— Трое новичков, — проворно подскочил к вошедшему папаша Кодл и по-немецки отрекомендовал троих друзей. Затем, почтительно указав на вошедшего в черном плаще, Кодл провозгласил: — Герр Зиберт, начальник лагеря. — В сиплом голосе Кодла послышались нотки преданности. — А это Пепек, начальник вашего барака, — кивнул Кодл в сторону хмурого молодца с маленькой головкой на широких плечах. Своим могучим туловищем на коротких ногах и непомерно длинными руками Пепек напоминал гориллу.

Герр Зиберт, глядя куда-то в сторону, сунул новичкам плоскую холодную ладонь.

— Итак, мы встретились снова. — Зиберт кашлянул и начал протирать запотевшие в комнате очки.

Все озадаченно смотрели на его желтое лицо, впалые щеки, на угловатый череп с коротко остриженными белесыми волосами.

Профессор поднялся со скамейки, чуть толкнув стол животом.

— Сегодня ночью нас снова жрали клопы. Почему вы ничего не предпринимаете против этой мерзости, герр Зиберт? Разве истребление газами стало для Германии трудной проблемой? В недавнем прошлом этого не замечалось…

Наступила напряженная тишина. Баронесса испуганно зашелестела газетой Но лицо профессора с растрепанными моржовыми усами оставалось агрессивным.

— Вероятно, первое, что я сделаю, как только доберусь до Совета, добьюсь проверки, как осуществляется управление лагерями, — продолжал Маркус.

Папаша Кодл оскалил редкие пожелтевшие зубы, пытаясь улыбнуться.

— И клопы ведь имеют право на крошечное местечко под солнцем, профессор, — пошутил он. — Всего каких-нибудь два месяца тому назад мы провели здесь дезинфекцию, а эту мерзость приносят с собой новички, не в упрек будь сказано, братья, ведь не все вы одинаковы. — Кодл панибратски обнял Гонзика за плечи и притянул его к себе.

Начальник лагеря сверлил холодными серыми глазами лицо профессора.

— Вы здесь всего две недели, а от вас уже четвертая жалоба. Буду весьма благодарен, если вытребуете от этого вашего Совета улучшения условий в нашем лагере. — Зиберт напряженно согнулся, пытаясь изобразить иронический поклон, и напялил зеленую шляпу с засаленной лентой. Его тонкие синеватые губы скривились. — Итак, желаю успеха, ребята, — Зиберт посмотрел на пуговицу пиджака Вацлава и добавил: — И твердой веры. Я, по крайней мере, никогда не утрачу уверенности в том, что снова буду есть графштайнские яблоки из своего сада в Карлсбаде. Мы непременно вернемся на родину, вернемся все вместе.

Он вышел, сопровождаемый Пепеком и папашей Кодлом.

Баронесса злобно отшвырнула газету на нары.

— Вы только отравляете колодец, из которого мы пьем, профессор, и ничего иного! Жалобы и жалобы! Если вам охота компрометировать себя, так могли бы хоть подумать о других!

Профессор удивленно обернулся к ней. Лицо Баронессы пожелтело от ярости.

— Что, собственно говоря, вы воображаете? Разве вы здесь один? Где это видано, чтобы таким тоном разговаривать с начальником лагеря? Неужели вы не понимаете, что мы всецело в его руках?

Она кричала, все более распаляясь. Профессор незаметно стер с рукава своего пиджака капельку ее слюны.

— Мы тоже хотим выбраться отсюда! Еще скажут, что наша комната заражена коммунизмом, да, да! — Баронесса стянула пояс своего халата. — A cause de vous[37], то они бы не очень ошиблись. Вы… вы… большевик!

Отголосок ее резкого ядовитого голоса еще мгновение звучал в ушах затихших от изумления обитателей комнаты.

У профессора потемнел затылок. Раза два Маркус подымал кулак вверх, как бы подчеркивая, как важно то, что он хочет сказать, потом неожиданно сел, согнул могучую спину, оперся локтями о колени. Кисти его рук свесились, а большие, немного выпуклые глаза уставились в то место на халате Баронессы, где от пестрого павлина остался один жалкий контур.

— Отвага покинула наше поколение, — сказал профессор глубоким металлическим голосом. — Может быть, мы никогда ею и не обладали. Страх — страх перед обществом, страх перед богом — овладел нами. А должен быть только страх перед нашим собственным ничтожеством.

— Проявляйте свой интеллектуальный героизм, где хотите, — Баронесса истерически воздела руки, — но нас в это дело, пожалуйста, не впутывайте. Я вовсе не желаю подыхать здесь!

— Это, надеюсь, не выпад против интеллигенции! — Профессор поднял брови и по-стариковски, медленно выпрямился. — В этом, конечно, нет ничего нового. Уже Франк[38] ненавидел интеллигентов. И Моравец[39] тоже. Так или иначе, но знаете, Баронесса, горе народу, интеллигенция которого перестает быть носителем свободного и несокрушимого духа! Там, где интеллигенция предает, побежден весь народ! Вспомните о нацистской Германии.

— Только не воображайте себя каким-то спасителем всех! — Баронесса не могла не оставить за собой последнего слова. — Да что далеко ходить за примерами! Не будь меня и мне подобной шушеры, вы бы со своей философией витали в облаках, только нищие и голодные.