Из моей прошлой жизни я принес идею корабля и его применения. Жители Нила использовали не обычный тростник, как бавельцы, а папирус, из которого они сооружали хрупкие челноки с треугольными парусами. Наученный Потопом, я посоветовал им, из-за нехватки дерева, завозить его с северо-востока[23], пуская кедр на корпуса лодок, а сосну – на мачты. Общими усилиями мы построили плоскодонки на несколько гребцов, стали перевозить тяжелые товары и перешли от рыболовства к торговле.
Наше сообщество разрослось. Деревушка стала селом, племя – селянами, а я – старостой. Жили мы просто, больше верой, чем страстями. Я любовался этими спокойными красивыми людьми с чистыми чертами лица; их удлиненные глаза с тяжелыми веками таили мечты, их полные губы не предавались пустословию. Я удивлялся их выносливой силе и неутомимости, которой были наделены отнюдь не великаны, а статные мужчины с широкими плечами и тонкой талией; стройные женщины с тонкими руками носили тяжелые кувшины, оставаясь все такими же беспечно-изящными.
Как ни поразительно, мы с Нурой не скрывали ничего: ни нашей любви, ни нашего возраста. Со сверхъестественным здешние жители поддерживали панибратские отношения, это и было объяснением нашего безрассудства. Бесконечное удивление чудом жизни питало их набожность, и они приносили дары богу Реки, богу-благодетелю Хапи, который внезапно разливался в жаркий сезон и удобрял земли черным илом. Хапи почитали все, но никто не знал наверняка, какого пола это божество: бог это или богиня. Мощь указывала на мужское начало, а плодородие – на женское. Наш Экай не растерялся: он изобразил бога гермафродитом цвета речной волны, мужское тело с женской грудью и животом беременной женщины. Примиряющий и оправданный образ оказался разумным решением[24].
Мы с Нурой благоденствовали рядом с увядавшими согражданами: время не оставляло печати на наших лицах, но наша немеркнущая юность не возбуждала подозрений, – напротив, она вызывала восхищение. Здесь – я заметил это в связи с маленьким ростом Меми – необычное внушало большее уважение, чем обычное, исключение предпочитали норме. Всякое отличие говорило о божественном, и странностей никто не клеймил. Мы с Нурой никогда и нигде не ощущали так полно своей легитимности, как в эти годы и среди этих людей.
Мы позволили себе единственный маскарад: изменили имена. Едва мы пришли в эти края, Нура не задумываясь предложила, что мы будем называться Изэ и Узер, потому что мы хотели оборвать все связи с нашими прошлыми жизнями, с Нурой и Ноамом, с Саррой и Нарам-Сином. Тем более, что над нами нависала угроза: Дерек. Погребен ли он под многотонными обломками Бавеля? Или успел улизнуть из падавшей Башни? Как бы то ни было, мы знали, что он, как и мы, наделен способностью возрождаться. Даже если он погиб и засыпан кучей щебня, рано или поздно он вернется к жизни. Когда? На всякий случай следовало подстраховаться. Новые имена, Изэ и Узер, казались нам разумной защитой.
Стоит произнести ложь, становится проще ее продолжать, чем опровергнуть… И мы уже не отказывались от этих псевдонимов.
Несмотря на наши пылкие объятия, Нура все никак не беременела. Когда подходил срок, она с замиранием сердца подстерегала месячные. Ее навязчивое желание зачать превращало месяц в безумный марафон, она устремлялась к цели, к вершине – и кубарем скатывалась вниз, когда начиналось кровотечение. Бешеный азарт сменялся отчаянием. Я утешал ее, и мы начинали снова. Но нас изматывало эта чередование надежды и безнадежности. Нурина жажда материнства отравляла нам жизнь: в наших скачках было больше тяги к размножению, чем к наслаждению; мы занимались не любовью, а воспроизводством; под видом страсти в нас кипело подвижничество. Постепенно наши дни обесцветились и проходили под вывеской «Как всегда, осечка».
Нередко вечером Нура в моих объятиях шептала:
– Помнишь, что на прощание мне предсказала царица Кубаба: «Ты не родишь, пока прячешься под чужими именами… Маска мешает деторождению, ложь ведет к бесплодию. Ты сможешь зачать, когда снова назовешься Нурой».
Я умолкал, ломая голову: неужели Кубаба сказала правду и мы должны вернуть свои имена? Или наше бесплодие объясняется бессмертием?
Но скоро эти заботы отступили на второй план.
– Угадай, что я узнала! Ты мой брат.
При виде моей недоверчивой физиономии Нура хмыкнула. Я ошалело смотрел на нее, и она качнула головой:
– Ты мой брат. Так думают все.
Я перестал толочь нагар – соскребенную со стенок печи сажу – и выронил пестик.
– Что за чушь?
– Так сказали девушки, которых я учу ткать. Они мне прямо в глаза объявили, что мы с тобой брат и сестра.
– Но они же знают, что мы спим вместе, разве нет?
– Конечно. Это их ничуть не смущает.
– Уму непостижимо! Но с чего они взяли?
Нура уклончиво вздохнула:
– На этот счет у меня есть идея, но я хочу, чтобы сначала ты провел свое расследование.
Я страшно удивился, но снова взялся за пестик: растертая копоть мне была нужна для приготовления чернил.
Беседуя с горожанами, я стал невзначай выведывать, что они думают насчет нас, и был несказанно удивлен, что Нурины слова подтвердились: все как один полагали, что мы с Нурой – а вернее, Изэ и я – родились в один день от одной матери. Я услыхал кое-что и похлеще: Меми уверял меня, что мы с Нурой обожали друг друга еще в материнской утробе и напропалую занимались там любовью. Я ошарашенно пробормотал:
– Откуда ты знаешь?
Он простодушно взглянул на меня:
– Это знают все.
Что за странный ход мыслей привел людей к такому заключению? Когда я пытался докопаться до истины, мои собеседники ласково улыбались и уводили разговор в сторону.
Многократно повторенная ошибка обрастает налетом истины. В подтверждение прозвучало столько слов, что опровергнуть их мне было уже не под силу, и я решил лишь попытаться выяснить, кто же подтолкнул все сообщество к этой дикой мысли.
Но спустя несколько недель я убедился, что мои попытки тщетны.
– Но почему они приписывают нам инцест? – спросил я у Нуры.
Она хмыкнула:
– Из-за верности.
– То есть?
– Ты остаешься верен мне, я остаюсь верна тебе.
– Шутишь?
– Я не обманула тебя ни с одним мужчиной, ты не обманул меня ни с одной женщиной. Такое постоянство на берегах Нила непривычно. Адюльтер присущ всем семейным парам, кроме нашей.
– Нашей здесь… – хмуро уточнил я.
– Но они и знают нас только здесь, – возразила она. – Чтобы объяснить себе нашу исключительную привязанность, они делают из нас больше чем супругов: близнецов. Они приписывают нашу вечную верность этой изначальной особенности: прежде, чем любиться плотски, мы с тобой любили друг друга братски.
– Вовсе нет! Меми утверждает, что мы с тобой вовсю любились уже в материнской утробе.
– О, гениальная мысль! – воскликнула Нура.
Я скривил губы, и она добавила:
