за спину. К нему направился грузный толстяк, не спуская с него глаз.

— Вы инопланетянин, которого называют Музыка Былого?

— Я хейнит и ношу это имя здесь.

— Господин Музыка Былого, вы знаете, что покинув ваше посольство в прямое нарушение договора между вашим послом и правительством Вое-Део, вы тем самым лишились дипломатической неприкосновенности. Вас можно арестовать, допросить и надлежащим образом покарать за те нарушения гражданского кодекса или преступные сношения с мятежниками и врагами государства, в которых вы будете изобличены.

— Я знаю, что так вы оцениваете мое положение, — сказал Эсдан. — Но вам следует учитывать, что посол и стабили Экумены Миров считают меня защищенным и дипломатической неприкосновенностью, и законами Экумены.

Почему бы и не попробовать? Но его ложь даже не выслушали. Отбарабанив свое заявление, грузный толстяк отвернулся, и парни снова ухватили Эсдана. Его протащили через дверные проемы и коридоры, которые он теперь почти не видел из-за боли, потом вниз по каменным ступенькам через широкий мощеный двор, втолкнули в какое-то помещение, чуть окончательно не вывихнув ему руку, ударом под колени повалили на пол, а потом они захлопнули за собой дверь, оставив его валяться на животе в полном мраке.

Он прижался лбом к локтю и лежал, дрожа, слушая свое всхлипывающее дыхание.


***

Позднее ему помнилась эта ночь и кое-что из последовавших дней и ночей. Он так никогда и не узнал, пытали его, чтобы сломить, или же он просто служил объектом бесцельной жестокости и злобы, своего рода игрушкой для молодых парней. Были пинки, побои, море боли, но его память мало что о них сохранила, если не считать клетки-укоротки.

Он слышал про эти клетки, читал о них. Но ни разу ни одной не видел. Он ведь ни разу не побывал внутри поселка движимостей. В поместьях Вое-Део иностранным гостям не показывали рабские поселки. В домах владельцев им прислуживали домашние рабы.

Поселок был маленький — не больше двадцати хижин на женской стороне, три длинных дома на воротной стороне. Тут помещались две сотни рабов, которые содержали в порядке дом и колоссальные сады Ярамеры. По сравнению с полевыми рабами они находились в привилегированном положении. Однако от наказаний это их не освобождало. Столб для порки все еще торчал возле высокой стены у открытых ворот с перекошенными створками.

— Там? — сказал Немео, тот, который всегда выкручивал ему руку.

— Нет, вон она, — сказал второй, Алатуаль, и в радостном возбуждении побежал вперед, чтобы спустить на землю клетку-укоротку, которая висела под главной караульной башней с внутренней стороны стены.

Труба из толстой проржавелой стальной сетки, заваренная с одного конца и запирающаяся с другого. Она свисала с цепи на единственном крюке. Спущенная на землю, она выглядела ловушкой, рассчитанной на не очень крупных зверей. Парни сорвали с него одежду и загнали в нее ползком головой вперед с помощью электрических бодил, предназначенных для подбодрения ленивых полевых рабов, — они играли с этими инструментами последние два-три дня. Они визжали от смеха, толкая его, прижимая бодила к его заднему проходу и мошонке. Он заполз в клетку и скорчился в ней вниз головой. Согнутые руки и ноги были плотно прижаты к телу. Парни захлопнули дверцу, защемив его голую ступню и причинив ему оглушающую боль, а потом подняли клетку на прежнее место. Она раскачивалась, как маятник, и он цеплялся за проволоку скрюченными пальцами. Открыв глаза, он увидел, что земля качается метрах в семи-восьми под ним. Через какое-то время клетка замерла в неподвижности. Пошевелить головой он не мог. Ему была видна земля внизу под клеткой-укороткой, а скашивая глаза до предела, он мог обозреть значительную часть поселка.