— Это объясняет, почему их Ретикулум меньше, чем наша Паутина: нет табу на наготу и секс — нет порнографии. Наша сеть полегчала бы на целые зеттабайты, если бы в ней не было всего этого дела.

— Именно. Но это ещё не всё. У инопланетян три руки. У самцов две слева и одна справа, у самок наоборот. Это довольно странный диморфизм, но можно понять, каким образом он закрепился в ходе эволюции. Они прислали нам множество изображений семейных групп; самец и самка по бокам, ребёнок посередине. Они не держатся за клешни, однако самка кладёт левую клешню ребёнку на одно плечо, а самец — правую клешню на другое, и таким образом ребёнок оказывается под защитой, в то время как у каждого из взрослых остаётся две свободные руки с внешней стороны, верно?

— Ну… да, — сказала Ханна.

— Алгоритмы разглядели в этом более глубокий смысл. Сознательно или нет, инопланетяне явно помещают ценные для них вещи с той стороны, где у них одна рука. Мы назвали их «моносторона» и «бисторона», и всё, имеющее большую ценность и нуждающееся в защите, всегда находится на моностороне.

— И всё это сделали алгоритмы? Начав с нуля?

— Не с нуля. Они начали с сотен миллионов изображений, каждое из которых просмотрели с терпением и вдумчивостью, недоступной человеку.


* * * 


Наконец, пришла очередь Эмили занять место свидетеля. Ханна Плакстон задала ей серию отрепетированных вопросов об алгоритмах извлечения данных, открывших для человечества Ретикулум. Но потом Пётр Судейко начал перекрёстный опрос.

— Доктор Чу, — сказал он, — я был впечатлён естественностью речи Урсулы.

— Спасибо.

— Вы в самом деле проделали великолепную работу, создав ИИ-аватар инопланетянина, с помощью которого можно осуществлять поиск в Ретикулуме так же легко, как в нашей Всемирной паутине.

— Спасибо. Это была командная работа.

— Это правда поражает воображение. Я считал, что универсальная трансляция того сорта, что выполняет Урсула, невозможна. Не могли бы вы пояснить нашему достойному жюри присяжных, каким образом это было достигнуто?

— Конечно. Мы достигли первого прорыва в деле распознавания спонтанной речи в 2010 году, воспользовавшись полностью связными глубинными нейронными сетями, или ГНС. Для глубинного обучения вы даёте нейронным сетям всё новые и новые образцы, и сравнивая их, сети в конце концов догадываются о семантике слов, семантике предложений и модели знаний.

Одним из ключевых факторов оказалось понимание того, что семантическое намерение лучше определяется на уровне фразы/предложения, а не уровне отдельного слова. В конце концов, слова часто многозначны: «лук» — это овощ или метательное оружие? Но фраза или предложение, а ещё лучше документ целиком, содержат богатую контекстную информацию, которой мы можем воспользоваться. И, разумеется, целая сеть, неважно, их или наша, содержит бесчисленные розеттские камни. К примеру, есть лишь несколько способов представления периодической системы элементов, а любая технологически развитая цивилизация должна как-то это делать.

Так что наши нейронные сети просто смотрят, какие инопланетные слова часто соседствуют с изображениями каких объектов. Это статистическая игра, но если играешь в неё достаточно долго, то выигрываешь.

— Понятно. И для простых вещей оказывается довольно легко составить таблицу перевода.

— Верно. К примеру, они прислали тысячи фотографий образцов минералов, и, просматривая тексты, связанные с этими фотографиями, нейронные сети способны не только выяснить названия конкретных минералов — как на их языке называется кварц или алмаз — но и со временем догадаться об их более общих терминах, в том числе таких, что подчёркивают различия, о которых даже большинство людей не имеет понятия, как к примеру, о разнице между «горной породой» и «минералом».

— Должна признаться, что я и сам не знаю, в чём разница.

— Минерал однороден и имеет специфическую кристаллическую структуру; горная порода сложена из множества минералов.

— Вот как, — сказал Судейко. — Значит, я полагаю, пользуясь той же самой методикой, ваши алгоритмы опознали слова, которыми инопланетяне называют, скажем, «ручей» и «реку»?

— Точно так.

— «Пруд» и «озеро».

— Верно.

— «Море» и «океан».

— Э-э…

— Да, доктор Чу?

— Разумеется, наша методика способна сопоставлять лишь то, для чего существуют термины в обоих языках. Я уверена, что вы видели фотографии их планеты и их карты мира. Их планета гораздо суше нашей. Там нет морей и океанов — и поэтому отсутствуют континенты и крупные острова. Карта их мира выглядит как ломтик швейцарского сыра, в котором дырки — это озёра.

— Ага! — воскликнул Судейко с улыбкой триумфатора на лице. Он повернулся к судье Вейсману. — Ваша честь, я хотел бы повторно вызвать свидетеля Урсулу.


* * * 


Вейсман объявил пятнадцатиминутный перерыв. Когда он закончился и все снова расселись, Пётр Судейко сказал:

— Урсула, у меня появились к вам новые вопросы.

Он расхаживал туда-сюда по открытой площадке перед столом судьи, а глазные стебельки аватара поворачивались ему вслед.

— Я сделаю всё, чтобы на них ответить.

— Я провёл много времени, рассматривая фотографии, которые вы разместили в Ретикулуме. Естественно, многие из них были мне непонятны. Я был весьма благодарен за автоматическое подписывание, иначе в большинстве случаев я бы понятия не имел, на что я смотрю. Однако там были фото, которые выглядели неожиданно знакомо. Похоже, что оба наши народа испытывают особую любовь к закатам.

— Закаты очень красивы.

— И я так считаю. Ваше солнце и наше очень похожи — то, что мы называем жёлтыми карликами класса G. Думаю, мне было бы непросто отличить фотографию вашего заката от фотографии нашего.

По глазным стебелькам Урсулы пробежала рябь — знак согласия.

— Да, полагаю, это было бы трудно.

— Но, разумеется, после того, как солнце окончательно село, всё становится очень разным. Ваша система находится от нашей в сорока шести световых годах.

— Сорока шести ваших световых годах, — любезно поправила Урсула. — И в ста двух наших.

— Верно, верно. Но в каких бы единицах не измерялось это расстояние, его достаточно, чтобы исказить взаимное расположение звёзд. Я не астроном, как доктор Плакстон, но, если я правильно понимаю, самая яркая звезда на нашем небе — та, которую мы называем Сириус, тогда как на вашем небе самый яркий Канопус.