Женщина завязала бант в белокурых локонах дочери, лежавших на ее головке, как пышные кисти черемухи, и, выпрастывая концы ленты, снова взглянула на мужа.
— Очень уж просто мы с тобой живем, отец! — Ребятишек назвать по-интеллигентному и то не сумели. Эка невидаль: Наталья, Михаил, Павел да Борис! У людей-то вон Алики да Милорики. А жена Пряхина всех перещеголяла: Ланделий у ней да Камилочка. Ланделий! Вот имечко, так конфетами и пахнет! Она и себя из Прасковьи в Паву переделала. Все по-заграничному. Собиралась еще фамилию переменить, да сам не согласился. Так и осталась Пава не Пряховской, как ей хотелось, а Пряхиной…
— Мир дому сему! — провозгласил Платон Логунов, появляясь на пороге с тяжелым свертком в руках. — Как живете, добрые люди?
— Добрые добром и живут, — отозвалась весело Елена Денисовна. — Проходите!
— Я с тем и явился, чтобы сразу на кухню, — ответил Логунов, кладя сверток на кухонный стол.
Все четыре угла большой комнаты имели отдельное назначение: кухни, передней с вешалкой, детской с кроватью двух старших мальчуганов и столовой с просторным столом под светлой клеенкой. Одна дверь из этой комнаты вела в спальню взрослых Хижняков, вторая — в маленькую комнатку Варвары.
— Рады бы пригласить в другое место, да некуда, — сказала Елена Денисовна на слова Логунова. — Мы с гостиными-то сроду не живали. У нас все тут. Можно бы разгородить, места много, да я не хочу: люблю, чтобы хозяйство находилось у меня перед глазами. Что это вы принесли? Вот транжира! Все равно не приму на постоянный стол, и не задаривайте: некогда мне, верчусь, как белка…
— Добрая белка… — заговорил было Хижняк, но Логунов бесцеремонно оттер его плечом и сказал просительно:
— Может, все-таки примете?
— Нет, не могу, и не думайте. Есть столовые…
— Да ведь приятнее по-семейному, — вмешался снова Хижняк, выставляя над плечом Логунова свой рыжий чуб и вздернутый нос.
— Уйди ты, не юли, хвастуша! У меня семьища, у меня работа, а он готов еще общественную столовую дома открыть. Нет, баста! И для себя будем готовые обеды брать.
— Ты посмотри, чего он привез: рыбы, масла, лимонов…
— Вижу. За гостинцы спасибо. А насчет того, чтобы на стол принять… Невозможно ведь, Платон Артемович! Честное слово! Вот по выходным разве…
— Хотя бы по выходным…
— Когда я сама не дежурю…
— Конечно, когда не дежурите. В остальные дни Варя вас заменит: она будет готовить, а мы ей, как и вам, помогать.
Елена Денисовна добродушно рассмеялась:
— Она уж сготовит!
— Я, правда, не успела освоить это дело, — сказала Варвара, ласково взглянув на подошедшего к ней Логунова; она только что зашила покрышку мяча и все еще держала иглу в своих узких пальцах. — Мы здесь лишь помощники повара, — продолжала Варвара, машинально завязывая узелками оставшуюся нитку. — Столовая — удобно, но дома тоже надо уметь. Хорошо, когда умеешь.
— Научись, а потом милый заставит тебя возле плиты жариться, — подтрунила Елена Денисовна.
Варвара, вдруг опечаленная, посмотрела ей в глаза.
— Мой не заставит, потому что никогда ничего такого не будет. А мне… — Она тихонько воткнула иглу в сжатый кулачок, сразу выдернула и, как будто любуясь мгновенно выросшей каплей крови, улыбаясь дрожащими маленькими губами, поднесла к ним уколутую руку. — Мне ведь не больно. — Она повернулась так круто, что ее косы хлестнули побледневшего Логунова, и убежала в свою комнату.
— Вот дурная! Надо же уколоть себя до крови! — сказала испуганно Елена Денисовна. — О чем она?.. Что ее растревожило?
Жена Хижняка была мастером жизненных дел и знала все, что касалось ее семейства. Она приняла Варвару как родную, искренне полюбила и до сих пор прекрасно разбиралась в ее настроениях.
Впервые поставленная в тупик, она остановилась в нерешительности у порога девичьей комнатки. Хотелось войти, расспросить, но чуткость подсказывала повременить с этим, и женщина отошла, осторожно прикрыв дверь.
— Пусть отдохнет, успокоится, — сказала она, дружеским кивком отозвав Логунова. — Очень уж много у нее работы и нагрузок всяких. Теперь еще начала готовиться к поступлению в институт. Нервы-то и не выдерживают!
— Они идут! — сообщил торжественно Хижняк, ходивший от стола к столу с тарелками и ножом в руках. — Шеф-повар, слово за вами!
— Уже в сборе? — удивился Иван Иванович, входя следом за Ольгой. — Как дела огородные?
— Еще на хорошую зарядку осталось. Старый огород мальчишки одни вскопают, там мягко. Рассада давно в землю просится, а тепла нет. — И Денис Антонович повел всех в спальню, смотреть его питомцев.
Растения, посаженные им в самодельные бумажные стаканчики, зеленели на окнах и в большой комнате, но здесь стояли особенные: тыквы и огурцы уже с цветом, настурции, астры, левкои.
— На кухне то жара, то прохладно, а здесь климат более умеренный, — говорил Хижняк, любовно прикасаясь к растениям, выпрастывая завернувшиеся листья; что-то отщипнул, поправил, переставил, пощупал землю; лицо его при этом приняло значительное выражение. — Хочу вырастить тыкву, чтобы на три пуда потянула.
— На три фунта не хочешь? — крикнула от плиты Елена Денисовна. — Не будет здесь тыква расти, и зря ты споришь и свет в комнатах загораживаешь… Все окна заколотил своими полками. Подумать надо! — весело жаловалась она, усаживая за стол гостей и домочадцев. — Редиска, лук да картошка хорошо растут, так нет — подай ему тыкву. Не вырастет!
— Вырастет! Выкопаю ямки, положу туда по ведру навозу горячего, сверху — по ведру земли… Оставлю на каждой тыквочке по две плети, на плетях только по две завязи, да поливать с навозной подкормкой…
— Опять про то же! — Елена Денисовна, словно извиняясь, взглянула на Ольгу. — За стол ведь сел…
— И розы цветут роскошней на навозе, — не унимался Хижняк. — Какой это поэт сказал?
— Такой вот, вроде тебя…
Ольга рассмеялась громче всех. Ей очень понравились и неуклюжий, широкоплечий Денис Антонович, и жизнерадостная его жена, и мальчики, в отца синеглазые и рыжеголовые, — не говоря уже о Наташке, — и эта комната с высокими окнами, почти сплошь заставленными зеленью.
— А где Варя? — спросил Иван Иванович и посмотрел, чего бы взять себе на тарелку. — Икры, пожалуйста, — сказал он Елене Денисовне, — и винегрету можно… Рыбы? Кладите и рыбу. Давайте все подряд! — Он рассмеялся и снова спросил: — Где же Варя?
