Литературная ситуация сегодня как никогда осколочна и персонифицирована. Поэтому никак нельзя говорить о смерти литературы, о ее сумерках, закате или рассвете. Все эти стадии проходят сейчас одновременно. Кто-то рождается, кто-то умирает в литературе, рядом с литературой. Что-то у нее сейчас, именно сейчас, отпадает, отмирает, разлагается. Смердит. И на этом навозе (или рядом с ним) вырастает гиацинт. Или нарцисс. Стена нарциссов. Вдруг. Никто предсказать не мог, что на грани XXI века начнет бурно всходить поколение двадцати с небольшим летних. Которым не нужны никакие придуманные для них (за них?) стратегии. И которые вот дела-то! печатаются и в «толстяках».
Что-то вдруг актуализируется из, казалось бы, погибшего давно и навсегда. Просто в литературе окончательная смерть бывает у того, кто в литературе и не был. Так, пустили на минуточку по недоразумению. Живое, живым, о живом: есть и будет. Неживое, неживым, о неживом: тоже есть и будет всегда.
Пустыми мне представляются последние тексты стилистически одаренного изумительными мимикрийными способностями В. Сорокина. Все последние, а также предпоследние тексты изо всех сил раскручивающего сам себя (очень старается см. хотя бы «Огонек») Вик. Ерофеева наводят уныние. Странны мне и рассуждения В. Аксенова о гибели романа. Какая гибель! Оттого, что у Аксенова соткался неудачный роман «Кесарево свечение» и его отвергло издательство «Рэндом Хауз», которое издало «Новый сладостный стиль»?
Долго ли мы свои собственные проблемы будем выдавать за смерть самой литературы? Значит, если у N импотенция, так никто и не…!?
А другие «живые классики»? Пересыпающие слова из одной книжки в другую? Чего сказать-то хотел, зачем издавал? Не ведаем. Но: есть рынок, и, пока будут покупать, до тех пор будут и издавать эту интеллектуальную литературу, которую на самом деле сочинил Пушкин.
И потом: ведь и у певцов пропадает голос. И они уходят со сцепы — в консерваторию, преподавать. Зачем петь? Ходи! Но они всё поют…
Кстати, заметила: никто из поколения до 50 лет ни о какой смерти литературы (или отдельных ее жанров) не говорит. Потому что есть такая вещь, как биологическая жизнь таланта. Она не у всех одинакова — как и протяженность жизни вообще.
Но ведь у нас в отечестве как получается?
Десять лет (с лишком) твердили по газетам, что толстые журналы умерли. Чего добивались? Чтобы потребитель газет затвердил наизусть (ночью разбуди), что журналы умерли. Так чего ж их искать, подписываться? Нету их — ведь в газете написано, сам читал.
В общем, свобода есть свобода, и она — нагая — нас встретила у входа в литературу: каждый за последнее десятилетие издал, что хотел. Что написал. И тем самым, утверждаю, многократно увеличил поток графомании, что и привело в том числе к понижению статуса литератора в обществе. Кто там? Почтальон Печкин. Что принес? — Новую книжку стихов. Пшел вон!
И еще — о повторении пройденного. Правда, может быть, тс, кто повторяют, на самом деле ничего не проходили? Память девичья короткая…
Первое. Вот, скажем, конкурсы — два подряд — объявлены на лучшие произведения: а) о состоявшихся людях, то есть о положительном герое нашего времени (давай позитив!), б) о новых, энергичных, меняющих жизнь к лучшему… Не буду о самих конкурсахпремиях. Хочу отмстить тенденцию, которая здесь проявилась и обнаружилась, — как бы новый «соцреализм», то есть соцзаказ на позитив изображения жизни. Молодые, они зеленые, они без этого «соцреализма» выросли. А я помню, помню позднебрежневские дискуссии о герое в чаковской «Литгазете». У меня прививка есть — у других либо ее действие закончилось, либо им шприц в задницу еще не кололи.
Второе. Поразительный в своем антиисторическом беспамятстве восторг «либералов» от контакта с агрессивной, упоенно-тоталитарной, ультранационалистической словесностью А. Проханова с его «Господином Гексагеном». На самом деле этот литературный вроде бы сюжет восторга перед убивающей и разлагающей силой диагностирует полную потерю иммунитета перед торжествующим злом. Дело не в Проханове, дело даже не в прохановских текстах с античеловеческой начинкой, хоть от 70-х возьми и прочти эту прозу (а я ее читала и писала о ней несколько раз на протяжении 80-х). Дело — в самих либералах. Неожиданный для многих, для меня — увы! — ожидаемый и прогнозируемый финал: у Вл. Сорокина и А. Проханова (от обоих восторг известной публики) — больше общего, чем казалось. Оба строят свою поэтику даже не на хаосе на распаде. А радикально-правому крылу либерализма — только дай потусоваться для оживления на фоне некрофилии Проханова или патологоанатомии Сорокина. Это — торжественный акт совокупления субкультур в зоне распада соцреализма. И ко всему этому некий «привкус Хакамады». Наверно, для легитимизации присутствия Прохановых в общелитературном вареве. Иначе как-то пресно и скучно нашим «либералам». Им хочется взбадривающей экстремалки, повышающей присутствие адреналина в крови. А вы думали, литературы?
Наивно полагать, что сюжетные линии существуют только в романах, рассказах или повестях. Любитель критических сочинений прекрасно понимает, что статья без сюжета неинтересна даже самому критику, ее сочинившему; она тосклива, скучна, бессильна и умирает, не успев родиться. По еще важнее другое. Критические сюжеты возникают внутри литературной реальности, критику остается их распознать в переплетении текстов и отношений — и записать. Сюжеты могут быть длинными, многосоставными и многострадальными — например, всегда причудливые отношения литературы и идеологии. Но сюжет может быть и кратким, определенным во времени, быстротекущим. Главное, чтобы он был точным. Тогда — герои могут быть всякими, не обязательно генералами или полковниками (от литературы, разумеется); в сюжет годится даже всякая мелочь, возможно, и непузатая. Мелочь потом отсыпется — сюжет останется.
