Действовало европейское воинство вполне слаженно и умело — обложили скит со всех сторон, ворота и башню взяли под обстрел «мушкетеры». Они выстроились в три шеренги, по два десятка воинов каждая — одна стреляла, две других заряжали, ловко орудуя шомполами. Но «огнестрелом» вооружены не только они — у многих всадников, которых имелось два десятка, длинноствольные пистоли, причем по паре. Причем без дымящихся фитилей, замки или колесцовые, либо ударного действия с кремнем — в оптику это было различимо, хотя далековато — с полкилометра примерно до дальних, и метров триста до ближних врагов.
Именно врагов — так их воспринял Владимир. А еще, прекрасно понимая, что это не его война, тем более не в его времени, он принял решение в ней участвовать, и не ломал голову над вопросом, как он оказался в прошлом. Возможно, он бы еще сомневался, но увидел, что напротив воротных створок «европейцы» устанавливают нечто похожее на короткоствольную пушку на странном лафете, напоминающем выдолбленную из чурки колоду на деревянных колесиках. И вокруг суетятся канониры, наводя допотопное орудие на цель. Все правильно, выбьют ворота, плахи в труху превратят, ворвутся вовнутрь, под прикрытием мушкетов это сделают легко, и вырежут монахов с ратниками. Вполне по-европейски, рационально, используя неоспоримое техническое превосходство.
— Нужен мне этот «Евросоюз», с этими в чулочках «товарищами», что монастырь штурмом взять пытаются, и схизматиков вырезать?
Владимир выругался — происходящее ему не нравилось от слова «совсем». Потом можно будет подумать над тем, как он попал в прошлое, а сейчас надо воевать, хотя страшно — все же первый бой в жизни, и стрелять придется не по мишеням, а в живых людей, которых пули превратят в мертвых. Однако рефлексии сейчас не доминировали, наступило полное спокойствие с отрешенностью. Стефанович принял решение, возможно самое важное в своей жизни, определив, где будет основная и запасная огневые позиции. И сейчас жалел только об одном, негромко произнеся:
— У меня четыре обоймы, всего сорок патронов — триста метров до цели, дальность прямого выстрела. Пора начинать…
Эту шведскую пехоту многие европейцы будут считать непобедимой…
Глава 4
— Побьют нас тут свеи, смертную чашу нынче изопьем — и твои мнихи, отче, и ратники, коих я сюда на погибель привел. Не успели мы уйти, тут головы свои и сложим!
Стрелецкий пятидесятник Тимофей Анкундинов говорил спокойно, без всякого надрыва, принимая смерть как данность. И так больше года войну оттягивали как могли, понимая чем она закончится для всех православных, коих предал царь, сидящий в Москве.
Не избранный всей русской Землей самодержец, нет — одними боярами на Красной площади выкрикнутый князь Василий Иванович Шуйский наречен быть царем, после того как убили Дмитрия Иоанновича. Про последнего разные слухи ходили — то он настоящий сын царя Иоанна Васильевича, или беглый монах-расстрига Гришка Отрепьев, либо хрен знает, кто таков был на самом деле. Вот только в том, что ляхи «сотворили» его никто уже не сомневался — и войско дали, и оженили на католичке Маринке, дочери пана Мнишека, коей молодой царевич сразу обещал отдать и Новгород с Псковом и всеми землями, и Корелу с уездом в «прокормление». И вроде убили его, и тело в прах обратили, пушку оным зарядив и выстрелив в закатную сторону — «иди туда откуда пришел», обратно в Польшу.
Однако нет — ляхи тут же его снова привели — явился «чудом спасшийся» царь Дмитрий Иоаннович, рылом своим совершенно непохожий на того первого, убиенного. И этому Анкундинов, как и многие жители Корелы верили — среди них было немало тех, кто был в Москве в то время и видели самозванца. А потом побывали в Тушино, где правил «воскресший» царек, на себя прежнего совершенно непохожий, и при нем поляки, казаки и предатели бояре. И все признали самозванца, даже вдругорядь его матушка инокиня Марфа и женушка Маринка Мнишекова — и срама со стыдом не убоялись. Хотя кто тут бесчестить будет — если таковые и находились, и в лже с подменой упрекали, таких живо жизни лишали. А глядя на трупы казненных никто слова поперек уже сказать не мог против «тушинского вора», при котором уже и Боярская Дума имелась, и свой назначенный патриарх Филарет. А прежнего пастыря Гермогена власть многие епископы и митрополиты не признают — и в Русской церкви смута также идет.
В Кореле нынешнего царя все жители изменником почитали, не иначе, и разными словами нехорошими срамили. Ибо «самодержец», не в силах с ляхами «тушинского вора» справится, два года тому назад призвал к себе на помощь шведского короля. Тот отправил восьмитысячное войско с воеводой Делагарди, и грамоту составили, что в уплату за ту помощь будет сто тысяч полновесных ефимков, русских полтин в перерасчете, и город Корела с уездом. Известию этому вначале жители не поверили — кто же из царей будет земли отдавать супротивнику, с градами и волостями без всякого боя. Отродясь такого срама не бывало!
Однако в прошлом году пришли посланники из Москвы — заверили, что все так и обстоит, царскую грамоту показали. И срамили их всячески, и лаяли, что де бунтовщики токмо волю царя Василия не признают. Не признали, побили немного и вон из Корелы выгнали. И свою отписку в Москву отправили — против царя не злоумышляют, все подати исправно собирают, но в подданство свейской короны переходить категорически отказываются. Ждали поддержки, но Боярская Дума в оной отказала, а королю отписали, чтобы тот силой мятежную окраину, уже свою, усмирял.
Теперь король шведский дважды послов своих в Корелу отправлял, и те уговаривали подданство принять по доброй воле, али в новгородские земли уйти, кто куда похочет. Воевода князь Мышецкий юлил, увертки делал, время тянул — жители все на московскую помощь надеялись. А свеи уже силой грозили, обещали на покорение войско отправить, которое в Выборге собирали — послухи, там побывавшие, говорили, что три тысячи в поход выйдут, сами шведы и чухонцы местные с ними, и немцы наемники — последних где-то треть, опытные ландскнехты. Известию этому ужаснулись — войско немалое, противопоставить ему можно только пятьсот стрельцов, да две тысячи спешно собранного ополчения, где только каждый десятый к бою привычен — дворяне да дети боярские с боевыми холопами, да монастырские ратники, все остальные мужики и горожане, что даже не вооружены толком. И решили приграничные сельца и погосты, и маленькую обитель южнее порогов, что «Лосевской» нарекли, разорить, а жителей в Корелу переселить. И на приграничных землях неприятеля людно и оружно встретить, отправив туда отряды для вящего бережения.
