Они проехали в метро под Москвой-рекой, вышли на поверхность в другом, тоже старом районе столицы. За это время Телков, стараясь усыпить длительность Моржового, кашляя и задыхаясь, выкурил ещё три сигареты. Он думал о четвёртой с тоской. Но наконец Козлов привёл своего охранителя в тихий кривой переулок, во двор старого пятиэтажного дома. Жил он на чердаке, перестроенном под мастерские.
— Ну, мент, держи, — бодро произнёс художник, остановившись перед подъездом, и протянул ладонь.
Телков её пожал и предупредил:
— Войдёте, когда скажу. — И, проверив, на месте ли пистолет, первым шагнул в подъезд.
— Но учти. Если ты ко мне, то чтобы без обиды. Мол, Егорыч жмот. Я вылакал всё позавчера, — почти угрожающе предостерёг живописец.
— Я при исполнении не пью, — отрезал лейтенант.
Лифта не было, и ему пришлось вместе с художником карабкаться вверх по щербатой лестнице. Но дороге им встретилась дородная женщина с простым округлым лицом, немного грубоватым, но приятным. Она несла пустое ведро.
— Дарья, ты что с пустым ведром? — всполошился Козлов. — Это ж плохая примета. Теперь у нас с другом, — он кивнул на Телкова, — будут неприятности. И всё из-за тебя. Нет, ты поверни назад.
— Не бойся, Егорыч, я добрая, — засмеялась Дарья. — Да и пора мне. Кормить детей.
— Ну, если так, мы не задерживаем. — И живописец уступил дорогу. — Это Елизавета Фёдоровна, о которой я говорил, — шепнул он, глядя ей вслед. — Как? Похожа?
— Я ту никогда не видел, — признался Телков.
— Похожа. Особенно внутренний мир. Опять-таки родилась в деревне. И тоже без мужика. Его, правда, убили по пьянке, — сказал Козлов, винясь за этот Дарьин изъян.
Они поднялись на верхнюю площадку, в углу которой стоял гипсовый муромский богатырь в шлеме-шишаке и кольчуге и всматривался из-под могучей ладони во вражескую даль.
— А вот и моя мастерская, — гостеприимно сказал живописец и шагнул к двери, что располагалась справа.
— Стоп! Первым я войду, — остановил его Телков и снова извлёк своё табельное оружие. — Открывайте замок.
— У нас не заперто. Мы живём по-деревенски, — сказал живописец.
— В деревне так не живут, — возразил Телков, вспомнив последнюю поездку к своей деревенской бабушке и амбарный замок на её избе. — Вы живёте по-американски. Это у них при полном разгуле преступности почему-то не запирают дверь. Вот к ним маньяки и входят.
— Нехристи, одним словом, — поддержал его живописец.
Выставив пистолет, опер левой рукой толкнул от себя дверь и осторожно вступил в небольшой коридор. Он осмотрел каждую пядь, поводя по сторонам нацеленным стволом.
«А вот это я уже где-то видел», — насторожённо отметил Телков, задержав взгляд на старых унтах из собачьего меха, приставленных к стенке возле порога. И вспомнил подземный переход, ведущий в метро «Арбатская»… ряды художников, которые кормились тем, что тут же, не сходя с места, писали портреты прохожих. Дело было зимой, и один из них, малорослый с бородой, прохаживался возле мольберта и складной табуретки в этих самых унтах. Телков по-новому взглянул на Козлова и вслед за унтами узнал и его.
После коридора молодой опер так же тщательно обшарил собственно мастерскую, но Моржового не было и здесь.
— Можете смело войти… Итак, здесь вы рисуете. А живёте-то где? По какому адресу? — не расслабляясь, спросил Телков.
Комната как раньше была чердаком, так им и осталась. Была завалена всевозможным древним хламом. Кое-что он видел только в историческом музее: тёмные от времени прялки, тележные колёса и хомуты. Остальное место занимали ряды картин, приставленных друг к другу, да пустые рамы.
— Здесь и живу, — ответил живописец.
— Тогда почему у вас нет телевизора? — хитро прищурился лейтенант, стараясь подловить хозяина на обмане. — Сегодня как раз идёт очень содержательный фильм. О том, как наша милиция борется с преступной бандой.
— А я телевизор не смотрю, — беззаботно отмахнулся Козлов.
— Но у вас, как я погляжу, отсутствует радио и не видно ни журналов, ни книг. Козлов, да у вас нет ни единой газеты! — поразился опер.
— Да они-то мне зачем? — удивился живописец, словно он, Телков, был полной бестолочью.
— Но откуда-то вы должны черпать информацию, — терпеливо пояснил опер.
— Я её черпаю из преданий и легенд, — сказал Козлов.
«Пора бы объявиться и Моржовому, — подумал Телков, чтобы закончить беседу, принявшую слишком мудрёный оборот. — Неужто он упустил нас? Только этого мне не хватало!»
Но тут же лейтенант ощутил на своём затылке чей-то пристальный взгляд. Он резко обернулся, намереваясь застать врасплох его владельца. Однако за спиной была лишь глухая непроницаемая стена. Но вот какая штука — этот чей-то взгляд будто развернулся вместе с ним, так и прилип к его затылку.
— У вас не найдётся парочки зеркал? — спросил Телков у хозяина мастерской.
— Есть одно, да и то разбитое на части. Позавчера же и раскокал. Не понравился сам себе, — посетовал Козлов. — Уж больно был похож на лешака.
Он полез в картонный ящик, набитый разным хламом, и выбрал два самых больших осколка.
Телков направил один кусок зеркала на свой затылок и посмотрел во второй. В нём отразилась очень короткая стрижка и на ней след, оставленный чьим-то взглядом. Телков его узнал. Точно такой тяжёлый липкий взгляд был у Моржового в музее и кафе. След был свежий, точно только что сорванный с грядки огурец. Значит, киллер и впрямь шёл за ними по пятам. И в этот момент таился где-то рядом, ждал удобного часа.
«Что ж, посмотрим, кто из нас угодил в ловушку», — задиристо подумал молодой опер.
— Вот что, Козлов, пока не дам отбой, ни шагу за порог. Сиди, рисуй на здоровье. А дверь ты, будь добр, запри на замок. И для всех остальных тебя нет дома. Кроме меня, — распорядился Телков, тоже переходя на «ты». Теперь их сближала общая судьба, покрепче, чем выпивка на брудершафт.
— Выходит, меня могут… того? — Живописец провёл ладонью по горлу и нахмурился. — Ты скажи ему: пусть не балует, мне ещё надо много написать.
— И напишешь. Я буду внизу. — Телков заговорщицки подмигнул Козлову. — А это я оставлю у тебя. Когда всё кончится, вернусь и заберу. А пока храни пуще собственного глаза.
Он сдвинул на столе тюбики с красками, положил пакет со стаканом и спустился во двор.
Там он походил, будто на прогулке, и, облюбовав на детской площадке игрушечный теремок, сложенный из отполированных жёлтых брёвен, с трудом втиснулся в его тёмное чрево. В теремке было тесно, Телкову пришлось свернуться в рулон на манер пожарного шланга, но зато отсюда просматривались все подходы к подъезду, в котором жил Козлов.
«Вот таким ограниченным, наверное, видит наш бескрайний замечательный мир бедолага — сторожевой пёс из своей собачьей булки», — сочувственно подумал опер, выглядывая из теремка.
Присмотревшись и пока не заметив ничего подозрительного, Телков решил не терять времени зря и позвонил на работу. У телефона оказался совсем уж юный оперативник, только что пришедший в отдел.
— Славик, пошарь по нашим сусекам. Меня интересует Иван Каляев, осуждённый за преднамеренное убийство. Где это было? Когда? И ещё некая Елизавета Фёдоровна. Она проходила по тому же делу в качестве пострадавшей, — попросил лейтенант.
