— Не беспокойтесь, — заверил его Локен, — такого никогда не случится.
Аксиманд взглянул на прибывших через прорезь в сетке.
— Приехал Эреб, — доложил он.
Хорус кивнул и встал лицом к четверым членам Морниваля.
— Все знают, что надо делать?
— Нет, — отозвался Торгаддон. — Мы так давно остаемся в стороне, что всё позабыли. Почему бы вам не напомнить?
От такого легкомысленного заявления Тарика глаза Хоруса потемнели.
— Хватит, Тарик, — сказал он. — Это не подходящее время для шуток, так что придержи язык.
Столь резкий отпор Воителя шокировал Торгаддона, и он быстрым взглядом окинул лица своих товарищей. Локен не испытывал такого потрясения, поскольку за несколько недель после отбытия с планеты интерексов не раз был свидетелем взрывов гнева главнокомандующего по отношению к подчиненным. С тех пор как на площади перед Залом Оружия на Ксенобии пролилась кровь, Воитель не знал ни минуты покоя. Горечь неудачи при попытке воссоединения с интерексами до сих пор преследовала Хоруса.
После фиаско с интерексами Воитель впал в состояние унылой меланхолии и все чаще уединялся в своих личных покоях, куда допускался только Эреб. После возвращения на имперскую флотилию члены морнивальского братства почти не видели своего командира, и все четверо остро переживали необъяснимое отчуждение.
Раньше Воитель прислушивался к их советам, теперь его слух был обращен только к Эребу.
Известие о том, что Эреб со своим Легионом покинет экспедицию и отправится на Давин, все морнивальцы восприняли с чувством облегчения.
Но даже по дороге к системе Давина Воитель не знал отдыха. Со всех концов Галактики — от братьев примархов, от командующих имперскими армиями и, что тяжелее всего, от армий чиновников, идущих по пятам завоевателей, — поступали непрекращающиеся требования помощи.
Ежедневно группы экзекторов под управлением администратора Аэнид Ратбон осаждали Воителя требованиями оказать содействие в сборе имперской дани со всех приведенных к Согласию миров. Любой, у кого имелась хоть капля здравого смысла, понимал, что такие мероприятия преждевременны, и Хорус сделал все, что было в его силах, чтобы остановить Ратбон и ее экзекторов, но его усилия лишь ненадолго замедлили их.
— Если бы я мог, — сказал Хорус как-то вечером, когда они с Локеном обсуждали новые способы получения податей с приведенных к Согласию миров, — я бы убил всех экзекторов Империума. Но я уверен, на следующий день, еще до завтрака, мы получили бы счета из преисподней.
Локен рассмеялся, но тотчас осознал, что Воитель говорит серьезно, и смех застрял у него в горле.
После прибытия на Давин навалились еще более срочные дела.
— Не забудьте, — сказал Хорус, — все должно пройти точно так, как я говорил.
При появлении в дверях юрты избранного наместника Императора в помещении воцарилась благоговейная тишина, и все присутствующие опустились на одно колено. От взгляда на живого бога, появившегося в сверкающих доспехах цвета далекого океана и в царственно-пурпурном плаще, у Каркази закружилась голова. С нагрудника Хоруса сияло Око Терры, и Каркази не мог устоять перед величественной красотой Воителя.
Провести столько дней в экспедиции и только сейчас увидеть Воителя! Сколько времени потрачено впустую! Каркази ощутил острое желание вырвать все исписанные страницы из любимого блокнота «Бондсман № 7» и сочинить эпический монолог о величии главнокомандующего.
За Воителем вошли четверо морнивальцев, а с ними высокая величавая женщина в пурпурном бархатном платье с высоким воротом и пышными рукавами. Ее длинные волосы были уложены в высокую замысловатую прическу. Каркази с негодованием узнал в ней Петронеллу Вивар, летописца с Терры, о которой уже был достаточно наслышан.
Хорус в приветственном жесте поднял руки.
— Друзья, — произнес он, — я уже не раз говорил, что никто в моем присутствии не должен преклонять колени. Такой чести достоин один лишь Император.
Медленно, словно не желая нарушать благоговейный восторг, люди стали подниматься, а Хорус пошел вперед, пожимая руки тем, кто стоял в первых рядах, и очаровывая их своим благодушием и неожиданными шутками. Каркази видел тех, к кому обращался Воитель, и оттого, что он не удостоился подобной чести, в груди поднялось острое чувство ревности.
