Известие о приближении Макдональда к Риге больно задело Бенкендорфа — родной все-таки город! Сколько счастливых и несчастливых часов он провел там! Сколько слез пролила мать в Риге! Как тяжело пришлось отцу на посту военного губернатора!
Покойный император Павел, отправив в почетную ссылку Христофора Бенкендорфа, лишил себя не только преданного слуги, но и дальновидного и находчивого военного администратора, воевавшего и в Семилетнюю войну, и в Крыму на Перекопе, и в корпусе генерала Боура. За сражение под Бухарестом фельдмаршал Румянцев произвел отца в премьер-майоры. «Буду проситься на север», — мелькнуло у Бенкендорфа. Он помнил суховатое презрительное лицо герцога Тарентского Жака Этьенна Макдональда — не то французского англичанина, не то английского француза, героя Ваграма, жесткого, не жалеющего солдат полководца. Бонапарт всегда бросал его в пекло. Недавно он возвратился из Испании, где, по слухам, сотнями расстреливал гверильясов. Он имел опыт и революционных сражений, в которых никто не мерил пролитую кровь. Северный фланг Бонапарт мог доверить только Человеку типа Даву. Жесткому, умеющему преодолевать препятствия…
По взгляду Барклая — рассеянному и скользящему, но каждый раз спотыкающемуся на фигуре Бенкендорфа, внимательный наблюдатель догадался бы, что того ожидает. Вероятно, Винценгероде подсказал фамилию отличного кавалериста. Он знал, что для Бенкендорфа не существовало ни расстояний, ни препятствий. Если бы сейчас Барклай послал его в Ригу, он бы, ни минуты не колеблясь, — ногу в стремя и вперед! Что-то казачье было в этом потомке франконских рыцарей. Недаром он быстро находил общий язык с казаками. К императору Павлу Петровичу других и не брали. Флигель-адъютант обязан скакать сломя голову в любой конец огромной территории по первому слову царя, потому что второго он, возможно, и не произнесет. До ужасной кончины императора Павла Бенкендорф успел сгонять к немцам в Шлезвиг-Голштейн и в Сибирь — в Тобольск с рескриптом. Не одну сотню верст Бенкендорф проскакал В седле, да и вожжи в санях или тележке нередко сам брал в руки. Лошадей он знал, любил и жалел. Его всегда угнетала обреченность лошадей на войне. Человек без ноги до ста лет проживет. А лошадь, получившую серьезную рану, не спасешь. Бенкендорф никогда не мог сам пристрелить лошадь.
Адъютант Барклая вызвал Бенкендорфа в коридор, и он уже не слышал окончания доклада Лаврова.
Государь после бала в Закрете, где Балашов сообщил ему о переправе корпуса Даву через Неман, той же ночью возвратился в Вильну. Но все-таки он успел провести в торжественном полонезе госпожу Беннигсен. В тот вечер он выглядел великолепно — в строгом семеновском черно-белом мундире, с шелковой лазоревой лентой через плечо, стройный и величественный, какой-то весь подобранный и будто устремленный куда-то, как в годы молодости, когда он всем напоминал греческого бога. Недоставало только рядом юной жены, оттенявшей его грациозную красоту. Принцесса Луиза Баденская — русская императрица Елизавета Алексеевна олицетворяла до сих пор классический — завораживающий — тип германской Психеи, с голубым всепроникающим взором, талией Ундины и роскошной копной белокурых, тонких как дым волос. Госпожа Беннигсен, с ее немного тяжеловесной и костистой внешностью, никак не подходила государю. Но таково уж было свойство этого человека — очаровывая, изменять в лучшую сторону тех, кто соприкасался с ним. Мелодичные звуки, легкая скользящая поступь государя сделали из хозяйки Закрета чуть ли не сказочную королеву бала-феерии в тот теплый, подсвеченный сине-красно-зелеными фонариками вечер. Государь не просто открыл бал — он танцевал увлеченно, поражая окружающих подчеркнутым рисунком каждой фигуры и особым вдохновением и тщательностью, с какими они исполнялись. Русский polonaise обладает, без сомнения, своим привкусом. В нем меньше гонора и притопываний, чем в польском, он не так вызывающ и надменен, в нем больше сдержанности и мужества — больше искусства. Гонор и надменность бывают топорными и сильно портят музыку. А музыке русский оркестр придавал летучую торжественность. Он явственней выделял Leitmotif, позволяя настоящему танцору полностью слиться с ним и показать все самое достойное, чем он располагает и чему научился. По общему мнению, государь был в ударе, и дамы не могли оторвать от него глаз.
Составление ответного письма Наполеону и знаменитого впоследствии рескрипта заняло немало часов. Утром Балашов уехал. Нарбонна государь отпустил раньше.
— Передай на словах, — напутствовал он Балашова, переходя на французский по понятным причинам: — Que Votre Majesté sente à retirer ses forces du territoire russe, je regarderai ce qui s’est passe comme non avenu. Au cascontraire, je m’engage sur l’honneur à ne plus traiter de la paix jusqu’au jour où le solde la Russie sera entièrement purgé de la présence de l’ennemi[9].
Это твердое и великое обещание стало вскоре известно повсюду. Государя низший армейский слой прекратил осуждать за бал в Закрете, а князь Петр Багратион перестал на время сердито фыркать при упоминании фамилий Беннигсена, Фуля и Вильсона. Приближая иноземцев, государь поступал отчасти вынужденно. Он понимал необходимость коалиции с европейскими народами.
Бенкендорф крепко недолюбливал Беннигсена, но остерегался высказывать отношение открыто. Длинный Кассиус злопамятен и неуязвим. Императрица Мария Федоровна после того, как Бенкендорф в 1807 году — пять лет назад — привез донесение Беннигсена с просьбой об отставке, хотя его возвели после Прейсиш-Эйлау в великие полководцы, а он сам себя именовал Победителем Непобедимого, позвала его в тот же вечер к себе в будуар и тихо предупредила по-немецки:
— Александр, ты обязан меня слушаться. Вот уже десять лет, как я заменяю тебе родную мать. Разве это не так? Ты знаешь, что моя незабвенная подруга Тилли завещала мне вас. Ах, как твой брат Константин напоминает Тилли! То же милое лицо — Мягкое и доброе, те же движения. Но ты, Александр, старше и крепче и часто не обращаешь на мои предостережения внимания. Беннигсен — негодяй, и он тебе не простит, что ты видел его в минуту слабости. Обходи эту жердь стороной. Я попрошу графа Толстого избавить тебя от подобных поручений.
К Беннигсену и Бонапарту Мария Федоровна питала одинаковую ненависть.
— Они оба искалечили нашей семье жизнь, — часто повторяла она в присутствии Бенкендорфа.
Предупреждение Марии Федоровны звучало грозно. Длинный Кассиус как пиявка присосался к России, и ничто его не могло оторвать. Изгнание Длинного Кассиуса означало бы смертельную ссору с Англией, курфюршеством Брауншвейг-Люнебург и ганноверской династией великобританских королей. Сейчас Бенкендорф не мог отвязаться от мысли, что катастрофа в Закрете все-таки имела отношение к Беннигсену. Все было так странно и зыбко в этой жизни — и происки Бонапарта, и происки Англии, и происки Беннигсена. На первый взгляд здесь не должен был ощущаться английский привкус. Наоборот, сен-джемский кабинет с помощью враждующего с Бонапартом государя укреплял антифранцузскую коалицию. Но кто знает, о чем думают надменные бритты и на чью чашу весов бросают свои золотые гинеи? Когда покойный император лежал в гробу, граф фон дер Пален мчался в Ревель, где на рейде уже стояли как привидения английские фрегаты, а адмирал Нельсон разглядывал новое для себя побережье в подзорную трубу. Это пытались скрыть, но Бенкендорф знал правду.
