N’oubliez jamais l’offense volontaire; peu ou point de paroles et ne vengez jamais l’injure par l’injure.
Si l’état de votre fortune ou bien les circonstances ne vous permettent pas de briller, ne tâchez pas de pallier vos privations, affectez plutôt l’excès contraire: le cynisme dans son âpreté en impose à la frivolité de l’opinion, au lieu que les petites friponneries de la vanité nous rendent ridicules et méprisables.
N’empruntez jamais, souffrez plutôt la misère; croyez qu’elle n’est pas aussi terrible qu’on se la peint et surtout que la certitude ou l’on peut se voir d’être malhonnête ou d’être pris pour tel.
Les principes que je vous propose, je les dois à une douloureuse expérience. Puissiez-vous les adopter sans jamais y être contraint. Ils peuvent vous sauver des Jours d’angoisse et de rage. Un jour vous entendrez ma confession; elle pourra coûter à ma vanité; mais ce n’est pas ce qui m’arrêterait lorsqu’il s’agit de l’intérêt de votre vie. {4}
Октябрь 1822 г.
Из Кишинева в Петербург.
Если б ты был у меня под рукой, моя прелесть, то я бы тебе уши выдрал. Зачем ты показал Плетневу письмо мое? в дружеском обращении я предаюсь резким и необдуманным суждениям; они должны оставаться между нами — вся моя ссора с Толстым происходит от нескромности князя Шаховского. Впрочем, послание Плетнева, может быть, первая его пиеса, которая вырвалась от полноты чувства. Оно блещет красотами истинными. Он умел воспользоваться своим выгодным против меня положением; тон его смел и благороден. На будущей почте отвечу ему.
Скажи мне, милый мой, шумит ли мой «Пленник»? A-t-il produit du scandale [33], пишет мне Orlof, voilà l’essentiel. Надеюсь, что критики не оставят в покое характера Пленника, он для них создан, душа моя; я журналов не получаю, так потрудись, напиши мне их толки — не ради исправления моего, но ради смирения кичливости моей.
Я карабкаюсь и, может быть, явлюсь у вас. Но не прежде будущего года…… Жуковскому я писал, он мне не отвечает; министру я писал — он и в ус не дует — о други, Августу мольбы мои несите! но Август смотрит сентябрем… Кстати: получено ли мое послание к Овидию? будет ли напечатано? что Бестужев? жду календаря его. Я бы тебе послал и новые стихи, да лень. Прощай, милый.
А. П.
Окт. 1822. Кишинев.
Друг мой, попроси И. В. Слёнина, чтоб он, за вычетом остального долга, прислал мне два экз. «Людмилы», два экз. «Пленника», один «Шильонского узника», книгу Греча — и Цертелева древние стихотворения. Поклонись ему от меня.
Октябрь — ноябрь 1822 г.
Из Кишинева в Гура-Гальбин.
Замечания твои, моя радость, очень справедливы и слишком снисходительны — зачем не утопился мой Пленник вслед за Черкешенкой? как человек — он поступил очень благоразумно — но в герое поэмы не благоразумия требуется. — Характер Пленника неудачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения. Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века. Конечно, поэму приличнее было бы назвать «Черкешенкой» — я об этом не подумал.
Черкесы, их обычаи и нравы занимают большую и лучшую часть моей повести; но всё это ни с чем не связано и есть истинный hors d’oeuvre [34]. Вообще я своей поэмой очень недоволен и почитаю ее гораздо ниже «Руслана» — хоть стихи в ней зрелее. Прощай, моя радость.
П.
На отдельном листе:
5 стр. Читайте: изгнанной лиры.
Когда я погибал безвинный, безотрадный
И шёпот клеветы внимал со всех сторон,
Когда кинжал измены хладный,
Когда любви тяжелый сон
Меня терзали и мертвили,
Я близ тебя и проч.
7 стр.
Как жертву милую, как верный цвет надежд,
Я рано скорбь узнал, постигнут был гоненьем;
Я жертва клеветы и мстительных невежд;
Но сердце укрепив свободой и терпеньем,
Я ждал и проч.
Ноябрь — декабрь 1822 г.
Из Кишинева в Петербург.
(Черновое)
Я долго не отвечал тебе, мой милый Плетнев; собирался отвечать стихами, достойными твоих, но отложил попечения, положение твое против меня слишком выгодно, и ты слишком хорошо, умеючи им воспользовался. Если первый стих твоего послания написан так же от души, как и все прочие, — то я не раскаиваюсь в минутной моей несправедливости — она доставила неожиданное украшение словесности. Если же ты на меня сердит, то стихи твои, как они ни прелестны, никогда не утешат меня. Ты конечно б извинил мои легкомысленные строки, если б знал, как часто бываю подвержен так называемой хандре. В эти минуты я зол на целый свет, и никакая поэзия не шевелит моего сердца. Не подумай, однако, что не умею ценить неоспоримого твоего дарования. Чувство изящного не совсем во мне притупилось — и когда я в совершенной памяти — твоя гармония, поэтическая точность, благородство выражений, стройность, чистота в отделке стихов пленяют меня, как поэзия моих любимцев.
Не вполне подтверждаю то, что писал о твоей «Ироиде», но признаюсь — это стихотворение недостойно ни тебя, ни Батюшкова. Многие приняли его за сочинение последнего. Знаю, что с посредственным писателем этого не случится — но Батюшков, не будучи доволен твоей элегией, рассердился на тебя за ошибку других — а я рассердился после Батюшкова.
Извини мое чистосердечие, но оно залог моего к тебе уважения. Sine ira [35], милый певец, по рукам и до свидания.
По письмам моего брата вижу, что он с тобою дружен. Завидую ему и тебе.
1 — 10 января 1823 г.
Из Кишинева в Петербург.
Душа моя, как перевести по-русски bévues [36]? — должно бы издавать у нас журнал Revue des Bévues [37]. Мы поместили бы там выписки из критик Воейкова, полудневную денницу Рылеева, его же герб российский на вратах византийских — (во время Олега герба русского не было, а двуглавый орел есть герб византийский и значит разделение Империи на Западную и Восточную — у нас же он ничего но значит). Поверишь ли, мой милый, что нельзя прочесть ни одной статьи ваших журналов, чтоб не найти с десяток этих bévues, поговори об этом с нашими да похлопочи о книгах. Ты ко мне совсем не пишешь, да и все вы что-то примолкли. Скажи, ради Христа, Жуковскому — чтоб он продиктовал Якову строчки три на мое имя. Батюшков в Крыму. Орлов с ним видался часто. Кажется мне, он из ума шутит. Дельвигу поклон, Баратынскому также. Этот ничего не печатает, а я читать разучусь. Видишь ли ты Тургенева и Карамзина?
Чем тебя попотчевать? вот стихи Ф. Глинке —
Когда средь оргий жизни шумной… [38]
Я послал было их через тебя, но ты письма моего не получил, покажи их Глинке, обними его за меня и скажи ему, что он всё-таки почтеннейший человек здешнего мира.
13 января 1823 г.
Из Кишинева в Петербург.
Monsieur le Comte,
Attaché par ordre de Sa Majesté auprès de Monsieur le Général-gouverneur de la Bessarabie, je ne puis sans une permission eipresse venir à Pétersbourg, où m’appellent les affaires d’une famille que je n’ai pas vue depuis trois ans. Je prends la liberté de m’adresser à Votre Excellence pour La supplier de m’accorder un semestre de deux ou trois mois.
J’ai l’honneur d’être avec le respect le plus profond et la considération la plus haute,
Monsieur le Comte,
de Votre Excellence,
le très humble et très obéissant serviteur
Alexandre Pouchkine.
13 janvier 1823. Kichinef. {5}
30 января 1823 г.
Из Кишинева в Петербург.
Благоразумный Левинька!
Благодарю за письмо — жалею, что прочие не дошли — пишу тебе, окруженный деньгами, афишками, стихами, прозой, журналами, письмами, — и всё то благо, всё добро. Пиши мне о Дидло, об Черкешенке Истоминой, за которой я когда-то волочился, подобно Кавказскому пленнику. Бестужев прислал мне «Звезду» — эта книга достойна всякого внимания; жалею, что Баратынский поскупился — я надеялся на него. Каковы стихи к Овидию? душа моя, и «Руслан», и «Пленник», и «Noël» [39], и всё дрянь в сравнении с ними. Ради бога, люби две звездочки, они обещают достойного соперника знаменитому Панаеву, знаменитому Рылееву и прочим знаменитым нашим поэтам. «Мечта воина» привела в задумчивость воина, что служит в иностранной коллегии и находится ныне в бессарабской канцелярии. Эта «Мечта» напечатана с ошибочного списка — призванье вместо взыванье, тревожных дум, слово, употребляемое знаменитым Рылеевым, но которое по-русски ничего не значит. Воспоминание и брата и друзей стих трогательный, а в «Звезде» просто плоский. Но всё это не беда; были бы деньги. Я рад, что Глинке полюбились мои стихи — это была моя цель. В отношении его я не Фемистокл; мы с ним приятели и еще не ссорились за мальчика. Гнедич у меня перебивает лавочку —
