Прибыл, богатства собрав, сколь могло в кораблях уместиться.
Видел я Кипр, посетил финикиян, достигнув Египта.
Путешествие через перешеек или по одному из каналов (если бы Гомер упомянул о нем) можно было бы счесть вымыслом, но так как поэт не упоминает о путешествии, то напрасно и нелепо предполагать его. Нелепым я считаю это путешествие оттого, что до Троянской войны не существовало никаких каналов. И Сесострис, который, говорят, пытался прорыть канал[82], оставил это предприятие, считая уровень Средиземного моря слишком высоким. Конечно, перешеек был также непроходим для кораблей и предположение Эратосфена неверно. Ведь, по его мнению, разрыва суши у Геракловых Столпов[83] тогда еще не существовало, поэтому Средиземное море, уровень которого был выше, соединилось с Внешним морем у перешейка и покрыло его; но после разрыва у Геракловых Столпов уровень Средиземного моря понизился и таким образом обнажилась суша около Касия и Пелусия вплоть до Красного моря. Какое же есть у нас историческое свидетельство о том, что разрыва суши у Геракловых Столпов до Троянской войны еще не существовало? Может быть, поэт изобразил Одиссея плывущим через пролив у Геракловых Столпов в Океан (как если бы разрыв суши уже произошел) и в то же время отправил Менелая на корабле из Египта в Красное море (как если бы канала еще не было)? Однако Гомер выводит Протея, который обращается к Менелаю с такими словами:
Ты к пределам земли, на поля Елисейские будешь
Послан богами...
Какие же это «пределы земли»? На то, что он имеет в виду под этими «пределами» какую-то западную область, указывает упоминание о Зефире:
Где сладко-шумный веет Зефир, Океаном
... туда посылаемый.
Но вся эта теория полна неясностей.
32. Итак, если поэт слышал, что перешеек некогда был затоплен, то не должны ли мы с тем большим основанием доверять указанию Гомера о том, что эфиопы, отделенные таким большим проливом, действительно «были разделены на две части». И какие сокровища Менелай мог получить от эфиопов, живущих в отдаленных краях по берегам Океана? Ведь в то время как Телемах и его спутники дивились убранству дворца, они дивились и великому множеству дворцовой утвари:
Блещет все златом, сребром, янтарями, слоновою костью.
Но, за исключением слоновой кости, у этих народов никаких драгоценностей не встречается в изобилии, так как в большинстве они — самые бедные из всех народов и притом кочевники. «Это — верно, — возразят, — но к их числу принадлежит Аравия и страны вплоть до Индии. И из этих стран только одна Аравия называется «Счастливой»[84]; об Индии же существуют представление и рассказы как о самой счастливой стране, хотя ее и не называют этим именем. Что же касается Индии, то Гомер не знал о ней (ведь иначе он упомянул бы ее); Аравия же, которую теперь называют «Счастливой», была ему известна. Тем не менее в эпоху Гомера она не отличалась богатством; напротив, сама страна была бедной, так как большая часть ее населения жила в палатках. Часть Аравии, которая производит благовония, незначительна; и от этой-то незначительной области страна получила имя «Счастливой», потому что такие товары в нашей части света редки и дороги. В наше время арабы несомненно пользуются достатком и даже богаты благодаря непрерывной и обширной торговле, но в гомеровскую эпоху это, вероятно, было не так. Что касается благовоний, то купец или хозяин караванов может достичь некоторого благосостояния, торгуя этими товарами; Менелаю же нужна была добыча или дары от царей и правителей, которые имели бы не только возможность, но и желание приносить дары за его знатность и громкую славу. Тем не менее египтяне и их соседи — эфиопы и арабы[85] — не были совершенно лишены жизненных средств, как прочие эфиопы, и слава Атридов дошла до них, особенно ввиду успешного исхода Троянской войны. Поэтому Менелай мог надеяться извлечь выгоду из своего пребывания у них. Сравни, например, что сказано у Гомера о панцире Агамемнона:
Который когда-то Кинирас ему подарил на гостинец,
Ибо до Кипра достигла великая весть...
Кроме того, нужно сказать, что большую часть времени Менелай потратил на плавание в области Финикии, Сирии, Египта, Ливии и местности около Кипра, да и вообще вдоль берегов Средиземного моря и среди островов. Ведь Менелай мог получить от этих народов дары для гостей путем насилия и грабежа, в особенности от союзников троянцев. А варвары, жившие далеко за пределами этих стран, не могли внушить Менелаю подобных надежд, и Гомер говорит, что Менелай «прибыл» в Эфиопию, имея при этом в виду, что он не действительно прибыл туда, а достиг ее границ у Египта. Ведь, может быть, в то время границы были еще ближе к Фивам (хотя и теперь они находятся близко), я имею в виду границы у Сиены и Фил. Первый из этих городов находится в Египте, а в Филах живут как эфиопы, так и египтяне. Таким образом, нет ничего невероятного в том, что Менелай прибыл в Филы, достиг пограничной области Эфиопии или проник даже дальше, прежде всего потому, что он пользовался гостеприимством царя Фив[86]. В том же смысле Одиссей говорит, что он «прибыл» в страну Киклопов, хотя он всего прошел от моря до пещеры; ведь он говорит, что «пещера, вероятно, находилась на краю»[87] страны. И относительно страны Эола, Лестригонов и прочих стран, где только он ни бросал якоря, он говорит, что «прибыл» в страну. Поэтому в таком смысле [следует понимать, что] и Менелай «прибыл» в Эфиопию[88], а также и в Ливию, т. е. он приставал к некоторым пунктам на побережье. Поэтому-то и гавань у Арданиды, что выше Паретония, носит имя Менелая.
33. Если Гомер, говоря о финикийцах, упоминает и сидонян, которые живут в столице финикийцев, то он употребляет обычную фигуру речи, например:
[Зевс] и троян и Гектора к стану ахеян приблизив,
Их пред судами [оставил]...
и
Не было больше на свете сынов бранноносных Инея,
Мертв и сам уже был он и мертв Мелеагр светлокудрый;
и
Иды достиг он и Гаргары;
Но народов Евбейских... чад Эретрии и Халкиды;
и Сапфо говорит:
Или тебя удерживает Кипр или Пафос, удобная гавань.
Однако у Гомера было какое-то иное основание, побудившее его (хотя он уже упомянул о Финикии) особо повторить Финикию, т. е. прибавить к списку Сидон. Ведь для перечисления народов по порядку было бы совершенно достаточно сказать:
Видел я Кипр, посетил финикиян, достигнув Египта,
К черным проник эфиопам...
Для того чтобы показать пребывание Менелая у сидонян, Гомеру следовало бы повторить свой рассказ или даже прибавить к нему еще что-нибудь. Гомер намекает на то, что это пребывание было более длительным, и воздает похвалы их опытности в ремеслах и гостеприимству, которое они оказали раньше Елене вместе с Александром. Поэтому-то поэт и говорит о множестве сидонских изделий, хранившихся во дворце Александра:
Там у нее сохранилися пышноузорные ризы
Жен сидонийских работы, а их Александр боговидный
Сам из Сидона привез...
Сим он путем увозил знаменитую родом Елену...
И во дворце Менелая также [были сокровища]. Менелай говорит Телемаху:
Дам пировую кратеру богатую; эта кратера
Вся из сребра, но края золотые искусной работы
Бога Гефеста; ее подарил мне Федим благородный,
Царь сидонян в то время, когда, возвращаясь в отчизну,
В доме его я гостил...
Выражение «работа бога Гефеста» надо понимать как гиперболу, подобно тому как красивые вещи называются «работой Афины» или Харит, или Муз. Ведь Гомер, восхваляя чашу, данную Евнеем в качестве выкупа за Ликаона, ясно указывает, что сидонцы были весьма искусными художниками:
Чудной своей красотой помрачавшая в целой вселенной
Славные чаши, сидонян искусных изящное дело,
Мужи ее, финикийцы... продать привезли.
34. Много было высказано мнений об эрембах; скорее всего правы те, кто считает, что Гомер имеет здесь в виду арабов. Наш Зенон[89] даже пишет, соответственно исправляя текст:
К черным проник эфиопам, гостил у сидонян, арабов.
Изменять текст нет необходимости, так как чтение очень древнее. Лучше признать причиной затруднения перемену имени народа (ведь такая перемена часто встречается у всех народов), чем изменять чтение (как действительно и поступают некоторые, исправляя стих за счет изменения нескольких букв). Но самым лучшим нам представляется взгляд Посидония[90], так как он выводит и здесь этимологию слов из родства народов и общих черт их характера. Ведь армяне, сирийцы и арабы обнаруживают тесное родство не только в отношении языка, но и в образе жизни, сходства телосложения особенно потому, что они живут в ближайшем соседстве. Месопотамия, населенная этими тремя народами, подтверждает это; так как у этих народов сходство особенно заметно. И если в зависимости от долгот здесь существует несколько большее различие между северным и южным народами, чем между этими двумя народами и сирийцами, занимающими центральное положение, тем не менее у них преобладают общие черты. Ассирийцы, ариане и араммеи обнаруживают некоторое сходство как с упомянутыми народами, так и между собой. Действительно, Посидоний предполагает, что имена этих народов родственны; ведь те народы, говорит он, которых мы называем сирийцами, сами по-сирийски называются аримеями и араммеями; и существует сходство в имени последнего народа с именем армян, арабов и эрембов, так как этим именем древние греки, возможно, называли арабов, тем более что этимология слова подтверждает это. Большинство ученых действительно производит имя эрембов от?ran embainein[91]; это имя впоследствии люди изменили для большей ясности в «троглодитов»[92]. Это — арабское племя, живущее на другой стороне Аравийского залива, что возле Египта и Эфиопии. Естественно было, продолжает Посидоний, чтобы поэт упомянул этих эрембов, сказав, что Менелай «прибыл» к ним в том же смысле, как он говорит, что Менелай «прибыл» к эфиопам (ведь они живут вблизи Фиванской области). Впрочем, они были упомянуты не за их род занятий или выгоду, которую Менелай получил от них (ведь выгода не могла быть велика), но из-за продолжительности пребывания [у них] и связанной с этим славы. Ведь столь далекое путешествие приносило славу. Об этом говорит следующий стих:
Многих людей города посетил и обычаи видел;
и
... претерпевши немало, немало скитавшись, добра я
Много привез...
А Гесиод в своем «Каталоге»[93] говорит:
И дщерь Араба, сына кроткого Гермаона и Фронии,
Дщери владыки Бела.
И Стесихор говорит то же самое. Поэтому можно предположить, что во времена Гесиода и Стесихора страна уже называлась Аравией от этого Араба, хотя в героическую эпоху она, может быть, еще не носила этого имени.
35. Писатели, которые выдумывают какой-то особый эфиопский народ эрембов, или кефенов, составляющих другой народ, или пигмеев — третий и множество других, не заслуживают большого доверия, так как, помимо неправдоподобия такого объяснения, у них еще проявляется склонность смешивать мифический и исторический жанры. Близки к этим и писатели, рассказывающие о сидонцах в Персидском заливе или где-то еще в Океане или переносящие странствование Менелая в открытый Океан, равным образом и финикийцев они помещают далеко в Океане. Немаловажным основанием для недоверия служат их взаимные противоречия. Одни из них утверждают даже, что наши сидонцы являются колонистами финикийцев на Океане, добавляя, что причина, почему их зовут финикийцами[94], — это красный цвет Персидского залива; другие же считают сидонцев на Океане колонистами из нашей Финикии. Некоторые писатели переносят даже Эфиопию в нашу Финикию, утверждая, что мифические приключения Андромеды происходили в Иоппе, хотя они это рассказывают не в силу незнакомства с местностью[95] (где происходили эти приключения), а скорее потому, что рассказ ведется в мифической форме. То же самое правильно и относительно рассказов из Гесиода и других поэтов, приводимых Аполлодором, который даже не представляет себе, как их согласовать с сообщениями Гомера. Ведь Аполлодор сравнивает с этими рассказами гомеровские известия о Понте и Египте, обвиняя поэта в неведении на том основании, будто он, желая сказать правду, не говорил ее, но по неведению считал правдой неправду. Гесиода, однако, никто не может упрекнуть в незнании, когда он говорит о «полусобаках-полулюдях», «длинноголовых людях» и о «пигмеях»; не следует упрекать и самого Гомера в незнании за эти мифические рассказы (к числу их относятся и его рассказы о пигмеях); и Алкмана — за рассказы о «людях с перепонками на ногах»; или Эсхила — о «псоглавцах», о «людях с глазами на груди» и «одноглазых»[96]. Потому что мы не обращаем много внимания на прозаических писателей, пишущих о многих предметах в исторической форме, даже если они не признаются, что имеют дело с мифами. Ведь сразу видно, когда они сознательно вплетают (в свое изложение) мифы не по незнанию фактов, а придумывают невероятное, чтобы удовлетворить склонность к чудесному и доставить удовольствие слушателям. Между тем создается впечатление, что это происходит по незнанию, потому что они преимущественно выдумывают с некоторым правдоподобием такие фантастические рассказы о предметах. Феопомп открыто признается, что будет рассказывать мифы в своей истории — лучшая манера исторического изложения, чем у Геродота, Ктесия, Гелланика и авторов описания Индии[97].
