— Добрый вечер, милейший барон! В любое время к вашим услугам. Мой подчиненный? Это, конечно, лейтенант Вурм. Из моего отдела. У него действительно ответственное задание, но я не уполномочивал его обращаться в комендатуру СС. Он надоедал вам?
— Надоедал? Да он просто приказывал! Дайте ему две роты, и никаких разговоров! Я взял на себя смелость его оборвать…
— Правильно сделали, мой барон. Я тоже одерну этого малого!
— Вот и отлично. Благодарю вас, майор! А где вы намерены быть вечером? У вас есть па сегодня какой-нибудь план?
— По совести говоря, никакого. Как раз сижу и думаю, куда бы пойти развлечься. Часов до десяти я еще буду занят. А после десяти… Право, не придумаю. В «Стеллу», может быть? Там, говорят, новая программа…
— Видел я ее, майор! Чепуха! Приезжайте лучше к «Патрону»! Кстати, мне очень нужно с вами поговорить, очень нужно!
— Всегда рад… Значит, в десять у «Патрона».
— Я вас жду, майор, непременно… Сервус!
— Сервус, дорогой барон!
Итак, в перспективе — приятнейший вечер. Майор пружинистым шагом подошел к платяному шкафу и облачился в кожаное пальто. Мягко поскрипывая сапогами, майор пошел по пустынному коридору. Перед кабинетом лейтенанта Вурма он задержался, взглянул на часы и без стука приоткрыл дверь. Лейтенант кричал в телефон охрипшим от напряжения голосом:
— Что?! Да вы что… Я приказал выставить весь личный состав! Даже больных, черт побери! Это приказ! Как вы смеете? Выполнять! Не рассуждайте, а выполняйте!
Трубка с размаху ударилась о рычаги. Вурм поднял глаза, увидел шефа и принялся торопливо застегивать китель.
— Вы, герр майор?
— С кем это вы столь бесцеремонно, лейтенант? — спросил Кребс, брезгливо оглядывая взлохмаченного Вурма.
— С префектом чешской полиции, герр майор. Очень непонятливый господин. Никак не может взять в толк…
— …что ответственный работник гестапо не в силах самостоятельно справиться со своим заданием? Так, что ли?
Вурм растерянно заморгал.
— Ну что ж. Действуйте, как найдете нужным, — сказал майор. — Только не превышайте власти. Комендатуру СС беспокоить по этому поводу не следовало. Да и на помощь чешской полиции особенно не полагайтесь. Помните, что на фронте вам придется полагаться только на собственную смекалку… Утром доложите о результатах. Хайль!
Часовой у крыльца четко взял на караул. Холодный вечерний воздух приятно хлынул в легкие Кребса. Шофер ловко подвел машину к самым ступенькам…
На дверях подвальной квартиры была прибита небольшая дощечка с надписью: «Карел Рогуш, сапожных дел мастер».
Кованда водил по картонке лучом карманного фонарика и невнятно бормотал:
— Карел Рогуш, Карел Рогуш, Карел Рогуш…
— Ну что, папа? Он? — с нетерпением спросила Оленька.
— Не знаю, детка… Никак не припомню, как его звали…
— А в лицо ты его узнаешь?
— Еще бы! Конечно, узнаю. Он должен быть одноглазым… — Тогда нечего раздумывать!
Оленька решительно нажала кнопку звонка. Звонок не работал.
— Стучи! — сказала Оленька.
Кованда привычной рукой энергично забарабанил в дверь. Тотчас послышались торопливые шаги, и женский голос тревожно спросил:
— Кто там?
Кованда чуть было не брякнул: «Полиция!», но вовремя спохватился и ответил:
— К мастеру!
Щелкнул ключ в замке, дверь распахнулась, и гости вошли в скупо освещенную прихожую. Они поздоровались с пожилой худощавой женщиной, затем Кованда спросил, дома ли мастер Рогуш. Женщина подозрительно оглядела громоздкую фигуру переодетого полицейского, но присутствие юной Оленьки, видимо, успокоило ее, и она ответила:
— Дома, дома. Проходите, пожалуйста…
Из прихожей Кованда и Оленька попали в скромно обставленную, но чистую и уютную кухню. У стола, покрытого старенькой клеенкой, сидели двое: пожилой человек и юноша. Пожилой был сухопар, смугл, с черной повязкой на глазу. Он набивал табаком папиросные гильзы. А вихрастый и тоже смуглый паренек читал какую-то затрепанную книгу.
Когда гости вошли, одноглазый сразу же прервал свое занятие и встал. А паренек поднял голову от книги и уставился на Оленьку.
— Вы пан Рогуш? — спросил Кованда одноглазого.
— Да, я Рогуш. Чем могу служить, пан стражмистр?
При слове «стражмистр» женщина, отошедшая было к печке, вздрогнула и быстро обернулась.
— Вы меня узнали? — смущенно улыбнулся Кованда.
— А как же! Вас, пан стражмистр, я до смерти не забуду, — спокойно ответил сапожник и как-то странно подмигнул единственным глазом. — А вот с девушкой я не знаком…
— Это Ольга, — пояснил Кованда. — Моя дочь.
— Ваша дочь, пан стражмистр? — удивился сапожник. — Что ж, очень приятно. Большая у вас дочь и красавица… А вот это, если позволите, мой наследник Ян, ученик слесаря на заводе «Юнкерс». — Он указал на смуглого парня с книгой и тут же сделал ему строгое замечание: — Стыдно, Гонза! Встань, предложи девушке раздеться и подай ей стул. Нельзя быть таким увальнем! А это, — обернулся он к женщине у печки, — моя супруга. Прошу любить и жаловать.
Произошло неловкое знакомство, со взаимным пожиманием рук и смущенным бормотанием приличествующих случаю фраз: «Очень приятно», «Извините за беспокойство». Вихрастый паренек в ответ на замечание отца немедленно вскочил и, залившись краской, принялся неловко ухаживать за Оленькой.
Одноглазый предложил Кованде стул, но тот отказался:
— Я не хочу у вас тут долго засиживаться, пан Рогуш. Я ведь к вам по очень важному делу, которое не терпит отлагательства…
— Тогда тем более нужно сесть, пан стражмистр. Как же мы будем говорить о деле стоя?
— Но мне бы хотелось поговорить с вами наедине, пан Рогуш. Не найдется ли у вас укромный уголок, где мы с вами могли бы побеседовать с четверть часика?
— Найдется такой уголок, пан стражмистр. У меня в мастерской нам никто не будет мешать. Только по вечерам мы в ней не топим…
— Ничего. Авось не замерзнем… Оленька, побудь пока здесь.
— Папа, ведь мы хотели… — начала было Оленька, но Кованда ее остановил:
— Помолчи. Я поговорю с паном Рогушем, а ты подожди меня здесь. Надеюсь, молодой человек не даст тебе скучать.
Одноглазый сапожник и Кованда ушли из кухни, а Оленька, которую Гонза заставил спять пальто, опустилась на стул и приготовилась молча ждать. Но молчать ей не пришлось…
Жена сапожника, пани Рогушева, была не из тех, кто равнодушно проходит мимо чужих секретов. Тем более, если эти секреты касаются ее семьи. Воспользовавшись отсутствием Кованды и мужа, она немедленно приступила к делу. В несколько минут она завоевала Оленькино доверие и вскоре узнала печальную историю Мирека Яриша. И, пока Кованда осторожно прощупывал своего одноглазого собеседника, Оленька уже облегчила сердце и плакала в объятиях пани Рогушевой, а Гонза метался по кухне, ерошил вихры, потрясал кулаками и гневно восклицал:
— Нет, нет! Это так оставить нельзя!..
Когда Оленька успокоилась и вытерла слезы, Гонза остановился перед нею и твердо сказал:
— Слушай, девушка! Все, что ты сказала, очень и очень правильно. Человека нельзя покидать в беде, особенно в нынешнее тяжелое время. Миреку обязательно надо помочь. Об этом и говорить не приходится. Только зря ты впутала в это наших стариков. Старики в таком деле — одна помеха. Я уверен, что они не договорятся, даже если до утра будут мерзнуть там, в мастерской. Мой папаша глаз на политике потерял — вышиб какой-то фараон резиновой дубинкой в тридцать шестом году, во время первомайской демонстрации, — и с тех пор он ни о чем, кроме подметок, слышать не хочет. А твоему отцу и подавно нельзя встревать в такую заваруху. Полицейский ведь, что там ни говори! Ему за такое, в случае чего, верная пуля… Ты лучше сама скажи: хочешь вправду выручить этого Мирека Яриша?..
