Ибрахиму было двадцать лет, когда умер его отец. В свои последние мгновения, как и подобает отцу, он обратился к сыну с таким напутствием:
— О, дорогой сын, я выполнил по отношению к тебе свой родительский долг. Кроме родного языка, я обучил тебя иностранным языкам и тем наукам, которые нынче необходимы, чтобы стать дельным и достойным человеком. Все это ты хорошо усвоил, как позволили тебе твои природные способности. О нравственности твоей, целомудрии и религиозности говорить, слава богу, не приходится. В этом отношении я доволен тобой, бог тебя не обидел. Теперь, когда свеча моей жизни догорает, я дам тебе мое напутствие, а ты выслушай его хорошенько, это поможет тебе стать достойным обоих миров. Первое: поручаю твою мать и тебя господу. Потом ты сам поймёшь, сколько трудов мы с ней положили, чтобы воспитать тебя. Второе: будь внимателен к Мирзе Юсифу Аму, твоему учителю и воспитателю, ибо после отца с матерью больше всего надобно чтить учителя, а особенно такого, как Юсиф. Он человек благородный, праведный, честный и искренний. Он с самого твоего детства живет у нас, и его следует считать членом нашей семьи. Третье: никогда не забывай своих прекрасных национальных обычаев. Некоторые неблагородные и легкомысленные люди плохо говорят об Иране. Не верь им, все это ложь. А даже если и правда, не будь с ними заодно в поношении своей родины. Четвертое: скрывай свои тайны от всех, за исключением испытанного и честного друга. Пятое: берегись льстивых людей, беги на целый фарсанг[30] от всякого, кто рассыпается в похвалах тебе. Ведь такой человек мало того, что одолеет тебя всякими просьбами, еще поднимет тебя на гору спесивости и эгоизма, которые являются худшими среди человеческих пороков, и ввергнет тебя в пучину гордыни. Шестое: сам в гости ходи поменьше, старайся, чтобы ходили к тебе. Опасайся пренебречь намазом и другими религиозными обязанностями. В щедрости не проявляй излишеств: не давай столько, чтобы стать известным — если прославишься щедростью, со всех сторон к тебе устремятся нищие, а коли не дашь, они станут твоими лютыми врагами. Это относится не к дервишам,[31] а к льстивым просителям. А ежели случится в разговоре кто-нибудь скажет то, с чем ты не согласен, — не вступай в бесполезные споры и смолчи. Особенно я настаиваю на том, чтобы ты лет на шесть-восемь оставил торговлю. Слава богу, средства к жизни у тебя есть — подожди до тридцати лет, а тем временем поезжай путешествовать туда, куда повлечет тебя сердце. Для этого путешествия я вписал отдельно в завещание на твое имя тысячу лир, они не входят в общую сумму. Но не ограничивай свое странствие тем, что посмотришь всякую всячину в городах. Оставайся в каждом месте по нескольку дней и разузнай внимательно условия жизни и средства к существованию людей этой страны, а также осведомись о статистике торговли, т. е. какой годовой доход у них от торговли и какие товары и сколько они вывозят ежегодно. Приехав в какой-нибудь город, старайся найти одного-двух человек, достойных доверия, и подружись с ними, чтобы впредь они были твоими корреспондентами. В это путешествие возьми с собой Юсифа Аму, если он еще будет здравствовать, — он будет тебе охраной от бед. В этом городе ты знаешь моих друзей. Уважай их больше, чем я уважал, а тех, которые не были моими друзьями, остерегайся, ибо я на выбор друзей затратил немало труда. Свести доброе знакомство с людьми и узнать их — большой труд, это настоящее искусство. Во время путешествия помечай в записной книжке приезд и отъезд из каждого города и записывай свои ежедневные впечатления: придет время, и все это тебе пригодится. Остальные свои наставления я подробно изложил в завещании, а теперь — да хранит тебя бог!
После смерти отца Ибрахим-бек, благодаря своей честности, нравственности и высоким душевным качествам, которые вытекали из его благородной природы, стал пользоваться уважением не только друзей, но и врагов. Все его дела и поступки одобрялись многими людьми, а в чувстве патриотизма он даже превзошел своего отца.
Некоторые острословы из его соотечественников, желая подшутить над ним, говорили в его присутствии разные неприятные вещи об Иране. Поминали они об отсутствии порядка, о том, что солдаты босы, а должности в областях покупаются взятками; народ обманывают правители, беглербеки,[32] старосты и полицмейстеры, и любой из них всевозможными кознями может обложить человека штрафом или засадить в тюрьму. Говорили, что в некоторых городах имеется до пятнадцати тюрем с колодками и оковами, а также о том, что в одном городе люди сидят в бесте[33] в десяти-двенадцати местах: в домах духовенства, или в доме начальника казенной конюшни, или у какого-нибудь сартиба.[34] Возмущались грязью в городах и тем, что мечети не освещены и закрыты по одиннадцати месяцев в году, а осенью завалены арбузами и дынями. Городские бани не в порядке, тысячи людей, среди них и страдающих инфекционными болезнями, входят в один и тот же бассейн; вода в нем плесневеет и мутнеет от грязи, и бассейны эти — настоящие рассадники заразы. Говорили они о том, что духовные лица враждуют между собой и завидуют друг другу. Каждый из них держит при себе, под видом сеидов,[35] группу в 10 — 12 человек из отъявленных бандитов и подонков общества, у которых чешутся руки на имущество горожан. Эти духовники сеют повсюду смуты и непорядки, а потом пожинают плоды, творят, что хотят, и грабят народ. Поэтому происходят бесчисленные эмиграции несчастных людей.
Такие неприятные разговоры, в которых нередко ложь мешалась с правдой, эти люди вели больше всего для того, чтобы задеть Ибрахим-бека. Несчастный, слушая эти речи, негодовал, обвинял их в безверии, в отсутствии патриотизма. И как часто от попреков и брани дело доходило до драки, и тут уже вырывались бороды и сыпались затрещины!
Но друзья знали его убеждения, поэтому не обращали внимания на его грубую ругань и не обижались на скандалы, которые он устраивал. Случалось и наоборот: они хотели порадовать его приятными речами. Тогда они шли в кофейню, садились там и, видя его приближение, заводили разговор о величии и процветании Ирана. Простодушный Ибрахим, уловив, что беседа будет ему по душе, приходил в хорошее расположение духа и весь превращался в слух. Первым признаком его хорошего настроения было то, что он вынимал из кармана коробку с сигарами, ставил на стол и приглашал всех:
— Пожалуйста, закуривайте!
Собеседники тотчас же начинали разговор о мудрости шаха:
— Его величество изволили издать указ о том, чтобы в каждом городе построили несколько высших школ, а правителям областей выслано строжайшее предписание не чинить несправедливостей населению. Об этом распространяются особые указы от министерства, выражающие высочайшую волю шаха.
Другой говорил:
— Зилли Султан[36] сам подготовил сто тысяч всадников и пехотинцев, снабдив их новым оружием и всем необходимым снаряжением.
Бедный Ибрахим, слыша такие слова, будто пьянел от радости и, сидя с трепещущим сердцем, не чувствовал ни рук ни ног. Он подзывал хозяина кофейни и заказывал ему для господ кофе и кальян, а сам все угощал собеседников сигарами.
Разговор становился еще оживленнее.
— Я хорошо знаю, что по первому приказу шаха, — говорил один, — только племена шахсаванов[37] и талышей[38] могут поставить в течение двух недель пятьдесят тысяч всадников в полной боевой готовности, со всем снаряжением за свой счет.
— А бахтиарские[39] всадники еще лучше, — подхватывал другой, — они могут снарядить в течение двух недель сто тысяч людей в полной боевой готовности!
Некоторые из собеседников, считая, что и этого мало, заводили разговор о мужестве народных ополченцев Мараги и Афшара.[40] К концу такой беседы Ибрахим от избытка признательности оплачивал кофе и кальян всех собеседников, а иной раз ему приходилось расплачиваться и за весь ужин и за проезд в экипажах.
Небезызвестный хаджи Карим из Исфахана, живший тогда в Каире, знал об Ибрахиме поразительные истории. Вот его рассказ:
— Случилось так, что мне изменило счастье, и я крайне обеднел. У всех своих знакомых я уже занял деньги и не мог больше рассчитывать, чтобы кто-нибудь помог мне хотя бы одним шаи.[41] Я отказался от мысли взять в долг, и дело дошло до того, что я уже не знал, что буду есть на ужин. А хуже всего было то, что уже шесть месяцев я не платил за квартиру. Хозяин дома, араб, которому надоело выслушивать мои «не сегодня — завтра», подал жалобу в суд, и оттуда пришла бумага с предписанием, чтобы я, уплатив двенадцать лир, освободил квартиру. После бесконечных просьб и молений я получил отсрочку на десять дней. Боже мой, что было делать?! И вот как будто мне сердце подсказало, что помощь я найду у Ибрахим-бека. Чтобы привести в исполнение свой план, я написал копию со старого письма, которое мне некогда прислал один родственник из Тегерана. Затем я пошел к хаджи Мирза Рафии, исфаханскому купцу, взял у него старый конверт, на котором была почтовая иранская марка, вложил в него мое письмо и отправился туда, где, по моим сведениям, каждый день проходил Ибрахим-бек. Я сел и стал ждать его появления. Когда он показался, я, сделав вид, что не замечаю его, вынул из-за пазухи письмо и углубился в чтение. Он приблизился, я поднял голову и поздоровался. Он громко отозвался: «Здравствуйте, ага хаджи Карим, откуда изволите идти?». Я сказал: «Иду с почты, вот получил письмо из Тегерана». — «Из Тегерана?!». — «Да». — «Это чудесно, какие же новости?» — живо спросил он. — «Я еще не дочитал, но вижу вот имена шаха и разное другое», — ответил я ему. В чрезвычайном волнении Ибрахим-бек пригласил меня в кафе выпить чашку чая и почитать письмо. — «Хотя у меня и очень много дел, но раз вы так интересуетесь вестями из Тегерана — какой может быть разговор, пойдемте!» — согласился я. Мы вошли в кофейню, заказали себе кофе и кальян, и я начал читать ему письмо. Вот содержание письма:
