И такой шанс скоро представился: выборы первого крымского президента. А вскоре и парламента. Предыдущий, преобразованный из бывшего областного Совета, под руководством бывшего первого секретаря обкома КПСС Николая Багрова как раз и добился для Крыма поста президента. Хлопотал о нём «бывший первый», разумеется, для себя. Но не дремал и «бывший второй» — Леонид Грач. Переизбранный руководителем крымского рескома новой, воссозданной на Украине компартии, он считал, что президентом на полуострове должен стать он. Так, возможно, бы и случилось: по инерции вполне могли бы избрать кого-то из них. Если бы не волна русского, российского патриотизма, особенно круто взмывшая в исконно российском Севастополе, во всём российском Крыму. Она на время отнесла со стремени на обочину всех тех, кто прямо, без обиняков не выступал против раздела Черноморского флота, против окончательной передачи его главной базы, Севастополя, всего Крыма Украине, кто, в конечном итоге, не делал всего, чтобы поскорее вымести с полуострова всех ненавистных украинских оккупантов — наших заклятых врагов. Отнесла в сторону эта волна и Багрова с Грачём — с их разрешением крымских проблем только вечными уступками наглым сепаратистам-самостийщикам, с их безродным надуманным интернационализмом (почему-то всегда за счёт России и русских), с их лицемерным осуждением «русского шовинизма» вместо того, чтобы открыто поддержать русских в их ответном противостоянии украинскому, татарскому и еврейскому национализму.
В чёртовой дюжине претендентов на пост главы Автономной Республики Крым нашлись и такие, которые просто не могли восприниматься всерьёз — по своей очевидной случайности, легковесности и корысти. И, напротив, в силу своих ответственности и бессребреничества двое сами сняли свои кандидатуры ради другой, более проходной. Из оставшихся таким образом в списках и предстояло избрать того, кто избавит крымчан от власти враждебных нам западенцев. Да такого, чтобы в случае необходимости мог взяться за дело круче крутого и чтобы, кроме всего прочего, что столь необходимо любому правителю, был бы в придачу ещё отчаян и хваток, как бультерьер, вынослив, как вепрь, и изворотлив, как змий.
Таким-то как раз (несмотря на свой возраст, а, вернее, как раз в силу его, а также особенностей моей биографии) я себя и видел, и считал. И только для достижения именно этой конкретной, жизнью поставленной перед нами, севастопольцами, крымчанами, цели: объединения с Родиной. Для других, повседневных, рутинных, общепринятых целей, были, скорее всего, кандидаты посноровистей, подготовленней. Но не для этой. И я знаю, что говорю. И плевать хотел на возможные ухмылки, издёвки так называемых профессиональных политиков, именно по этой причине в наших конкретных крымских условиях просто топивших всё в полумерах и болтовне, вместо того, чтобы решительно действовать. Что своими поступками и подтвердили потом. Я же не только внутренне уже решился на всё, но и в главных чертах чётко себе представлял, как, став главой автономии, сразу же, чтоб не успели мне шею свернуть, запущу, насколько удастся, административные и общественные силы, все подконтрольные мне механизмы, все аргументы: от исторических и правовых до информационных и силовых, на всех, от местного до международного, уровнях. И поднял бы я это всё вовсе не против братов-украинцев и собственно Украины, а против её новых обнаглевших панов, антироссийского руководства, против наглого присвоения ими исконно российских земель и живущих на них русских людей. И, хотел бы кто-либо того или нет, этот запущенный мной механизм, эта наша крымская — изнутри, российско-русская шальная атака начали бы в себя засасывать всех: Киев, Москву, СНГ, весь русофобский «цивилизованный» мир, а в пику им и всех наших сторонников. Засосали, что бы ни мычал с перегару пущинский боров, что бы ни вякал подмятый им под себя адмирал. И повернуть события вспять было бы уже невозможно. Новое крымское Приднестровье (Абхазия, Южная Осетия, Карабах, что там ещё?..) уже прогрызало бы зубами в Россию дорогу себе и другим. И Крыма Украине было бы больше никогда не видать. Разве что только в едином государстве с Россией. И каждый на полуострове — все, кроме, разве что, заезжих матёрых хохлов да антирусски натравленных крымских татар, с воодушевлением поддержали бы меня, лишь бы снова оказаться в России. Объявлялись уже и добровольцы — и пожилые, и молодые, и не только мужчины, готовые и на рельсы лечь, и баррикады строить, и первыми перекрыть собой Перекоп, и насмерть стоять до подхода первых частей, первых боевых кораблей. И как бы ни отнеслись к этому ЕБН, вся предательская, реформаторская сволочь России, Крым бы с этой минуты был бы уже пo сути российским, сбросил бы с себя ненавистные путы бандеровщины. Хотя и в Россию бы вернулся не сразу, как и Приднестровье, побыл бы покуда один. Но сдать полуостров снова хохлам, как бы того ни добивались они, даже весь ельцинский прокаженный режим, было бы уже просто невозможно. Даже ЕБН, пусть формально и мог бы сместить флотских начальников, в корне изменить ничего уже бы не смог. Просто не получилось бы из этого уже ничего. Для обеих сторон потянулась бы долгая бодяга переговоров, в которой бы верховодили мы, москали, на своём российском родном полуострове. Так же, как русские, россияне верховодят теперь в Приднестровье, в Абхазии, в Южной Осетии, всё бы в конечном итоге зависело, как и поныне зависит, от воли России.
Вот в такой обстановке крымчане, севастопольцы, моряки-черноморцы готовились избрать своего первого президента. И уже в самом начале предвыборной кампании становилось ясным, что все четыре кандидата в президенты от блока «Россия», от Русской партии и других пророссийских движений по популярности, по всеобщему доверию к ним имеют наибольшие шансы добиться победы. Из них особенным героем — долгожданным, готовым на подвиг, способным увлечь за собой, казался Юрий Мешков — боксёр, юрист, парламентарий и, главное, лидер русского патриотического движения за крымскую государственность, за её отделение от Украины и вхождение в Содружество независимых государств и прежде всего, конечно, с Россией.
— И пусть только попробуют нам помешать, — в очередной раз выступая на митинге, пригрозил с трибуны Мешков, — тогда мы как в песне: грудью дорогу проложим себе! — и вскинул увесистый боксёрский кулак. — Не Киев — Москва нам указ!
Вот так же страстно, напористо выступал он всегда — и это прочно оседало в душах крымчан, в русских, истосковавшихся по Родине душах.
Что же касается главных, вне блока «Россия», соперников Мешкова, то ни Грач, ни Багров, ни нынешний, ни бывший предводители крымских коммунистов-интернационалистов, то они и рта не смели раскрыть, чтобы осудить своих, преобразившихся в украинских национал-коммунистов, товарищей. А между тем это они заодно с западенцами, самостийщиками насмерть вцепились своими загребущими лапами в исконно российские Севастополь, весь Крым, жадно позарились на самые законные, самые праведные интересы и чаяния русских, их разодранной в клочья страны. Ни словом не обмолвились Грач и Багров и о том, что именно за счёт русских, России и разбухали территории, богатства, всё благополучие той же Украины, других советских национальных республик, часто даже щедрее, стремительней, чем сама приносившая себя в жертву Россия.
Были у коммунистов и другие причины не выставляться, не лезть на глаза, придерживать язык за зубами. Это, во-первых, что-то вроде ядовитой занозы в сердцах миллионов советских людей — из-за массового предательства, трусости, полнейшей ничтожности компартноменклатурщиков — от самых маленьких, средненьких и до самых главных, больших. Это они без боя, попрятавшись по тёмным углам, а то и первыми устремившись в буржуи, отдали врагам такими жертвами, таким трудом впервые утвержденную на планете советскую народную власть. И, во-вторых, что ещё сковывало компартийцев, так это тревога, чуть ли не страх: контрреволюционная буржуазная власть раз уже — после переворота — разогнала коммунистическую партию, вот возьмёт (дай только повод) да и разгонит опять. И оттого чересчур осторожные, постоянно призывающие к соглашательству, к миру, избегающие открытых схваток, борьбы, партократы откровенно продолжали руководствоваться древнейшей, как мир, «политикой — искусством возможного», а не той — устремлённой вперед, наступательной и боевой, что, сплачивая миллионы, достигает, творит невозможное: неведомые дотоле цивилизации, процветающие государства, равенство, справедливость и братство.
Грач же и его партийный коллега по Севастополю Василий Пархоменко, а тем паче Багров, даже частную задачу — воссоединение Севастополя, Крыма с Россией — и ту не отважились поставить перед собой: этот первостепеннейший для каждого жителя Севастополя, Крыма вопрос. Они иезуитски и полностью подменили его лозунгом союза Украины с Россией, союза, который якобы сам по себе исчерпает эту проблему. А между тем окончательно и бесповоротно её может снять только одно (это и де-юре, и де-факто) — воссоединение исконно, веками составлявших единое целое, а ныне произвольно разрозненных земель и народов Великой России. В бурные предвыборные дни это требование особенно отвечало наступательному боевому духу насильно отторгнутых от Родины, от России, придавленных оккупационным бандеровским сапогом крымчан, севастопольцев, моряков-черноморцев. Потому-то и отвернулись они от Багрова с Грачём. И ни кого-то из них, нет, а только русского патриота Мешкова, и не как-нибудь, а, казалось, на руках готовы были внести и усадить в президентское кресло. Лишь бы только он поскорее да порешительнее вырвал бы их из ненавистных объятий бандеровщины и передал бы под крыло, под опеку России — пусть надломленной, безвольной покуда, равнодушно взирающей на беды крымчан, словом, предавшей, в сущности, их, но всё же матери кровной своей — родимой России.
В поддержку этого общего нашего чаяния правовые аргументы профессионального юриста, да к тому же ещё депутата, политика Юрия Мешкова звучали повсюду, где он выступал, убедительно, сжато и, удивительно, без открытых угроз, разве что только со сдержанным вызовом. Меня же, не владевшего столь же полно и совершенно юриспруденцией и нормами права, в начале моей депутатской деятельности лишь охватывала слепая жажда справедливости и отмщения, и я, где только было возможно, напрямую, открыто взывал: не покоряйтесь, на баррикады, захватчиков — вон! За что меня двадцать один раз пытались лишить депутатской неприкосновенности и постоянно таскали по прокуратурам да по судам.
