Об этом мне думалось летом 2005 года на берегу Кубани, на окраине Краснодара, на том самом месте, где весной 1918 года погиб генерал Лавр Георгиевич Корнилов. Хата, в которую залетел шальной снаряд, все в таком же запущенном виде, и в ней все так же живут люди. За все эти «реформаторские» годы никто из патриотов, почитающих Л.Г. Корнилова спасителем России, так и не удосужился поставить на этом скорбном месте, у рядом проходящей трассы, крест или какой-то памятный знак, который хоть в какой-то мере заменил бы могилу генерала, которой у него нет на земле… Никто ведь уже этому не препятствовал. Или не особенно верили в то, что декларировали?
За всем этим проглядывает непростительное легкомыслие и поразительная интеллектуальная немощь людей, призванных осмысливать нашу жизнь в ее историческом развитии. Этот мировоззренческий экскурс в данном случае совершенно необходим для понимания воинской песни и офицерского романса, так как они оказались вплетенными в общую идеологическую ситуацию, царившую в стране. То, как воинская песня вернулась в нашу культуру, ее нынешнее состояние будет представлено в сборнике «Военный романс».
Петр ТКАЧЕНКО
В ужасах войны кровавой
Я опасности искал,
Я горел бессмертной славой,
Разрушением дышал;
И в безумстве упоенный
Чадом славы бранных дел,
Посреди грозы военной
Счастие найти хотел!..
Но, судьбой гонимый вечно,
Счастья нет! — подумал я…
Друг мой милый, друг сердечный,
Я тогда не знал тебя!
Ах, пускай герой стремится
За блистательной мечтой
И через кровавый бой
Свежим лавром осенится…
О мой милый друг! с тобой
Не хочу высоких званий,
И мечты завоеваний
Не тревожат мой покой!
Но коль враг ожесточенный
Нам дерзнет противустать,
Первый долг мой, долг священный —
Вновь за родину восстать;
Друг твой в поле появится,
Еще саблею блеснет,
Или в лаврах возвратится,
Иль на лаврах мертв падет!..
Полумертвый, не престану
Биться с храбрыми в ряду,
В память Лизу приведу…
Встрепенусь, забуду рану,
За тебя еще восстану
И другую смерть найду!
Где друзья минувших лет,
Где гусары коренные,
Председатели бесед,
Собутыльники седые?
Деды, помню вас и я,
Испивающих ковшами
И сидящих вкруг огня
С красно-сизыми носами!
На затылке кивера,
Доломаны до колена,
Сабли, ташки у бедра,
И диваном — кипа сена.
Трубки черные в зубах;
Все безмолвны, дым гуляет
На закрученных висках
И усы перебегает.
Ни полслова… Дым столбом…
Ни полслова… Все мертвецки
Пьют и, преклонясь челом,
Засыпают молодецки.
Но едва проглянет день,
Каждый по полю порхает;
Кивер зверски набекрень,
Ментик с вихрями играет.
Конь кипит под седоком,
Сабля свищет, враг валится…
Бой умолк, и вечерком
Снова ковшик шевелится.
А теперь что вижу? — Страх!
И гусары в модном свете,
В вицмундирах, в башмаках,
Вальсируют на паркете!
Говорят: умней они…
Но что слышим от любого?
Жомини да Жомини!
А об водке — ни полслова!
Где друзья минувших лет,
Где гусары коренные,
Председатели бесед,
Собутыльники седые?
О память сердца! ты сильней
Рассудка памяти печальной,
И часто сладостью своей
Меня в стране пленяешь дальной.
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милый, незабвенный
Повсюду странствует со мной.
Хранитель-гений мой — любовью
В утеху дан разлуке он:
Засну ль? — приникнет к изголовью
И усладит печальный сон.
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
Ворон, где б нам отобедать?
Как бы нам о том проведать?
Ворон ворону в ответ:
Знаю, будет нам обед;
В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый.
Кем убит и отчего,
Знает сокол лишь его,
Да кобылка вороная,
Да хозяйка молодая.
Сокол в рощу улетел,
На кобылку недруг сел,
А хозяйка ждет милого,
Не убитого, живого.
Одинок месяц плыл, зыбляся в тумане,
Одинок воздыхал витязь на кургане.
Свежих трав не щипал конь его унылый,
«Конь мой, конь, верный конь, понесемся
к милой!
Не к добру грудь моя тяжко воздыхает,
Не к добру сердце мне что-то предвещает;
Не к добру без еды ты стоишь унылый!
Конь мой, конь, верный конь, понесемся
к милой!»
Конь вздрогнул, и сильней витязь возмутился,
В милый край, в страшный край как стрела
пустился.
Ночь прошла, все светло: виден храм с дубровой,
Конь заржал, конь взвился над могилой новой.
Соловей мой; соловей,
Голосистый соловей!
Ты куда, куда летишь,
Где всю ночку пропоешь?
Кто-то бедная, как я,
Ночь прослушает тебя,
Не смыкаючи очей,
Утопаючи в слезах?
Ты лети, мой соловей,
Хоть за тридевять земель,
Хоть за синие моря,
На чужие берега;
Побывай во всех странах,
В деревнях и в городах:
Не найти тебе нигде
Горемычнее меня.
У меня ли, у младой,
Дорог жемчуг на груди,
У меня ли, у младой,
Жар-колечко на руке,
У меня ли, у младой,
В сердце миленький дружок.
В день осенний на груди
Крупный жемчуг потускнел,
В зимню ночку на руке
Распаялося кольцо,
А как нынешней весной
Разлюбил меня милой.
«Кончен, кончен дальний путь!
Вижу край родимый!
Сладко будет отдохнуть
Мне с подругой милой!
Долго в грусти ждет она
Казака младого,
Вот забрезжила луна
С неба голубого!
И веселый Дон течет
Тихою струею;
В нетерпеньи конь мой ржет,
Чуя под собою
Пажити родных брегов,
Где в счастливой доле
Средь знакомых табунов
Он гулял на воле.
Верный конь, скачи скорей
И как вихорь мчися;
Лишь пред хатою моей
Ты остановися!» —
Так спешил казак домой,
Понукал гнедого;
Борзый конь летит стрелой
До дому родного.
Вот приближился донец
К своему селенью:
«Стой, товарищ, стой! — конец
Нашему стремленью!»
Видит он невесты дом,
Входит к ней в светлицу,
И объяту сладким сном
Будит он девицу.
«Встань, коханочка моя!
Нежно улыбнися,
Обними скорей меня
И к груди прижмися!
На полях страны чужой
Я дышал тобою;
Для тебя я в край родной
Возвращен судьбою!»
Что же милая его?..
Пробудилась, встала
И, взглянувши на него,
В страхе задрожала.
«Наяву или во сне
Зрю тебя, мои милый!..
Ах, недаром же во мне
Сердце приуныло!
Долго я тебя ждала
И страдала в скуке;
Сколько слез я пролила
В горестной разлуке!
И, отчаясь зреть тебя,
Быть твоей женою,
Отдалась другому я
С клятвой роковою».
— «Так, так Бог с тобой!» — сказал
Молодец удалый,
И — к воротам, где стоял
Конь его усталый.
«Ну, сопутник верный мой! —
Он сказал уныло, —
Нет тебе травы родной,
Нет мне в свете милой!»
С словом сим он на гнедка,
Шевельнул уздою,
Тронул шпорой под бока:
Быстрый конь — стрелою.
Полетел в обратный путь
От села родного.
Но тоска терзала грудь
Казака младого.
Он в последний раз взглянул
В сторону родиму
И невольно воздохнул,
Скрылся в даль незриму.
Что и родина, коль нет
Ни друзей, ни милой? —
Ах! тогда нам целый свет
Кажется могилой!