Враждебная ирония публики к Александре Великой вылилась в аплодисменты и оперные «бис», а та в ответ снисходительно раскланивалась – ни дать ни взять Каллас, которой приходится седьмой раз выходить на поклоны в «Метрополитен-опера». Великая была просто невыносима, и аплодисменты сменились свистом, так что ей пришлось закругляться. Она понесла свое могучее тело по проходу, соединявшему сцену со стойкой, и, отдуваясь и обмахиваясь рукой, остановилась рядом с Вентурой.
– А мне-то что!.. Мне-то что!.. Подумаешь!
– А тебе – что?
Великая несколько раз опустила и подняла – точно жалюзи – накладные ресницы и втянула щеки, будто собираясь плюнуть в публику.
– Плевать, пусть свистят, все равно никто не споет, как я, никто не поет с таким чувством!
Судя по всему, у Вентуры ей не найти понимания, но все-таки она приняла соответствующую позу и выставила ногу в разрез кожаной юбки.
– Угостишь?
С видом властителя, на время отошедшего от дел, Вентура согласился, и Великая решилась подмигнуть ему одним глазом; другим она зорко следила за официантом, уже подходившим к ним с бокалом шампанского.
– Я бы выпила целую бутылку, чтоб ты видел: я отчаянная!
– Бутылку французского шампанского для сеньоры.
Великая и официант недоуменно переглянулись.
– Ой, что ты просишь, милый. Французское шампанское в этой дыре! Закажи мне, голубок, «бенжамен» и не выкаблучивайся. Знаю, знаю, что лучше французского шампанского нет ничего. Ты мне будешь рассказывать, я полжизни пропела в Танжере и там пила только французское шампанское. Слушай, может, угостишь и мою подружку, Скороспелочку? Она такая робкая, никак с новым положением не свыкнется. Смотри, вон, едва живая, ей тут все противно. Пиларин, иди сюда, пропусти глоточек!
Великая крикнула слишком громко, и публика нетерпеливо зашикала, потому что на сцене уже пела танго Пьяццолы[33] новая певица – Лепестки Губ; зеленолицее существо пело, не глядя на публику, как будто посвящало свою песню какой-то букашке, ему одному видимой.
И пусть я некрасива,
и пусть бледна.
Но видишь, снова встала в ночи луна?
Песня нравилась, несмотря на всю пародийность этого представления, этой выставки диковинных существ, и даже пианист ввиду особой ситуации пытался выжать из рояля всхлипы, доступные лишь аккордеону.
– Хорошо играет.
– Ой, милый, у этого человека такие руки! И всегда, бедняжка, серьезный. А эта негодяйка Караколес все заигрывает с ним, как-нибудь я вас соблазню, дон Альберт, а он улыбается, как он улыбается, милый, совсем без смеха, только зубы приоткроет, ужас, какие зубы у бедняжки, вернее сказать, их вовсе и нету. Вот так смеется, вот так, смотри…
Великая стала показывать, как смеется пианист, но тут подошла Скороспелочка в съехавшем набок парике.
– Перестань хмуриться! Сеньор нас угощает.
Она принялась многозначительно подмигивать Скороспелочке и обеими руками приглаживать спереди пышные складки юбки. Но подруга никак не понимала, что означают эти знаки, и тогда она, разозлившись, почти выкрикнула:
– У меня женские неприятности.
И, словно спохватившись, кокетливо скосила глаза на Вентуру, скроила робкую улыбку и провела ладонью по тщательно выбритой щеке:
– Не видишь разве, какой у меня цвет лица сегодня?
– Обычный.
– Нет, подружка, совсем не обычный, когда мне нездоровится, лицо бледное-бледное делается, как у мертвячки.
Великая перекрестилась и бросила заговорщический взгляд на Вентуру.
– А ты что, совсем один?
– Жена ушла с другим.
Такой пригожий, такой ладный, как ты, один скучать не будет.
– Со мной бы она так, я бы раз ножом – и все дела.
Скороспелочке хотелось выказать свое полное сочувствие Вентуре.
– Видишь, какую подружку я себе подобрала.
– Я больной, никуда не гожусь.
Великая со Скороспелочкой переглянулись и подсели еще ближе к Вентуре.
– Не порть себе кровь, милый, нет такой женщины, хоть самая раскрасавица, чтобы из-за нее ночь не спать.
– Прошу прощенья.
– Привет, Шуберт. Представляю тебе: Пиларин Скороспелочка и Александра Великая.
– Они не нуждаются в представлении. Я видел ваше выступление, просто гениально.
– Давай на ты, очкарик.
– Пошли, Вентура? Мерсе уже успокоилась.
– Я хочу, чтобы меня познакомили с пианистом.
– С каким пианистом? С Дориа?
– Нет, с этим.
– С этим восковым человечком?
– Да.
– Ну что ж. Как знаешь. Как знаешь. Ночь пошла псу под хвост. Ирене только что не кусается. Жоан с Мерсе сидят, будто жердь проглотили. А ты – ну что ж, как знаешь. Пойдем к столу министра, посидим немного, а?
– Передай ему мой привет.
– Погляди на Делапьера.
Актер шествовал меж столиков сквозь облачка дыма и разгоряченного дыхания под руку с высоким парнем, сутулившимся под гнетом внутреннего недуга.
– Кто это?
– Стрела Амура. Сидел за соседним столом. Делапьер его и заприметил.
– Послушай, этот, что с Имедио, ваш друг?
– Этого парнишку, у которого такой вид, будто ему поставили клизму, зовут Имедио?
– Никакой он не парнишка. Дурной человек. Пусть твой друг поостережется. Он колется и в руки, и в ноги, ему только дай волю, он вытянет у любого все, что есть и чего нет. Я вам говорю потому, что вы хорошие люди, а это самый настоящий стервятник.
– Пойду предупрежу его.
– Не надо, Шуберт. Делапьер взрослый человек.
– Нет, пойду.
Шуберт вырос на пути удалявшейся парочки, предложил выпить по стаканчику у стойки и повел их за собой. Перед Вентурой встал непонятно улыбающийся Делапьер и наглый парень с тонкими потрескавшимися губами. Шуберт завел разговор с растленным отроком, а Вентура в это время рассказал Делапьеру то, что сообщили Скороспелочка и Великая. Делапьер пожал плечами и улыбнулся, словно выдохнул дым воображаемой сигареты.
– Это мой друг.
– Ты знал его раньше?
– Наверняка.
– Наверняка?
– Не надо, Вентура, эта роль тебе не идет. Ты меня все равно не уговоришь. Что бы там ни было…
Подумав немного, Делапьер снял с запястья часы и опустил их в карман Вентуре.
– Теперь у меня нет при себе ничего ценного.
– Ты с ним уходишь?
– Пожалуй. Мы все разговоры переговорили. Шуберт потерпел поражение, но будет скрывать это и от себя самого, пока всех не выставят из этого заведения. И пойдете досиживать к тебе домой или к нему… А меня легко уговорить. И потому предпочитаю уйти сейчас.
Но когда Делапьер обернулся, Шуберт уже стоял один. Делапьер растерянно огляделся по сторонам и спросил Шуберта, что все это значит, но тот, судя по всему, с интересом слушал пространное объявление следующего номера – танго в новом стиле, с сюжетом.
– Послушай, Делапьер, тебе нравится Пьяццола?
– Куда девался парень?
– Ушел. Очень спешил.
Делапьер, похоже, устал, но, преодолев усталость, все-таки послал Шуберта в задницу. Не мешай мне жить, как хочу. Чего ты добиваешься? Делапьер цедил слова прямо в смущенное лицо Шуберта. Великая подмигивала Вентуре и знаками показывала, что понимает, каким образом тот отделался от парня.
– Ну, граф Делапьер, не упрямься, возвращайся к столику и отбей у меня Ирене. Добейся своего. Ну, слабо? Сегодня она в таком настроении, не знаю, кто ее вытерпит.
Оставшись вдвоем с Вентурой, Шуберт вздохнул.
– Тысяча песет – и дело в шляпе.
– Из Делапьера он вытянул бы больше.
– Я сказал, что ты полицейский и следишь за ним.
– Какая чушь. Ты поступил, как та маркиза, что раз в год сажала к себе за стол бедняка. Делапьер – твое доброе дело.
– Такая роль у меня сегодня. Эта ночь – моя.
– Посмотри на пианиста.
