С каждым шагом ужас все больше и больше овладевал им, нашептывая всякие несуразности. Винтовка в руках больше не казалось ему грозным боевым оружием, несущим смерть, а виделась чем-то наподобие шутовской хлопушки, некогда купленной на деревенской ярмарке. Обливаясь потом в отнюдь не теплую ночь, он не выдержал, приблизился к выходу из потерны №2, закрытой мощными железными воротами, и на кирпичной кладке нацарапал штыком: «Спаси меня, Господи. Никодим. 1913 год».
Легче от этой надписи не стало, но в голову пришла мысль, что эти несколько слов переживут его на многие и многие годы. Было странно, что вот он стоит сейчас, молодой, здоровый, полный сил и жажды жизни, а эти еле видные кривые каракули долговечнее его.
Его рука машинально залезла в голенище сапога, вытащила припрятанный кисет, полный душистого и злого самосада. «Весточка из дома», - подумал он. Злой, как командир его отделения, унтер-офицер Сиротенко. Вспомнив об унтер-офицере, он вспомнил и о наказании, которому был подвергнут зимой за то, что, стоя в строю на морозе, сунул для отогрева руки в карман шинелки. Теперь его карманы были полны песку - по два фунта в каждом - и намертво зашиты. Наказание было бессрочным, пока унтер не сменит гнев на милость.
Солдатик скрутил самокрутку, и вскоре с удовольствием вдыхал вонючий дым, осторожно прикрывая рукой тлеющий огонек. Это было крайне рискованно с его стороны, так как за курение на посту полагалось пятнадцать суток карцера. Но Судьба была милостива к нему и не наслала проверяющих. Курение успокоило нервы и вселило некоторую бодрость.
Он спрятал окурок в кисет и возвратил все на место, за голенище. Теперь он шел бодрее и уже не так боялся, хотя вот-вот должен будет пройти под западным бастионом, на котором по-прежнему стояла зловещая виселица.
Знал также, что отравительницу, казненную три ночи тому назад, закопали в ту же ночь, возле старого дуба, пережившего строительство крепости. Он сам участвовал в копке могилы, но не в самом захоронении. Среди солдат ходило поверье, что висельники, казненные в крепости, на протяжении сорока дней и ночей шалят, делая разные пакости живым, и в это время нужно ухо держать востро. Оно и понятно, ведь по христианскому обычаю обязательно хоронят до заката солнца, а вот казненных - тайно, ночью, и могилу не опечатывают.
Перед самим бастионом бодрое настроение покинуло его, шаг стал уже, движения медленнее, и далее он шел на цыпочках, словно боясь напугать кого-то шумом своего передвижения. А может, этим он хотел скрыть свое присутствие здесь? Где-то в сторонке треснула ветка, будто на нее кто-то наступил, и ужас вновь овладел солдатиком.
«Свят, Свят! Пронеси нечистую силу мимо, не дай лицезреть их лик ужасный! - прошептал он, наставляя винтовку, ходором ходившую в руках. Вслух крикнул дрожащим голосом и совсем не по уставу. - Эй, кто там? Выходи, а то шпульну из винта! - а в ответ тишина. - Показалось! - вздохнул он с облегчением, но тут что-то невидимкой прошло мимо, обдав могильным холодом.
«Под тонким слоем землицы оказалась лессовая порода, копать было легко, не утомительно, но яму выкопали неглубокую, совсем не по-людски. Собаки могут поозорничать», - к чему-то вспомнился ему процесс подготовки могилы для отравительницы.
Вновь что-то невидимкою прошло рядом, и мороз пробежал по коже. Винтовка выпала из рук, почти без шума приземлившись на мягкую почву. Ему показалось, что он находится не на караульной тропе, а совсем в другой стороне, возле еле заметного холмика свежей земли. Голос и ноги предали его - он не мог ни кричать, ни бежать прочь от этого страшного места. Внутри головы зазвучал чужой голос, он принадлежал женщине:
