— Ты как?
— Да ничего… Малость перепил только. Блюю…
— Вылезти можешь?
— Если вытащишь.
Крыса заглушил двигатель, взял с приборной доски пачку сигарет и сунул ее в карман. Потом медленно взялся за мою руку и выбрался наверх. Сидя на крыше Фиата и глядя на начинавшее белеть небо, мы выкурили по нескольку сигарет. Мне почему-то вспоминался фильм про танкистов с Ричардом Бертоном в главной роли. Уж не знаю, о чем думал Крыса.
— Да-а-а… — сказал он минут через пять. — Повезло нам с тобой. Ты подумай, ни царапины! Разве такое бывает?
— И не говори, — сказал я. — Только машине-то, наверное, кранты?
— Да бог с ней. Машину можно новую купить. Везение не купишь!
Я с удивлением посмотрел на него.
— Ты что, богатый?
— Похож, да?
— Так это же хорошо…
Крыса не ответил, только неудовлетворенно потряс головой. И опять сказал:
— А все-таки нам с тобой повезло.
— Это точно…
Подошвой кроссовки Крыса потушил сигарету и щелчком пальца забросил окурок в клетку к обезьянам.
— Слушай, — сказал он, — может, нам с тобой в команду объединиться? Мы, за что ни возьмемся, все так славно получается!
— А с чего начнем?
— Давай пиво пить.
В автомате неподалеку мы купили с полдюжины банок пива и побрели к морскому берегу. Растянувшись на пляже, все выпили и стали смотреть на море. Погода была замечательная.
— Зови меня «Крыса», — сказал он.
— Почему «Крыса»? — удивился я.
— Уже не помню. Давно прилепилось. Сначала жутко не нравилось, а теперь нормально. Ко всему привыкаешь.
Мы побросали пустые банки в море, прислонились к волнорезу и часок вздремнули, с головой накрывшись своими пальто. Проснувшись, я почувствовал, как по всему телу разливается какая-то непонятная жизненная сила. Чудесное ощущение.
— Сто километров могу пробежать, — сказал я Крысе.
— Я тоже, — сказал Крыса.
На самом же деле нам предстояло выплачивать муниципалитету деньги за ремонт в парке — с рассрочкой на три года и с процентами.
К моему удивлению, Крыса ничего не читал. Никогда не видел его читающим печатный текст — не считая спортивных газет и рекламных листков. Когда я, чтобы убить время, брался за какую-нибудь книжку, он, подобно мухе, изучающей мухобойку, с любопытством в нее заглядывал.
— А зачем ты книжки читаешь?
— А зачем ты пиво пьешь?
Мы на пару закусывали маринованной ставридой и овощным салатом. Отвечая вопросом на вопрос, я даже не глядел в сторону Крысы.
Он крепко задумался. Минут через пять произнес:
— В пиве что хорошо? Оно все в мочу уходит, без остатка. Как всухую выиграл у кого-нибудь. Он сказал это и воззрился на меня, жующего.
— А зачем ты книжки читаешь?
Я проглотил последний кусок ставриды вместе с пивом и убрал тарелку. Рядом лежал недочитанный том «Воспитания чувств». Я взял его и с шуршанием пробежался по страницам.
— Затем, что Флобер уже помер!
— А живых не читаешь?
— Живых читать никакого проку нет.
— Почему?
— Потому что мертвым почти все можно простить.
Я повернулся к переносному телевизору на стойке — там исполняли «Дорогу 66».
Крыса опять задумался.
— А живым что — нельзя почти все простить?
— Живым? Я об этом как-то серьезно не думал… Но если они тебя совсем в угол загонят, как ты их тогда простишь? Наверное, не простишь… Подошел Джей, поставил перед нами еще по одной бутылке пива.
— А что будешь делать, если не простишь?
— Уткнусь в подушку и усну.
Крыса в растерянности мотнул головой.
— Странно… Как-то я не очень понимаю…
Я налил ему пива. Он весь съежился и думал. Потом заговорил:
— Последний раз я книжку читал прошлым летом. Не помню ни названия, ни автора.
Зачем читал, тоже не помню. Какой-то роман, а написала женщина. Героиня тоже женщина, знаменитый модельер, возраст около тридцати. Короче, она убедила себя, что больна неизлечимой болезнью.
— Что за болезнь?
— Не помню. Рак, наверное. Какие еще бывают неизлечимые? В общем, она едет на морской курорт и там мастурбирует всю дорогу. В ванне, в лесу, в постели, в море — короче, везде.
— И в море?
— Ага. Представляешь? Охота им про это писать. Будто больше не о чем.
— Да уж…
— Такие книжки — я извиняюсь. Меня от них блевать тянет.
Я кивнул.
— Я бы на ее месте совсем другой роман написал.
— Какой, например?
Крыса повозил пальцем по краю кружки.
— Ну, допустим, такой. Я сажусь на теплоход, а он в середине Тихого океана тонет. Я хватаюсь за спасательный круг и абсолютно один болтаюсь в ночном океане, глядя на звезды. Прекрасная, тихая ночь. И вдруг откуда-то ко мне подплывает молодая женщина, тоже на спасательном круге.
— Женщина-то хорошая?
— Ну, естественно.
Я отхлебнул пива и покачал головой.
— Дурь какая-то.
— Нет, ты дальше слушай. Значит, мы с ней вместе болтаемся в океане и разговариваем за жизнь. Откуда мы и куда, какие у нас увлечения, с кем мы раньше спали, что по телевизору смотрели, какие вчера сны видели и так далее. А потом пиво пьем.
— Погоди… Откуда пиво-то?
Крыса немного подумал.
— Оно тоже там плавало. В банках. На теплоходе столовая была, и оно оттуда высыпалось. И еще сардины в масле. Нормально, по-моему?
— Ага.
— И тут начинает светать. Что делать будем? — спрашивает она меня. Я, говорит, хочу сплавать туда, где наверняка есть остров. А я ей говорю: острова-то, может, никакого и нету! Лучше уж здесь плавать да пиво пить, а там, глядишь, и самолет прилетит спасательный. Но она меня не слушает и уплывает одна.
Крыса вздохнул и выпил пива.
— Женщина через два дня и две ночи добирается до своего острова. А меня, похмельного, спасает самолет. И через несколько лет мы с ней случайно встречаемся в маленьком баре где-то среди новостроек.
— И опять пьете пиво, да?
— Грустная история, правда?
— Грустнее некуда…
В романе Крысы я бы отметил два положительных момента. Во-первых, там нет сцен секса, а во-вторых, никто не умер. Ни к чему заставлять людей помирать или спать с женщинами — они этим заняты и без того. Такая порода.
— Ты думаешь, я была неправа? — спросила она.
Крыса отхлебнул пива и медленно покачал головой:
— Вообще говоря, все неправы.
— Почему ты так думаешь?
Крыса хмыкнул и облизал верхнюю губу. Ответа не последовало.
— У меня чуть руки не отвалились, пока я доплыла до этого острова! Думала, помру, до того худо было. И одна мысль свербила: а ну как ты прав, а я не права? Почему я мучиться должна, а ты там болтаешься в воде и в ус не дуешь?
Она издала нервный смешок и меланхолично прикрыла рукой глаза. Крыса неуверенно и бесцельно шарил по своим карманам. Первый раз за три года ему дико хотелось курить.
— Ты желала моей смерти?
— Ну, как… Немножко.
— Точно «немножко»?
— Я не помню…
Потянулось молчание. Крыса ощутил необходимость его нарушить.
— Знаешь что? Люди не рождаются одинаковыми.
— Кто это сказал?
— Джон Ф. Кеннеди.
В детстве я был ужасно молчаливым ребенком. До того молчаливым, что родители встревожились и отвели меня к знакомому психиатру.
Доктор жил на холме, в доме с видом на море. Я сел на диван в залитой солнцем приемной. Средних лет хозяйка, демонстрируя изысканные манеры, принесла мне холодный апельсиновый сок и два пончика. Стараясь не просыпать песок на колени, я съел полпончика и выпил весь сок.
«Еще будешь пить?» — спросил доктор. Я помотал головой. В приемной мы с ним были одни. С портрета на стене на меня укоризненно глядел Моцарт, похожий на боязливого кота.
— Давным-давно, — начал доктор, — жил-был добрый козел…
Какое вступление! Я закрыл глаза и попытался представить доброго козла.
— У козла на шее висели тяжелые металлические часы. Он так с ними везде и ходил.
Ходил и пыхтел. Причем мало того, что они были такие тяжелые — они еще и не работали. Пришел как-то к козлу знакомый заяц и говорит: «Слушай, козел! И чего ты все таскаешь эти ломаные часы? Они ж тяжелые, да и толку с них никакого.» «Тяжелые-то тяжелые, — отвечает козел, — да ведь я к ним привык. Хоть они и вправду тяжелые, да к тому же не работают.»
Доктор хлебнул своего апельсинового сока и с улыбкой посмотрел на меня. Я молча ждал продолжения.
— И вот однажды заяц преподнес козлу на день рожденья небольшую коробочку, перевязанную лентой. А в коробочке были новенькие, блестящие, необыкновенно легкие и отлично работающие часы. Козел ужасно обрадовался, повесил их на шею и побежал всем показывать.
Здесь сказка неожиданно кончилась.
— Ты козел. Я заяц. Часы — твоя душа.
Я почувствовал себя обманутым и покорно кивнул.
Раз в неделю, во второй половине воскресенья, пересаживаясь с поезда на автобус, я добирался до докторского дома, где в ходе лечения потреблял кофейные рулеты, яблочные пироги, сладкие плюшки и медовые рогалики. Через год такой терапии я был вынужден обратиться к дантисту.