О, если бы она могла выйти вместе со Скребенским и направиться в эту заколдованную страну, где нога человеческая еще не ступала! Там они сами превратились бы в зачарованных людей, сбросив свою тупую, обыденную оболочку. Как хорошо было бы идти там по тропинке под искристым, переливчатым небом, где пестрым дождем носились птицы. Как чудесно было ступать по влажным, свежескошенным рядам сена, вдыхая аромат раннего вечера, проходить лесом, где сладкий запах жимолости смешивается с резким холодком воздуха, и с задетой ветки потоком сыплются свежие, милые капли росы на лицо.
Но она сидела с ним здесь, в автомобиле, прижавшись к нему, и ветер пробегал по ее поднятому вверх взволнованному лицу, развевая пряди волос. Он повернулся и поглядел на нее, на ее чистое, точно изваянное лицо, на эти пряди, тихо шевелившиеся под дыханием ветра, на ее прекрасный, тонкий, приподнятый нос. Тонкие очертания ее неподвижной фигуры, нетронутость, сквозившая во всем ее существе, вызывали в нем чувство острого страдания. Он рад был бы убить себя и бросить труп к ее ногам. Еще мучительнее было для него сознавать, что его желание, замыкаясь в себе, толкает его на внутреннюю измену.
Она быстро взглянула на него. Казалось, он склонялся перед ней, тянулся к ней, трепетал от нетерпения, сжимая брови. Но при виде ее сияющего лица и блестящих глаз, лицо его переменилось и навстречу ей зазвучал прежний беспечный смех. В восхищении она сжала его руку, он не шевельнулся. Внезапно она наклонила голову и, поднеся его руку ко рту, поцеловала ее в красивом порыве уважения. Кровь загорелась в нем огнем. И все же он продолжал сидеть тихо, не ответив ни единым движением. Это ее удивило. Они уже подъезжали к Кёссей. Скребенский должен был оставить ее и уехать. Но сегодня все было таким волшебным, кубок ее был полон такого крепкого вина, и глаза ее беспрерывно продолжали светиться.
Он хлопнул шофера по плечу и сказал несколько слов. Автомобиль остановился под тисовыми деревьями. Она подала ему руку и попрощалась наивно, коротко и просто, как школьница.
Долго глядела она ему вслед с сияющими глазами. Его отъезд как таковой, не имел для нее сейчас никакого значения, до такой степени она была охвачена ярким восторгом. Она не чувствовала отсутствия Скребенского, потому что, будучи переполнена светом, исходившим от него, не могла этого чувствовать. Просветленная, радостная, как могла она сознавать, что его ей не хватает?
В спальне, изнемогая от полноты душевной, она подняла руки вверх. Она чувствовала себя преображенной, обновленной, переполненной до краев. Ей хотелось броситься в море яркой радости, разлитой во всем воздухе, чтобы слиться с ним в одно.
На следующий день она уже поняла, что его нет. Ее восторг тихо угас, но в памяти своей она сохранила всю красоту его образа. Он был слишком живым, чтобы исчезнуть совсем и оставил в ее душе желание найти его снова. Душа обогатилась и замкнулась в себе.
Она не допускала никого к этому. Гордясь этими днями, она вместе с тем была слишком чувствительна к своей новой жизни. Никто не имеет права касаться ее души. Оставаясь в одиночестве, она чувствовала себя лучше. Для нее было радостью бродить по тропинкам, не расставаясь ни на минуту со всем пережитым, и наслаждаться своим богатством вдали от посторонних глаз.
Наступили каникулы. Большей частью она проводила время одна, забившись в дальний уголок сада, или качаясь в гамаке среди кустов и слушая пение птиц. А в дождливую погоду убегала на ферму, и пряталась с книгой где-нибудь на сеновале.
Все это время она грезила о нем, иногда в определенных образах, иногда в более радостном настроении, — как бы в тумане. Своим присутствием он окрашивал ее грезы в теплые тона, придавая им жизнь и яркость.
Если она чувствовала себя менее счастливой, то начинала вспоминать его внешность, костюм, пуговицы с полковым значком, отдельное изображение которого он дал ей на память. Иногда она пыталась представить себе его жизнь в бараках, или вообразить, какой она могла быть в его представлении.
Его день рождения был в августе и она не без некоторых усилий приготовила ему пирог: ей казалось дурным тоном послать ему какой-нибудь ценный подарок.
Они переписывались, но вся переписка выражалась в довольно редком обмене краткими открытками. Но тут она почувствовала, что необходимо написать письмо.
«Дорогой Антон! Мне кажется, что солнце вернулось нарочно к вашему дню рождения.
Я пекла пирог сама, и желаю Вам еще много раз счастливо встретить этот день. Вы его можете вовсе не есть, если он плох. Мама надеется, что Вы заглянете повидаться с нами, когда будете недалеко от нас. Ваш искренний друг Урсула Бренгуэн».
