Воинская песня, офицерский романс имеют прочные традиции в русской поэзии, песенном творчестве, что в конечном итоге указывает на особые отношения в России армии и народа, нигде более не встречаемые, так уж сложилось исторически. И как нам теперь ни пытаются внушить, что гражданственность поверяется пацифизмом, а не патриотизмом, ничего из этого не выходит. Душа поет совсем о другом. В народе нашем живет уважительное и возвышенное отношение к воину. И это убедительно проявляется в воинских песнях, как прошлых, так и нынешних. Кроме того, нынешняя популярность офицерского романса как бы оживляет и песни давних времен.
О том, как давняя песня продолжает жить и сегодня, можно судить по одному из самых замечательных романсов «Не для меня придет весна…», написанному поэтом А. Молчановым в 1838 году на Кавказе, на борту флагманского корабля Черноморского флота «Силистрия», который строил, а потом и водил капитан первого ранга, впоследствии контр-адмирал П.С. Нахимов. Этот романс и теперь бытует во множестве вариантов. Ветеран Великой Отечественной войны из казахстанского города Петропавловска А.Р. Сидницкий провел целое исследование этого удивительного романса («Армия и культура», «Аргумент», № 2, 1993 г.). Ему даже удалось установить, что мелодию неизвестного автора Яков Федорович Пригожий (1840–1920), работавший пианистом, переложил на эстраде знаменитого московского ресторана «Яр».
Не для меня придет весна,
Не для меня Буг разольется,
И сердце радостно забьется
В порыве чувств не для меня!
Не для меня весной родня
В кругу домашнем соберется,
«Христос воскрес!» из уст польется
В день Пасхи, нет, не для меня!
В более поздних вариантах:
Не для меня Дон разольется.
Но характер современных воинской песни и офицерского романса невозможно понять без уяснения трагедии русской армии, постигшей ее в начале века, что отразилось в поэтическом творчестве. В раздел «Только нам не менять офицерский мундир…» мне и хотелось включить песни и романсы русского воинства периода Гражданской войны, Белого движения, гибели русской армии. Именно песенную лирику, говорящую о состоянии души человека. Однако оказалось, что сделать это не так просто, а может быть, пока и невозможно. И не только потому, что этот, скажу так, песенный материал оказался рассеянным по всему свету, а теперь уже во многой мере и стерт временем, погас в сознании тех, кто его помнил. Кроме того, он оказался, как бы это точнее сказать, — недовоплощенным. Ведь песня — явление сложное. Для того чтобы она появилась, необходимо сочетание целого ряда условий стихи каким-то образом должны встретиться с той единственной мелодией, которая отвечает их строю. Но могли ли быть соблюдены эти и другие прихотливые условия, когда рушились государство, весь уклад народной жизни, культура, вера, дух человеческий…
Дабы было ясно, о чем идет речь, сошлюсь на пример. Журналисту Василию Карпию удалось вывезти из Нью-Джерси некоторые копии материалов архива офицеров Императорского Российского флота. Среди них было немало документов чисто человеческих — писем, стихов. В частности, замечательные стихи русского офицера, написанные в 1910–1914 годах. Мы не знаем даже имени автора стихов. Они помечены лишь инициалами «В.Л.». Стихи столь лирические, столь тревожные и пронзительные, что, казалось, не могли рано или поздно не стать замечательными романсами.
О своих поисках В. Карпий рассказал в телепередаче об офицерском романсе по Российскому каналу (Т.О. «Лад», автор и ведущая Галина Преображенская). Для этой телепередачи и был создан романс на давно написанные стихи. Страшно сказать, но ведь для того, чтобы текст встретился с музыкой и прозвучал для всех, должно было пройти восемьдесят лет… Это ведь особый текст. Совсем не то что современные тексты, написанные на тему или по мотивам того времени.
Все-таки там, в эмиграции, русское песенное творчество, и особенно воинское, сохранялось в большей степени, чем здесь, на родной почве, которая его породила. Факт, конечно, не просто удивительный, но страшный, говорящий о целенаправленном, расчетливом и коварном подавлении народного духа и души человеческой. И дело, как понятно, не только и не просто во внешних запретах, цензуре, но и в более изощренных формах борьбы со всяким проявлением духа, живого человеческого чувства — в искажении, вульгаризации самой природы художественности, подмене её идеологическими и политическими догмами. Ведь «чем выше произведение в художественном отношении, тем оно и национальнее» (В. Белинский). С какой целью искажалась? Да все с той же ― и художество поставить на службу идеологии, даже ценой его подмены и уничтожения.
Ведь и в этот старинный романс «Не для меня придет весна…», в его более поздние варианты и переделки, внесены изменения вроде бы незначительные, но чрезвычайно характерные, изменяющие его смысл на противоположный ― вместо «Не для меня» — «И для меня». Очевиден общий пафос, замысел этих изменений: как бы уйти от пессимизма к оптимизму, чувству якобы более благородному и нужному. А по сути, уйти от самой народной природы песни. Ведь оптимизм — вообще мировоззрение несложное, как заметил А. Блок.
Но чем это вызвано? Абсолютной уверенностью в том, что песня, а равно и всякое художественное произведение должны немедленно и самым прямым образом воздействовать на человека, воспитывая, переделывая, «перековывая» его… Конечно, это вульгарное понимание связи жизни с искусством, в конце концов восходящее к революционной нетерпимости. Сказывается в этом не только эстетическая, но и просто человеческая глухота. Ведь основное эмоциональное напряжение в этом старинном романсе вызвано именно жалобой человека неведомо кому, жалобой, которую нести некому, кроме как вылить ее в песне, жалобой на то, что герою но чьей-то воле приходится уезжать на верную погибель:
