«Год войны». 24 июня 1939 г.: «Володя в доме, как чужой, он ведет какую-то свою жизнь, мы видим его только за repas <завтраком — фр. >, затем он бесследно исчезает, получив обычные 100 фр<анков> на завтра (с сегодняшним долгом)»[9].
9 декабря 1939 г. при отъезде из Биаррица в Париж: «С Вол<одей> ссорились (невоспитан и двойная жизнь»)»[10].
В письме Грете Герелль, шведской художнице, другу дома, помогавшей им материально, 19 сентября 1939 г. из Биаррица Мережковский также сообщает об отстраненности Злобина от них: «Бедный Володя заперся на ключ в своей комнате индивидуалиста, куда он никого не пускает. Возможно, это наша вина, Зины и моя, что мы недостаточно его любили и оставили его совсем одного. Мне его очень жаль, но я не могу себя заставить войти к нему. Надеюсь, впрочем, что в Париже пойдет лучше, когда завертится жизнь внешняя, общественная, чем здесь, в этом “раю авантюристов”»[11].
Несмотря на некоторые разногласия, Злобин остался с Мережковскими и выступал не только в качестве поверенного в их делах и прислуги, но и сиделки после смерти Дмитрия Сергеевича. Он, безусловно, находился под влиянием магии этих могучих личностей. «Я сам себя заколдовал…» — так скажет он о себе в одном из стихотворений.
В то же время Злобин, конечно, оказывал некое влияние на повседневную жизнь. Так, в 1943 г. он уговорил Зинаиду Николаевну написать книгу о муже. И хотя она считала, что писать такую книгу еще очень рано, все же взялась за нее, потому что «Володя сказал, что это единственный способ заработать немного денег, чтобы заплатить за квартиру и еду. <…> Володя уже продал ее, и это очень неприятно… Моя работа стала тяжелее в этих условиях, я борюсь с собой, так как знаю, что насильственный труд не дает добрых результатов» (письмо З.Н. Гиппиус Г. Герелль)[12].
Книга «Дмитрий Мережковский» осталась незавершенной, она опубликована только в 1951 г. (Париж, YMCA-Press) Злобиным, ставшим после смерти З.Н. Гиппиус наследником и хранителем архива Мережковских.
Разногласия со Злобиным отразились и в стихах Гиппиус. В 1941–1942 гг. она посвящает ему стихотворение:
Одиночество с Вами… Оно такое.
Что лучше и легче быть ОДНОМУ.
Оно обнимает густою тоскою,
И хочется быть совсем ОДНОМУ.
Тоска эта — нет! — не густая — пустая.
В молчаньи проще быть ОДНОМУ.
Птицы-часы, как безвидная стая,
Не пролетают — один к ОДНОМУ.
Но ваше молчание — не беззвучно,
Шумы, иль тень их, всё к ОДНОМУ.
С ними, пожалуй, не тошно, не скучно,
Только желанье — быть ОДНОМУ.
<…> В нем только что-то праздно струится…
А ночью так страшно быть ОДНОМУ.
Может быть, это для вас и обидно.
Вам, ведь, привычно быть ОДНОМУ —
И вы не поймете… И разве не видно,
Легче и вам, без меня — ОДНОМУ.
И еще три стихотворения Гиппиус, последовавшие одно за другим в 1943–1944 г. — «Я должен и могу тебя оставить…», «Не хлебом единым…» и «Я был бы рад, чтоб это было…», — посвящены Злобину, с которым Зинаида Николаевна ведет воображаемый разговор, высказывая свои обиды:
Так вот, скажу: пекусь о брюхе —
Да и не только о своем!
А от докучливой старухи,
Что мне и вечером и днем
Бурчит, что надобно о духе
Вперед заботиться, — в ответ
Я отмахнулся, как от мухи…
Не говоря ни да, ни нет.
На харю старческую хмуро
Смотрю и каменем молчу.
О чем угодно думай, дура,
А я о духе не хочу.
Эти стихи проникнуты тем же настроением своей незащищенности и одиночества. Но следует помнить, что Зинаида Николаевна требовала любить — «не как-нибудь другого, // А совершенно как себя».
Старую, больную, тяжелую в общении Зинаиду Николаевну Злобин не оставлял до последнего часа — он оставался, по сути, единственным близким ей человеком. А через шесть лет после ее смерти начал писать статьи, посвященные ей. Впоследствии они сложились в книгу «Тяжелая душа», увидевшую свет уже после смерти автора.
В предисловии к книге Злобин подчеркивает, что написанное им «не есть биография З.Н. Гиппиус в том смысле, в каком это обычно принято понимать». Рассуждая о правде и вымысле в мемуарной литературе, он обращает внимание читателя, что не всегда вымысел следует «понимать как искажение или подмену действительности. Это скорее некая художественная правда, какая в иных случаях к действительности ближе, чем воспроизведение фактов чисто фотографическое». Взгляд человека, знавшего тяжелую душу этой неординарной женщины не понаслышке, многое объяснял в ее личности. Подробно останавливается Злобин и на религиозных устремлениях Гиппиус, в которых ее «тяжелая душа» как-то смешивала образ Христа и добра с образом дьявола и зла». Не скрывал он и интимных подробностей отношений Гиппиус и Философова. Рецензируя книгу, Б. Нарциссов заметил: «…что делать, если душа поэта тяжелая, темная, может быть, темная прежде всего для него самого? Тогда нужно, чтобы кто-то, кто эту душу знает до потайных ее уголков, объяснил нам «самое Главное» в этой “тяжелой душе”.
