В былые времена Тойли Мерген не торопился домой после заседаний. Обычно он уходил из клуба едва ли не последним, снова и снова наказывая старенькому сторожу:
— Надо бы растворить все окна и хорошенько проветрить помещение. Да посмотреть как следует по углам — не тлеет ли где окурок. Ещё, чего доброго, пожар случится…
Но сегодня ему уже было не до свежего воздуха, не до коварных окурков. Едва закрыли собрание, как он втиснулся в толпу, разом образовавшуюся в проходе, и его быстро вынесло наружу.
Выйдя из клуба, Тойли Мерген всё же придержал шаг, словно спрашивая самого себя: «Куда это я так спешу?» Он глубоко вздохнул, горько покачал головой и задумчиво откинул ладонью свесившиеся на лоб седые волосы.
В лицо пахнуло ночной свежестью. Со стороны арыков, подведённых сюда от Мургаба, дул влажный осенний ветер, и молоденькие вётлы, посаженные вдоль их берегов, оживлённо шелестели листвой. И хотя после клубной духоты и табачного дыма эти ночные запахи и звуки могли только порадовать человека, Тойли Мерген не почувствовал облегчения. Всё так же задумчиво он вытер носовым платком со лба пот и зашагал сквозь медленно редеющую толпу в сторону дома.
Колхозники расходились группами, по нескольку человек, но как-то неохотно. Несмотря на поздний час и усталость, никто не спешил уйти. Видно даже трёхдневные прения не исчерпали всего, что накопилось у людей на душе. Каждому хотелось обсудить с соседом результаты собрания, а то и поспорить.
— Разве это справедливо? — басил кто-то в темноте. — Разве так поступают?
— А если несправедливо, чего же ты только теперь спохватился? — энергично возражал другой голос. — Взял бы да выступил! А то сидел, словно воды набрал в рот, а теперь разоряешься!
— Ай, ты же сказал, ну и ладно!
— А что ж, по-твоему, я сказал неправду?
— Отчего ж неправду?.. Только правда правде рознь. Если человек затаил обиду, он уж подходящего случая не упустит… Ты что думаешь, люди не поняли, почему ты так выступил?
— Ну, скажи, почему, если ты такой умный. В чём я неправ?
— Ну зачем я тебе буду объяснять, будто ты сам не знаешь!
— Говори, говори! Не стесняйся!
— Да иди ты к чёрту!.. Одно хорошо — теперь-то уж я знаю, кто ты такой.
— Нет, к чёрту я не пойду! А вот тебя сказать доставлю!..
— Да прекратите вы!.. — внушительно произнёс третий голос и сокрушённо добавил: — Конечно, выговора вполне хватило бы. Тойли Мерген человек неглупый, намотал бы на ус… Нет, как ни верти, перебрали малость.
— Ей-богу, отец, нельзя быть таким добреньким! Где уж там — перебрали? Недобор получился! И коммунисты либерализм проявили. Если уж на то пошло, ему выговорок следовало бы влепить поувесистее! С занесением в учётную карточку! Нет, будь моя воля, Тойли Мерген так легко не отделался бы…
— Будь твоя воля, ты бы с Каландаром Ханевым ещё и не такое натворил!
— А что, разве Ханов плохо сказал?
— Плохо сказал!.. Да если бы товарищ Карлыев потом не выступил, вы бы таких дров наломали!..
Однако все эти толки и пересуды уже не имели для Тойли Мергена никакого значения. Произошло то, что должно было произойти. И, чтобы не смущать спорщиков своим присутствием, он, не раздумывая, свернул с дороги, намереваясь пройти через молодой колхозный сад.
Но у самого входа в аллею его вдруг нагнал запыхавшийся водитель.
— Тойли-ага! — окликнул председателя парнишка. — Почему вы пешком? Я ведь вас в машине ждал. Как вернулся из города, так у клуба стою…
Тойли Мерген обернулся и ласково взглянул не своего шофёра.
— Отправляйся домой, Бегенч. Отдыхай. А мне надо немножко размять ноги. Засиделся очень.
— Завтра во сколько машину подать?
— Завтра? — задумчиво переспросил Тойли Мерген. — Насчёт завтра… тебе в правлении скажут…
— Как же так?.. — не понял водитель. — Давайте же я вас подвезу! — настаивал он.
— Больше двух лет мы с тобой ездили, — продолжал своё Тойли Мерген, положив парнишке руку на плечо. — Хлеб-соль делили. Что ж, спасибо тебе, сынок, за всё. Если когда чем и обидел, прости…
Он повернулся и пошёл дальше.
«О чём это он? — озадаченно выпятил губы Бегенч. — Ну, пропесочили на собрании… Неужели Тойли-ага больше не председатель?!»
Несмотря на поздний час, жена Мергена ещё не спала. Нахохлившись, она сидела в углу, глядя в пол, и веки у неё казались припухшими.
— Ты почему не легла, Акнабат? — как можно спокойнее произнёс муж. — Не нужно было меня ждать, выспалась бы, по крайней мере.
— Какой тут сок! — печальным и укоризненным тоном, на который ей давали право тридцать лет совместной жизни, произнесла женщина. — Что они с тобой сделали?
— И не стыдно тебе? — с досадой воскликнул Тойли, заметив предательский блеск в её глазах. — Ну-ка, вытри слёзы! У тебя такой вид, будто я опять на войну ухожу, где каждую минуту могут убить. Нечего сказать, умеешь ты себя держать в руках!
— Я спрашиваю, что они с тобой сделали? — повторила Акнабат, словно не слыша укоров мужа.
Вместо ответа Мерген неторопливо разделся, вы мыл руки, потом накинул на плечи свой домашний вельветовый халат хивинского покроя и прошёл к столу.
— Сняли меня, мать, — глухо произнёс он, наконец, после продолжительного молчания.
— Вах! То-то я смотрю, Артык-ших со вчерашнего дня словно на крыльях летает, — прикусив уголок платка, сказала Акнабат. — Я сразу почувствовала, что не к добру это.
— А с чего ему радоваться?
— Можно подумать, что ты не знаешь своего лукавого родственничка. Да он перестанет быть Артык-шихом, если чужое несчастье не доставит ему удовольствия.
— Может, у него в этом деле свой интерес есть? — заметил Тойли. — Одной радостью ведь сыт не будешь.
— А то ты не понимаешь, какой у него интерес! — рассердилась даже Акнабат. — Он же надеется, что новый председатель не помешает ему торговать амулетами и знахарством заниматься.
— Ох, этот святоша! Прямо не знаю, что бы я с ним сделал! Ну, да ладно!.. А что касается колхозников, — после некоторого размышления продолжал Мерген, — то, как всегда в таких случаях, — одни будут рады-радёшеньки, другие недовольны. Но и мы из-за этого горевать не станем… Ну-ка неси, что у тебя там есть, хоть перекусим немного, а там видно будет.
Не успела Акнабат подать мужу еду, как на пороге появился её старший брат Гайли, по прозвищу Кособокий.
— Заходи, заходи, — приветливо встретил его Тойли. — Садись-ка со мной.
Гайли сиял свою неизменную островерхую шапку на меху, пристроил её на вешалке и, ступая бочком, прошёл к столу.
Его неуклюжая походка имела свою историю. Когда Мерген был ещё совсем несмышлёнышем, Гайли успел вытянуться в длинного юношу. Но уже тогда у него проявился легкомысленный характер, что приводило родителей в отчаяние. Упрямец и бездельник, Гайли целые дни предавался детским играм или купался, а когда и это надоедало, собирал ватагу совсем ещё не оперившихся подростков и устраивал посреди аула скачки на ишаках, вздымая вдоль улицы тучи пыли и заставляя бесноваться окрестных собак. Да, в этом деле Гайли слыл мастером. Не было для него большего удовольствия, чем укротить какого-нибудь норовистого молоденького ишака.
— Осторожнее, он же тебя лягнёт! — не раз кричали ему в таких случаях, но он не обращал внимания.
В конце концов необъезженный ишак сбросил его однажды на твёрдую, как камень, землю.
Гайли провалялся почти месяц, воя от боли и держась за бедро. А когда поднялся, стал ходить не то что прихрамывая, а как-то бочком. С тех пор и закрепилась за ним кличка Кособокий.
Гайли, ещё не успев сесть, вытянул длинную шею, окидывая стол ищущим взглядом.
— Есть-то я, пожалуй, не хочу, — сказал он и облизал сморщенные губы, — а вот если у тебя молочко от бешеной коровы найдётся, я бы не отказался горло промочить.
Акнабат, ни слова не говоря, достала из холодильника запотевшую бутылку водки и вместе с рюмкой поставила перед братом. Не найдя на столе второй рюмки, Гайли обнажил в улыбке щербатые зубы и уставился на Тойли Мергена.
— А ты что же? Или, дожив до седых волос, решил праведником стать?
Мерген промолчал. Но Кособокого это не обескуражило. Он наполнил рюмку, мигом её опрокинул, зацепил с тарелки зелёный лук, понюхал его, положил обратно и закурил.
— Если уж пьёшь, то закусывай! — проворчала Акнабат и, налив в большую цветастую пиалу шурпы, поставила её перед братом.
— Ты меня не торопи! — отмахнулся он. — Захочу — поем. — И, дымя папиросой, наклонился к Тойли. — Так чем же кончилось? Освободили?
— Выходит, так.
— М-да… Значит, всё-таки своего добились, — сердито нахмурился родственник. Он снова наполнил рюмку и, покосившись на Тойли Мергена, спросил: — В чём обвинили?
— А ты что, разве не был на собрании? — в свою очередь спросил Тойли.
— Не был.
— Это почему же?
— Некогда было. Понимаешь, тут такое важное дело… Ай, да какое это имеет значение — был я ка собрании или не был? Ты лучше не уводи в сторону, расскажи, какие грехи на тебя навьючили?
— Как раз главный грех тебя и касается.
— Не понял! — помотал головой Гайли. — Какое я имею отношение к твоему председательству?
— Ты ведь мне родственник?
— Ну и что ж с того? Если я тебе шурин, а ты мне зять, то, конечно, родня. Тут никуда не денешься…
— Вот это-то и скверно, что родственник…
— Бог ты мой, но почему же?
— Признали, что семейственность развёл.
— Се-мей-ствен-ность! — от души расхохотался Кособокий. — Ну и молодцы! Нашли же что навьючить!.. Конечно, если захотели снять, то уж причину придумать нетрудно… Сей-мей-ствен-ность! Ну и ну!..
— Ты, Гайли, зря на собрание не явился. Тебе бы следовало прийти. Тогда бы ты сейчас не смеялся, — со всей серьёзностью проговорил Мерген. — Если хочешь знать, в нашем колхозе моих родственников — братьев и сестёр, родных и двоюродных, дядюшек, тётушек, да их потомства, как оказалось, — больше семидесяти душ.
— Ну и что с того? А даже если не семьдесят, а сто семьдесят!
— Дело, конечно, не в числе, дорогой мой. Дело в должностях. Если хочешь знать, то, как оказалось, ровно половина из них — либо служащие, что пером по бумаге водят, либо заняты такой работой, что можно и не потея есть досыта. Да и среди другой половины тоже немало таких, что только называются колхозниками, а на самом деле… За примером далеко ходить не надо. Вот, возьмём хотя бы тебя…
