Сформировались все эти ведущие российские патриотические силы Севастополя, Крыма практически одновременно, активно взаимодействуя как в процессе самоорганизации, так и впоследствии — во всей нашей дальнейшей общей борьбе. И уже одна из первых совместных политических акций — участие в выборах в местные Советы на полуострове весной 1990 года — завершилась полным успехом, а именно: избранием председателя севастопольской организации Российского патриотического собрания, то бишь меня, и других наших активистов в Севастопольский горсовет, а также избранием своих патриотов в городские, районные и сельские Советы и во всём остальном Крыму. Многие наши соратники, единомышленники прошли в облсовет. Это прежде всего председатели РДК, РП и РПК Юрий Мешков, Сергей Шувайников и Виктор Межак, а также целый ряд симпатизировавших нам и поддерживавших нас моряков-черноморцев, ветеранов и коммунистов. К тому же после преобразования в 1991 году облсовета в Верховный Совет Крыма в него как депутат вошёл (оставаясь депутатом Севастопольского горсовета) и я — старейшина теперь уже двух парламентов и вообще всего пророссийского патриотического корпуса Севастополя, Крыма. С этого момента мы — русские, россияне, граждане России — по духу своему превратились в дерзкую, мощную, влиятельную политическую силу, способную не только выводить десятки тысяч соратников, единомышленников на улицы и площади Севастополя, Симферополя, других городов Крыма, но и стали надёжно представленной почти во всех их Советах, а кое-где и в органах исполнительной власти смогли выдвигать свои требования, направлять целые группы своих представителей на патриотические форумы, акции по всей России и прежде всего в её столице — Москве.
Начать хотя бы с кровавых схваток восставших против контрреволюции москвичей в Первомай 93-го.
Был момент, когда, проходя мимо дома московского мэра, кто-то из многотысячной колонны демонстрантов узрел на балконе крючковатый носяра, воровато-блудливый взгляд и ехидный оскал зубов московского горбача — Квазимоды Гавриила Попова. Пронзительный свист вознёсся к нему на балкон, лихой русский мат, проклятья жидам. Из рогаток затарабанила по его окнам картечь.
— Отставить! — весело покатился из репродуктора с головного бортового «ЗИЛа» приказ Ильи Константинова — депутата Верховного Совета, Съезда народных депутатов России, главы всей столичной, объединившейся против Ельцина оппозиции. — Какие рогатки? Да этого борова снайперской винтовкой только снимать!
Тысячи глоток заулюлюкали, проклятья опять понеслись — свирепей и не придумаешь.
Колонна как раз упёрлась в стену из военных машин, перегородивших проспект в три ряда. Вот они — наше Бородино, поле наше Куликово, наш Сталинград!
В голове колонны первая тысяча — специально подобранные штурмовики — молодые, крепкие, обученные. За ней вторая — «тьма», не менее мощная. Между ними — бортовой «ЗИЛ» с Константиновым, штабом, трансляцией.
— С ходу берём! — отдал приказ с открытого «борта» Константинов. — Штурмуем! Вперёд!
Крымчан со мной было с полдюжины. Имя запомнилось только одно — Ася. Парень с ней был. Оба, кажется, из Феодосии. Никто нас в таран головной не записывал, сами затесались в него. Тогда я был ещё молодой (более чем на десять лет моложе теперешнего), по утрам занимался йогой; всё лето на море, под солнцем, в солёной воде, а зимой — крутые горные охотничьи тропы. Не пью, не курю. Единственный грех мой — красотки. И чем помоложе, чем краше, тем и сердце гулче стучит, и на душе веселей. Словом, вместе со всеми, намного моложе меня, и я по приказу Ильи Константинова ринулся в бой. Туда-сюда опытным глазом метнул, выбрал направление броска. Захват, прыжок, снова захват — и я уже на капоте ближайшей в первом ряду автомашины.
Ася с парнем полезли в кузов соседнего «КамАЗа» через решётчатый борт, остальные крымчане — между колёс, под машинами. Также по- разному, изобретательно устремились на абордаж и основные наши таранные силы. С этой минуты пути горстки крымчан разошлись. Зато, спрыгнув с капота между первым и вторым рядами машин, я оказался в компании совсем не знакомых, но, как оказалось, очень ловких, толковых, отважных людей. Были они в камуфляже и ленточки наградные на нём — не иначе, как «афганцы». В руках у каждого по бутылке, а то и по две. Я догадался, конечно: сам швырял такие же по немецким танкам в войну. К тому же один из «афганцев» — самый крученый-верченый, неуёмный и озорной — тут же в нетерпении размахнулся и зафиндолил самодельный «коктейль Молотова» аж за третий заградительный ряд автомашин. Там задымило, вспыхнуло и загудело, отвлекая на себя внимание всех. А камуфляжники, как по команде, рассредоточились по грузовикам, в момент вскрыли кабины, движки завели и, резко бросая машины вперёд и назад, разворачиваясь, стали крушить все другие, стоявшие рядом «ГАЗы», «КамАЗы», «ЗИЛы». А в «ЛАЗ», стоявший в сторонке, запустили бутылку, он тут же вспыхнул и пошёл полыхать.
Вот тогда-то из самых глубин вражеского средоточия в брешь из раздвинутых нашими смельчаками помятых «КамАЗов», «ЗИЛов» хлынуло не меньше сотни спецназовцев — в касках, бронежилетах и со щитами. Я, что было мочи, рванул от них без оглядки к своим, откуда пришёл. А навстречу мне и наседавшим сзади спецназовцам валила уже следующая волна неустрашимых отчаянных наших парней. Древками красных знамён, планками, отодранными от автомобильных бортов, пустыми канистрами и даже отбитыми уже у спецназовцев щитами и касками они вовсю колотили их, оттесняя назад, где, как пошёл уже слух, командовал oпeрацией сам Ерин — главный блюститель порядка в ту пору при Ельцине, генерал, министр внутренних дел. К тому же один из захваченных ребятами «КамАЗов» продолжал, как танк, таранить всё, что попадало ему на пути. Прицелясь, он попёр и на спецназовцев. Одного, сдавая назад, всё же прижал, да так, что больше тот и не встал. Ещё одного притиснул вплотную к автобусу, который уже вовсю пылал. От него, от огня этого, вспыхнул, наконец, больше всех бушевавший «КамАЗ». Водитель-yгонщик, отчаянная голова, успел выскочить из кабины. Но спецназовцы получили приказ хватать всех костоломов, поджигателей и громил. Навалились гуртом на него. Но наши ответили еще более яростной, мощной атакой. Вырвали своего из вражеских рук. И пошло, началось — самое дружное, неудержимое, главное. Старики, женщины, дети ковыряли асфальт, выворачивали чем попадя булыжники из мостовой, дробили их, растаскивали кирпичную кладку оград. Добывали, поставляли наипервейшее оружие пролетариата — камни, а мы их градом обрушивали на головы наших врагов. Только в Моздоке, на Балатоне, под Веной, поливая из автомата фашистов свинцом, забрасывая из окопов гранатами, круша из орудий танковую лобовую броню, я испытывал то же, что было со мной в тот незабываемый Первомай.
Многим тут же, на поле брани, перевязывали раны других увозили на каретах с красными крестами. Догорали, смрадно коптя небо, автобус и бортовушки. Уже посыпали песком, смывали водой кровь на дорогах. А мы, как проломили нахрапом, упорством стену из автомашин, утвердились на кровью отбитой полоске московской русской земли, так и остались стоять, не уступили её «дем-перам» — бесам контрреволюции. Всем, всюду, всегда так бы стоять!
Ни Асю с парнем, никого из крымчан я после схватки больше не видел. Но уверен, что и они крушили врагов что надо, на славу! И неудивительно, что и в дальнейшем при любых обстоятельствах мы отважно бросались наперекор любым вражеским вылазкам, впрягались во все патриотические инициативы, смело брали ответственность на себя. Как и прежде, еще до Москвы.
В феврале 1992 года в Севастополь нагрянул Хмара — депутат Верховного Совета Украины, украинский националист, злобствующий русофоб. С ним специальным поездом прибыло несколько сот оуно-бандеро-руховских боевиков, наверняка прихвативших с собой и оружие. Об этом предупредил меня начальник севастопольской городской милиции полковник Виват Александрович Белобородов.
