— Носит! Носит! — как и давеча, вдруг взвился Пацан. — И хватит… Хватит меня попрекать! Ну, чего я вам? Чего ты? Чего вы все на меня? — горячо, с тоской воззвал он ко всем, оглядел всех, вскинув к груди кулаки. — Кто-то должен был… Вы же никто!
Ваня Изюмов так и выпялил глаза на Пацана. И Игорь Герасимович. Да и все остальные. И неясно было, сочувствуют они Пацану, поддерживают его или нет.
— А пошли вы все! — обиделся Яшка. — Какой есть, такой есть! Мама таким родила! И… Плевать на все я хотел! А ну-ка! — И, раздвинув толчком стоявших рядом с ним Орешного и Чеверду, вскинул ногу на борт. Раз — и на нем уже. Плюхнулся в снег. Вскочил. И сугробами прочь. — Кидайте, мать вашу!.. А ну, давай-ка, помор! Может, ты прав, лишний я на земле, Кидайте! Двум смертям не бывать!
Кузов, ходивший до этого ходуном, на секунду затих.
— Наза-а-ад! — взревел яростно взводный. — Назад! Пацан продолжал продираться сугробами.
— Ах ты!.. Назад!
Пацан обернулся. Застыл. Сел беспомощно в снег.
Когда ему помогли снова взобраться в машину, он, не глядя ни на кого, бурчал что-то невнятное. А лейтенант, все еще возбужденно, недобро косясь на него, старался ему втолковать:
— Граната! — это не мина тебе. У гранаты корпус какой? — сверлил он Яшку глазами. — Слабый, жестянка. У «лимонки» чугунный. Но тоже рвется на сотни осколков. На сотни! Понят дело? Вот так! И не ударный механизм у нее. Вот что главное. А запал. Это все понимают? — спросил, подняв голос, он. — Так что может взорваться и в воздухе. Ишь, герой мне нашелся. Додумался!
— Да истерика, товарищ лейтенант, у него, — вступился Лосев за Яшку. — Совесть заела. Значит, есть.
— Чтобы больше не слышал. Не видел чтобы больше такого! И вы, — обратился к Лосеву, ко всем остальным. — Чтобы мне его больше не трогать. Кто старое помянет, тому… — пригрозил он кулаком. А сам опять покосился на Яшку. «Неужто на самом деле?.. Серьезно? Решился? — И тут же поверил:- Этот да. Этот такой. На минуту бы, а герой! Вот они, сосунки. — Вспомнил Кольку. — Нет, вроде бы сын не такой. Сумел я в нем это… Да и тайга. Она хоть кого… Нет, Колька у меня вроде другой», — утешился Матушкин этой надеждой. Оглядел снова всех. — Значит, так, — остановил он невольно опять взгляд на Яшке. — Услышите мину, не давайте ей шлепнуться сбоку. Сразу задницей к ней. На худой конец, хотя бы башкой. Все в четыре раза надежней. А уж если в башку, то уж сразу, не мучиться.
— Лучше все-таки задницей, — не преминул с удовольствием подчеркнуть инженер. — В худшем случае, что? Еще одна дырка, и только.
Взвод, еще минуту назад удрученный новой Яшкиной выходкой, разом заржал.
— Конча-а-ай! — оборвал смех лейтенант. — А теперь по местам! И закругляйся. И быстрее, быстрее. Кончай огневые! — Взглянул на часы. — Время не ждет! Побыстрее! Полчаса… Ладно, час, и чтобы закончили мне! А я пойду погляжу. С фронта пойду погляжу. Что увижу сейчас, то завтра увидят и немцы. Понят дело? Вот так!
Едва Матушкин выбрался за пределы кладбища, как под ногой что-то брякнуло. Разбросал сапогом сугроб, увидел немецкую каску. Со злобой ударил ее носком сапога, она кувыркнулась. Пока шел от кладбища в чистое поле, наткнулся еще на несколько вражеских касок и сообразил, что шел он в гуще немецких солдатских могил.
«Смотри, не пожелали лежать в голой степи, к нашим притулились. А генерал и вовсе на самом погосте. Да-а, — довольно захлопал, потер ладонями Матушкин, — несладко, чай, на чужбине лежать? А где в земле сладко?»- тут же грустно мелькнуло у Евтихия Марковича.
Надо было как можно дальше отойти от взвода и взглянуть на огневые позиции с той стороны, откуда завтра пойдут на них танки. Выйдя в чистое поле, Матушкин совсем увяз в белой каше. Покрылся испариной, распахнул тулупчик. Почти прополз еще метров сто и только тогда оглянулся на взвод. Что увидит сейчас, то завтра из танков увидят и немцы.
Евтихий Маркович знал, где зарыты в землю оба орудия, пристально вглядывался туда и то заметил их лишь потому, что рядом с ними топтались солдаты. Как и рассчитывал, огневые терялись в неровном рельефе заваленного снегом погоста. Но все-таки, вглядевшись получше, заметил у второго орудия черневшие комья земли, желтые лежалые глыбы льда, а там, где прежде стояла щетинка кустов, было подозрительно выщипано.
