Именно философия определяет и устанавливает критерии теории познания, направления познания вообще и в отдельных науках в частности.
Политэкономия получила широкую известность в XIX веке, в эпоху разложения посткантианской философии, и никто не дал себе труда проверить ее предпосылки или критически пересмотреть ее базис. Политэкономия безоговорочно, без разбора и сопротивления приняла в качестве аксиом основополагающие принципы коллективизма.
Политэкономы, включая сторонников капитализма, определяли свою науку либо как изучение управления производством, либо как изучение направления, организации или манипуляции общественными или национальными ресурсами. Природа этих ресурсов не определялась; их принадлежность к общественной собственности была принята как должное; предполагалось, что целью политэкономии является изучение возможностей использования этих ресурсов на «всеобщее благо». Тому, что основным рассматриваемым ресурсом является сам человек, что он есть существо специфической природы со специфическими свойствами, внимания не уделялось, а если и уделялось, то очень поверхностное. Человек рассматривался просто как один из факторов процесса производства — как земля, леса или шахты; при этом его считали одним из наименее значимых, больше внимания уделялось изучению влияния и особенностей всех других факторов, чем его собственным роли и особенностям.
Как следствие политэкономия неправильно выбирала точку отсчета: она наблюдала, чем занимаются люди и чем торгуют, она полагала, что люди всегда так поступали и будут поступать, принимая это заблуждение как факт, не требующий внимательного изучения, и считала, что ей следует лишь решать вопрос — как обществу найти наилучший способ распорядиться усилиями личности.
Существует много объяснений такому «племенному» подходу к человеку. Одно из них — альтруистическая мораль, другое — все возрастающее влияние на интеллектуалов XIX века политической идеологии централизованного государства. Психологически основной причиной была дихотомия душа — тело, глубоко укоренившаяся в европейской культуре: материальное производство рассматривалось как унизительное занятие низших слоев общества, никак не связанное с интеллектом, занятие, предназначенное испокон веков для рабов или крепостных. Институт крепостничества просуществовал в той или иной форме практически до середины XIX века; политически он был отменен только пришествием капитализма — политически, но никак не в умах.
Концепция человека как свободной независимой личности была глубоко чужда европейской культуре. Это была культура племенная по своей сути; в европейском мышлении племя было сущностью, целым, а человек — лишь одной из клеток этого организма, которой можно легко пожертвовать. Это относилось как к правящему классу, так и к простым людям: считалось, что правящий класс обладает своими привилегиями только в связи с занятием, считавшимся благородным, — службой в войске или воинской дружине. Но дворянин был собственностью общины в той же степени, что и крепостной, — его жизнь и имущество принадлежали монарху. Необходимо помнить, что институт частной собственности в юридическом смысле был установлен только при капитализме. В докапиталистические времена частная собственность существовала de facto, а не de jure, то есть по традиции и с разрешения, а не по праву и закону. По закону и в принципе вся собственность принадлежала главе общины — монарху и находилась во владении с его разрешения, которое он мог отменить в любой момент по своему усмотрению. (Монарх мог экспроприировать владения непокорных дворян и часто пользовался этим правом на всем протяжении европейской истории.) Европейские интеллектуалы так и не смогли до конца понять американскую философию прав человека. Суть европейской идеи освобождения сводилась к тому, что человек из раба абсолютистского государства, воплощенного в монархе, превращался в раба абсолютистского государства, воплощенного в народе, ~ полная зависимость от главы племени превращалась в зависимость от самого племени. Представление о необщинном существовании не могло проникнуть в умы, которые считали привилегию правления производителями материальных ценностей при помощи физической силы признаком благородства.
Таким образом, европейские мыслители не заметили, что в течение XIX века галерных рабов сменили изобретатели пароходов, а деревенских купцов — владельцы домен, и продолжали пользоваться и мыслить терминами (противоречивыми по сути) «наемное рабство» или «антисоциальный эгоизм промышленников, которые берут от общества все, ничего не давая взамен», исходя из той неподвергаемой сомнению аксиомы, что богатство есть анонимный социальный продукт общины.
Эта аксиома не подвергалась сомнению до сегодняшнего дня — она представляет собой безоговорочное утверждение, основу современной политэкономии.
В качестве примера такого отношения и его последствий я процитирую статью «Капитализм» из Британской эциклопедии. Статья не дает определения предмету, а начинается так:
«КАПИТАЛИЗМ — термин, используемый для определения экономической системы, преобладающей в Западном мире со времен распада феодализма. Основополагающими в любой системе, называющейся капиталистической, являются отношения между частной собственностью на средства производства (землю, шахты, промышленные предприятия и т. д.), общеизвестные как капитал, и свободными, но неимущими рабочими, которые продают свой труд нанимателям. […] Конечная зарплата определяет пропорцию, в которой всеобщий продукт общества будет распределен между классом рабочих и классом капиталистических предпринимателей».
(Британская энциклопедия, 1964, t.IV, сс.839–845).
Я цитирую речь Галта из главы романа «Атлант расправил плечи», описывающей принципы коллективизма: «Предприниматель. Такого лица не существует. Предприятие — это природный ресурс, как дерево, камень или грязная лужа».
Успех капитализма объясняется Британской энциклопедией следующим образом:
«Продуктивное использование социальной прибыли было главным достоинством, которое дало возможность капитализму превзойти все предшествующие экономические системы. Вместо строительства пирамид и соборов те, кто распоряжался прибылью, решили вкладывать ее в корабли, склады, сырье, конечный продукт производства и другие формы материального богатства. Таким образом, общественная прибыль была превращена в возросшую производственную мощность».
Описание относится ко времени, когда население Европы пребывало в такой бедности, что уровень детской смертности достиг пятидесяти процентов, а периодически свирепствующий голод уносил прирост населения, которое докапиталистические экономические системы не могли прокормить. Тем не менее, не делая никакого различия между богатством, полученным в результате налогообложения, и богатством, произведенным промышленным способом, Британская энциклопедия утверждает, что первые капиталисты «приказывали» и «решили вложить в дело» и что именно сверхприбыль того периода и ее вложение стали причиной невероятного процветания в следующем веке.
