Таверна Джона, Джо притон —
Мы пили чистый джин.
Кто с Маргарет ушел наверх,
А кто, увы, с Катрин.
Разбившись по парам, как с мышкою кот,
Играли бездомные ночь напролет.
Там Нэлл — подружка моряков
И, с глазами коровьими, Мэг
Раскрыли мне объятья, но
Я не ищу ночлег.
Мне клетка эта не под стать —
Хандрить и старость коротать.
Рыдают соловьи в садах,
Где матери наши — нагие.
Сердца, разбитые нами давно,
Сердца разбивают другие.
Слезы везде. В море дна не видать.
Пусть за борт текут. А мы будем спать.
Мой сын, когда под толп галдеж
На трон торжественно взойдешь,
Не упускай из виду воды, ибо
Скипетры тонущие видят там рыбы,
Безразличные к символам сим; нет —
Ты представь корону, лежащую в иле
Со статусом дивана разбитого или
Искореженной статуи; во дни
Когда залпы салютов и стяги — везде,
Помни, бездны ни тебе не завидуют, ни
Королевству твоему призрачному, где
Монарх всего лишь предмет.
Не ожидай помощи от тех, кому дана
Власть принца вразумлять иль ссылаться на
Бич, держа официальную речь,
На открытии памятника Прогрессу, сиречь
Дитя ведя — в руке лилий пучок? Бред!
В их королевских зверинцах живут,
Замалчиваемые тактично, акулы и спрут,
И все происходит по сверенным часам
Пока те заведены, но не боле,
Потом остается океанская гладь, там
Нет по подписке концертов, да пустое поле,
Где нечего есть в обед.
Только и скажет в душе твоей мгла
То, что не смеют сказать зеркала,
Чего бояться больше — моря, где
Тиран тонет, мантией спутан, воде
Вдова кажет невинную спину, когда
Кричит он, захлебываясь, или края земли,
Где император в рубище стоит, вдали,
Замечает нечто, ковыляющее к нему, пока
Наглецы, глумясь, читают его дневник,
Нечто, шлепающее издалека
С нечеловеческой скоростью; у снов, у них
Учись тому, в чем нужда.
И все же надейся, пусть страхом чреват
Истины Путь, как над бездной канат,
Ибо принц в безопасности, пока он
Верит в то самое, чем был смущен,
Слева в ухо поют сирены о водах и
О ночи, где спит иная держава,
Где смертные пребывают в мире, справа
Ифрит предлагает прекрасный исход
Туда, где мысли чисты, как ни быть, если
Там нет никаких запретов. Вот
Так принцы многие и исчезли,
И нечестивые короли.
Подозревай, коль пройдешь сей искус,
Ясное утро, когда ты и в ус
Даже не дуешь, ты всеми любим,
Стелется низко над гаванью дым,
Голуби заняли место ворон
На куполах, триумфальных арках,
И кавалеры за дамами в парках
Следуют чинно и здешний бедлам
Домом надежным кажется им —
Милым созданьям и славным мужам —
Помни, в отчаянии рушился Рим
Истабана, Вавилон.
Как места тут мало, и шанс как здесь мал
Примеры подать, явить идеал
Меж зыбкою гладью соленой воды
И скучным песком, где сотрутся следы,
Того, чей удел — отвращенье,
Того, кто веселым отправился в путь
От — вольному воля, до — уж как нибудь.
Но помни, в конце успешного дня,
Когда головой ты к подушке приник,
Что в шаге одном ото льда и огня
Твой праведный город лежит, и для них
Время его — мгновенье.
Если ж престол потеряешь, ступай
Вслед за отцом твоим в дальний тот край,
Где мысль обвиняет и страсть кажет нос,
Славь обжигающий ноги утес,
За очищение страждущей плоти,
Будь благодарен прибоя волне,
Гордыню смывающей в море, вполне
Можешь довериться проводнику —
Вихрю, когда ты с собой не в ладах,
Путь он укажет тебе к роднику
И к острову в море, где тело и дух
Способны парить на свободе.
И, сидя на палубе, это письмо
Пишу я тебе, с тоской наблюдая,
Как резвых дельфинов плещется стая,
Прочти его, мой Фердинанд,
Когда покинет земную юдоль
Алонсо, твой отец, и некогда король
Неаполя, теперь зовущий Смерть, ликуя,
В надежде обрести покой в душе
И новую любовь, и, слыша звуки мессы,
Он видит статую, готовую уже
Простить мечты несбыточные нам.
Да был увечным он изваян! Разве не
Предстал уже таким он древней рати,
И с мордой скорбной обезьяны? Как некстати
Сей Призрак в завоеванной стране.
Звезды измученной, непокоренной, лев,
Не знающий любви, ничто его не учит
И, Время презирая, зад могучий
Америке визгливой кажет он во мгле
И очевидцам. Обвиняет морда
И не прощает ничего, особенно когда
Успешны те, кто подбоченясь гордо,
Ответы получить к нему пришли сюда:
Нет, на — "Любовь ко мне, надеюсь — всенародна?"
Раб забавляет льва. "Страдать всегда мне?" Да.
Плоть, уникальность, красоту и пылкие признанья
Сопровождает поцелуй в Миранды ипостась,
И одиночество мое, пока меж нами связь,
О, милая, иная навсегда, храни мое деянье,
Мгновенья удобряя; ведь я призван
Смешaть с твоим внезапный мой восторг,
Два трепета в один, как бы один зарок,
Предвосхищая все — здесь, там, и ныне, присно.
Что не касание твое, твой образ, твой секрет
Отвергну, улыбаясь; разве дрожи,
Моей мольбы не хватит нам, о, нет,
Иная нежность молится здесь тоже,
Но тот, кто одинок, с ней совладать не сможет,
В Уместном Времени и Верном Месте. Свет!
Мой милый мне принадлежит, как в зеркале пустом,
Как знает добрый Государь отверженных своих,
У моря синего всегда высок зеленый холм.
Подпрыгнул Черный Человек в чащобе, за кустом,
Стал на ноги, махнул рукой и сгинул в тот же миг.
Мой милый мне принадлежит, как в зеркале пустом.
Вот Ведьма плавится, крича, под солнечным лучем,
Яд иссушает тело, как полдневный жар — родник.
У моря синего всегда высок зеленый холм.
На перекрестке осенил меня Старик перстом,
И слезы счастья бороздят его иссохший лик.
Мой милый мне принадлежит, как в зеркале пустом.
Меня, целуя, он будил и не жалел о том,
В лучах сияли паруса, глаза и сердолик.
У моря синего всегда высок зеленый холм.
Европы католической сорняк
Расцвел здесь, корни в грунт вплетая,
И пестрыми домишками тесня,
Отроги желтые беспечного Китая.
Святые — в стиле рококо — и, выше, лик Господень
Сулит солидный куш за гробом игрокам.
С борделем в двух шагах, свидетельствует храм,
Что вера снисходительна к природе.
Не нужен страх тебе, терпимости столица,
Перед грехом неискупимым, словно ад,
Крушащий души и могучие державы.
Когда пробьют часы, невинные забавы
Неведенье младенца защитят,
И ничего плохого не случится.
Живут в этом городе тысячи душ,
Кому — особняк, а кто — будто уж.
И нет для нас места, милый, и нет для нас места.
Другая страна была отдана нам,
Взгляни-ка на глобус — она еще там.
Но нет нам пути обратно, милый, но нет нам пути обратно.
Вон, тисы на сельском погосте растут,
И те, по весне, обновляют листву.
На что паспорта не способны, милый, на что паспорта не способны.
И консул изрек, не подняв головы:
"Коль нет паспортов, все равно, что мертвы".
Но мы еще живы, милый, мы еще живы.
Пошел в комитет, а там вежливый клерк
Сказал: "После дождика, может, в четверг…".
А куда ж нам сегодня, милый, а куда ж нам сегодня?
На митинг забрел — глас толпы был таков:
"Их пустишь, так сами уйдем без штанов".
Это о нас, ведь, с тобою, милый, это о нас, ведь, с тобою.
Гром слышался с неба и пела там медь,
То Гитлера голос был: "Смерть, всем им смерть!"
И это про нас то, милый, и это про нас то.
Я пуделя видел в жилетке зимой,
Я видел как кошку впустили домой.
Вот так бы немецких евреев, милый, вот так бы немецких евреев.
Хожу я к причалу, — не считаны дни,—
Там плещутся рыбы, свободны они.
Всего-то в трех метрах, милый, всего-то в трех метрах.
Вороны слетались в заснеженный парк,
Живут без политиков, карр, себе, карр…
Потому что они не люди, милый, потому что они не люди.
Приснился мне дом, и в нем тьма этажей,
Там тысяча окон, там тыща дверей.
Но где же там наша, милый, но где же там наша?
Стоял на равнине, сияла звезда,
И тыщи солдат — туда и сюда…
Это по нашу душу, милый, это по нашу душу.
Наложница императора
Евнуху ходит стучать,
Войска на границах копья
Оборотили вспять.
Вазы разбиты, женщины мрут,
Оракулы врут в унисон.
Мы палец сосем. Представленье —
С душком и вгоняет в сон.
Но — Перевоплощенья Акт,
И — тема Хо! — звучит,
Вот, из машины явлен бог,
Неряшливый на вид.
Он роль бормочет, извратив
Один иль два стиха,
Велит всех пленных отпустить,
И опустить врага.
Как он их пережил — понять никто не мог:
Ведь умоляли же его, чтоб доказал —
Что им не жить без их страны и догм?
И мир, откуда изгнан он, был несравнимо мал,
И как земле быть местом без границ,
Раз Это требует изгнать любви менял.
Приняв страх на себя, он ужас стер с их лиц,
Он роль свою сыграл, как замысел велит,
Чтоб те, кто сир и наг, воистину спаслись.
Пока и места не осталось гнать его в пыли,
В Народ изгнания, куда он был гоним.
И в том завидуя ему, но с ним они вошли
В страну зеркал, где горизонт не зрим,
Где смертных избивать, все что осталось им.
