— Прогулочный двор? А почему этот — один и так странно голову держит?
— Вокруг бетон, под ногами бетон — вот и глядит в небо. А глядеть ему осталось недолго. Ждет, не придет ли помилование. Нет — так «вышка».
«Вышка» — это расстрел. Разговоры и смешки за спиной, зевки скучающего адвоката, Ниночкин сердитый щебет и уже показавшаяся ему по-своему обыденной тюремная жизнь, — все это отодвинулось назад перед возникшим ощущением особой исключительности и ответственности того дела, которому теперь посвящена, вся его жизнь — жизнь следователя.
Молча сунул Стрепетов в окошечко свой вызов. Ниночка пробежала бумажку и с неожиданной благосклонностью произнесла:
— Это мы вам быстро устроим — для первого раза. Занимайте девятый кабинет.
Он остановился в коридоре, отыскивая дверь с нужным номером, когда из-за поворота до него донесся странный стук, сопровождаемый звоном; навстречу вышел конвоируемый разводящим парень с бритой головой. Может быть, всего секунду или две смотрел он на Стрепетова, идя мимо, и вот он уже удаляется с заложенными за спину руками впереди флегматичного разводящего, который мерно бряцает по стене связкой больших ключей, а Стрепетов все стоит в растерянности, не в силах стряхнуть с себя давящей тяжести и запоздалого побуждения отвернуться. Так на него не смотрели еще никогда.
Чего он хотел, этот парень?
Стрепетов попробовал восстановить в памяти мелькнувшее мимо лицо, но видел только глаза. В них не было ни любопытства, ни просьбы, ни ненависти, нет, что-то совсем другое... Внезапно Стрепетов подумал с уверенностью, что парень теперь узнает его хоть через десять лет. Может быть, здесь и крылась цель — во что бы то ни стало запомнить?!
Потом, позже, он привык к таким мгновенным пронизывающим взглядам. Почти всякий уголовник старался накрепко запомнить любого «легавого», которого встречал в тюрьме. Рассчитывал ли он, что это поможет ему когда-нибудь избежать опасности, или, напротив, тешил себя надеждой однажды при случайном столкновении на улице сказать: «А ну, мусор, погоди, поговорить надо!»?
Потом, позже, Стрепетов перестал над этим задумываться. Но в тот, первый раз он долго не мог отделаться от неприятного чувства и от бряцания ключей, которое было просто сигналом для встречных: веду арестованного, будьте начеку. В следственной тюрьме надо следить, чтобы ненароком не сошлись «однодельцы». Даже короткий выкрик может помешать ходу следствия.
Ниночкино «быстро» оказалось весьма относительным, и Стрепетов успел обтерпеться, потом соскучиться, потом затосковать в голой тишине девятого кабинета. Наконец в дверь постучали.
— Можно заводить?
Она вошла. Сумрачная, бесцветная. Неспокойные руки, уклончивый взгляд. Села и притихла, притворилась безобидной.
— Я следователь Стрепетов. Мне поручено вести ваше дело.
Первое дело. Конечно, опытным юристам оно показалось бы простейшим. Под разными предлогами эта женщина брала деньги и вещи у соседей, знакомых, сослуживцев и не возвращала их назад. Продолжалось так года полтора, пока потерявшие терпение кредиторы не начали один за другим приходить в милицию. Пришли бы и раньше, да жалели: «Как-никак мать-одиночка, ребенок грудной».
Стрепетову и раньше приходилось вести допросы. Но тогда все было значительно проще. И на практике, и на стажировке за Стрепетовым стоял опытный следователь, всегда готовый вмешаться и исправить любую оплошность новичка. Даже оставаясь один на один с преступником, Стрепетов знал, что он подстрахован старшим и опасаться в общем-то. нечего.
Теперь он был полностью предоставлен самому себе.
Стрепетов не без волнения приступил к свершению анкетного обряда.
— Фамилия, имя, отчество?
— Антипина Антонина Ивановна.
— Год рождения?
— Тысяча девятьсот тридцатый.
— Место рождения?
Казалось бы, к чему все это? В деле есть паспорт, и там все нужные сведения. Но таков порядок — каждая буква протокола допроса должна быть записана со слов обвиняемого. (В суде того чище: «Подсудимый Иванов, встаньте!» — говорит судья. Иванов встает. «Ваше имя, отчество и фамилия?» — не моргнув глазом вопрошает судья. «Иванов Иван Петрович», — покорно отвечает подсудимый.) Непосвященному человеку странно, но у нас, юристов, так принято. Стрепетов с удовольствием отметил про себя эту фразу: «у нас, юристов».
— Военнообязанная?
— Нет.
— Состав семьи?
— Одинокая.
«Одинокая, — пишет Стрепетов, ставит запятую и продолжает: — Один ребенок — дочь, находится в настоящее время...»
— Ребенок сейчас у кого?
— А вам какое дело?
Стрепетов озадаченно, приподнимает голову. Что-то в Антипиной обозначилось злое и твердое.
— Полагается записать.
— А я на эту тему говорить не желаю! Это к делу не относится.
«Может, действительно лезу куда не следует?.. А она осмелела. Неужели чувствует, что это мой первый допрос? А к ребенку-то я еще вернусь...»
— Ладно, как хотите. Пошли дальше.
Допрос идет своим чередом. Стрепетов спрашивает, Антипина отвечает. Она признает правдивость свидетельских показаний, но обвинение в мошенничестве отвергает, повторяя, что собиралась когда-нибудь вернуть все свои долги.
— И пальто, и платья, которые вы продали?
— Можно новые купить!
«Ну, не признаешь — не надо. Доказательств и так достаточно».
Стрепетов проглядывает напоследок протокол, натыкается на недописанную фразу в анкетной части. Нет, так дело не пойдет. Ведь суд должен будет, вынося приговор, определить и судьбу ребенка — Антипина-то живет одна, а то, что сейчас не меньше года, а то и полтора схлопочет — ясно как день.
