Какая получилась банальность! Я попытался сказать, что думаю, и не сумел.
Это затерянное в тропиках нигде было целым миром — воображаемым миром, поместившимся на перешейке истории, знаменующем конец величайшей войны, середину длиннейшего путешествия… Оно было… Ничем оно не было! Чудо и вместе с тем — суровая действительность. Я истерзал английский в попытках передать свои чувства, но потерпел неудачу.
— Эдмунд!
Я повернулся, не вставая со стула. В дверь заглядывал Деверель. Его визит, признаться, показался мне лишним.
— Что вам, Деверель? Я собирался…
— Бог ты мой! Да у него свои запасы бренди! А можно стаканчик самому скверному ученику?
— Угощайтесь! Но разве вам не…
— Запретили пить, словно сынку священника? Черт с ним, сейчас мирное время, не закуют же меня в кандалы. Если он не выпустит меня из-под ареста, швырну ему оружие, сойду на берег — и на все четыре стороны!
— Не понимаю, о чем вы.
— Дорогой мой Эдмунд, да что он мне сделает? Выправит официальное порицание от адмиралтейства? Пусть меня ломают — сломать можно лишь клинок, проклятый кусок железа, который уже все равно мне не надобен, потому что теперь кругом мир!
— Клинок дворянина…
— К востоку от Суэца белый человек отлично обойдется…
— Мы же не к востоку от Суэца.
Деверель глотнул щедрую порцию бренди, перевел дух и продолжил:
— Не могу его упрашивать. Это значит — сломать не только клинок, но и себя самого. У меня есть гордость.
— У всех есть.
— План у меня такой. Вы сообщите ему о моем предложении.
— Я?
— Кто же еще? Остальные — сущие зайцы. А потом, что вам терять?
— Чертовски много.
— Скажете, что я обязуюсь не доставлять ему неприятностей, пока не прибудем в порт.
— Это хорошо.
— Подождите. Там я подам в отставку.
— Или вас отправят в отставку, Деверель.
— А какая разница? Вы не пьете, Эдмунд, и вы сегодня настоящий зануда. Скажите ему, что как только я перестану быть офицером, вы передадите ему мой вызов…
— Что?!
— А вы не понимаете? Представляете, как «ворчун-драчун» примет вызов?
— Представляю.
— Когда про «Алкиону» подумали, что это лягушатники, он затрясся не хуже топселя.
— Вы серьезно?
— А разве не видно?
— Вы его недооцениваете.
— Это уж мое дело. Так вы ему скажете?
— Послушайте, Деверель… Джек. Вы с ума сошли.
— Скажите ему!
Я замолчал — но лишь на миг — и тут же принял решение.
— Нет.
— Нет? Вот так вот?
— Сожалею.
— Господи, ушам не верю. Я о вас лучше думал, Тальбот.
— Да послушайте же, постарайтесь мыслить здраво. Неужто вы не понимаете, что я ни при каких обстоятельствах не могу сказать капитану слова, которые можно расценивать не иначе как угрозу. Не будь вы в таком состоянии…
— Вы думаете — я пьян? Или спятил?
— Конечно, нет. Успокойтесь.
Деверель налил себе новую порцию, не такую большую, как прежде, но достаточно солидную. Стекло звякнуло. Нельзя было допустить, чтобы он напился по-настоящему. Я протянул руку к бокалу.
— Спасибо, старина.
На миг мне показалось, что он вот-вот меня ударит.
Со странной усмешкой Деверель произнес:
— Лорд Тальбот! В хладнокровии вам не откажешь.
— Так вы себе налили? Простите.
— Нет, нет. Пейте.
— Первый день мира. Воспрянем!
Я закашлялся. Деверель медленно опустился на дальний край моей койки.
— Эдмунд.
Я глядел на него сквозь бокал.
— Эдмунд, как мне быть?
Вид у него был уже не такой задиристый. Странно, но после безрассудных выходок, совершенных за последние сутки, Девереля, которого я знал раньше, словно сменил другой молодой человек, гораздо менее уверенный в себе.
Теперь я видел, что хотя он и выше среднего роста, но худощав и отнюдь не мускулист. Что же до лица, то я с удивлением обнаружил, что выступающие бакенбарды — это попытка (тщету которой он, возможно, понимал и сам) скрыть слабый и слегка скошенный назад подбородок. Джентльмен Джек, достославный Джек-проказник. Лишь приступ ярости и, конечно, страх на миг придали его руке ту силу, с которой он вонзил клинок глубоко в поручни. Я увидел все настолько ясно, что почувствовал себя таким же растерянным и испуганным, как он.
Ужасная вещь — все понимать. Я видел, что если бы не его благородное происхождение, не его манера, которая была скорее напускной, чем происходила от настоящего достоинства, он мог бы сделаться конюхом, лакеем, чьим-либо человеком! Мне стало неловко смотреть на Девереля. А ведь я считал его единственным джентльменом среди офицеров, каковым, конечно же, — вот ведь запутанный вопрос! — он и был. Его обычная небрежность и несдержанность ничего не имели общего с тем, что открылось мне теперь. Последний дикий план, рассчитанный на трусость капитана Андерсона — для чего не имелось никаких оснований, — был совершенно нелеп. К вызову Девереля — будь тот на службе или уволен — капитан отнесется с презрением, и никто его не осудит. Нельзя допустить, чтобы Деверель продолжал в том же духе.
— Как быть? Дайте подумать.
Деверель откинулся назад и слегка обмяк, как если бы из него вынули стержень. Он смотрел на меня чуть ли не с почтением, словно на какого-то мыслителя. Но правда в том, что…
— Послушайте, Деверель…
— Только что был «Джек», не говоря уж о том, когда мы готовились отражать нападение.
— О да! Тот миг нам не забыть, верно? Значит, Джек. Слушайте. Я здорово получил по голове — такой удар… или три удара — я не в состоянии ни о чем думать. Голова до сих пор болит.
— Стакан верните…
Я сделал невольный и нетерпеливый жест правой рукой.
— Вы знаете, я хотел бы… Я сделаю, что смогу. Первым делом нужно поговорить с Саммерсом.
— Господи! С этим методистом!
— Правда? Я знал, что его глубоко интересуют вопросы нравственности, но не думал…
— Это все, что вы в силах сделать?
— Это первый шаг. Мне нужно выяснить, как обстоит дело с точки зрения морского законодательства. Вы лично заинтересованы и пристрастны.
— Вы же там были!
— Телесно — да, но я был без сознания. Конец троса вышиб из меня рассудок.
— Такова, значит, ваша помощь?
— Ваша беда, Деверель, в том, что вы хотите все сразу.
— Спасибо вам, мистер Тальбот.
— Я пытаюсь помочь. Не ждите, что я, точно морской офицер, начну действовать немедля.
— Черт, я и не жду!
— И еще раз прошу — успокойтесь. Это вам не абордажная атака. Спешка все испортит.
— Каким образом? Тут два капитана и с полдюжины лейтенантов. Они могут предать меня военному суду… Да пошли они все в задницу! К дьяволу и их, и вас!
— Джек!
Это обращение его смягчило. Странная вещь! Он сохранял угрюмость и дышал тяжело, но голос понизил:
— Их достаточно, чтобы провести военный трибунал прямо на месте.
— При том, что в любой момент может подняться ветер и нам придется отправиться в путь? Знаете, я не разбираюсь во флотских обычаях, но вас, готов поклясться, не станут судить посреди моря. Сейчас не война, и речь идет не о мятеже. Вы не допускали насилия по отношению к капитану. Кроме того, бес его забери, пока держится погода, мы собираемся устроить бал и представление, да еще — будто этого мало! — я должен отобедать у сэра Генри. Гори оно все огнем! Неужто вы не видите — и объявленный мир, и отречение, и разрешение страшного кризиса в жизни современного общества…
Деверель выпрямился, опираясь руками на край койки.
— Отобедать? Дружище, да ведь это шанс! Андерсон тоже будет, непременно! Пара слов в присутствии сэра Генри, после первого бокала…
— Вряд ли он вообще пьет. Кроме того…
Тут в голове у меня загудело. Нет — зазвенело!
— Если бы вы знали, как мне худо!
— Значит, вы ничего не сделаете.
— Я выясню, куда ветер дует — позволено ли использовать такое выражение, когда мы заточены в полосе штиля? Сделать можно многое, если подойти к делу осторожно.
— Хотите сказать, что нужно потерпеть? Выносить унижение от человека, с которым мой отец не сел бы за один стол!
— Постараюсь сделать для вас все, что в моих силах, хотя сил у меня немного.
— Только не тужьтесь.
Это вульгарное выражение меня позабавило. Ведь я беседовал с ним доброжелательно… Деверель неверно истолковал мою невольную улыбку и едва не вспылил, а потому я произнес поспешно и почти бессвязно:
— Если Андерсон будет, я заведу речь о дуэлях, с тем, чтобы выяснить, как он отнесется к вызову.
— Да он в ужас придет при мысли, что в него будут стрелять!
Я глядел на Девереля в полном недоумении. Андерсон, командир корабля, принимавший участие в кровавых сражениях! Андерсон, который еще гардемарином ходил на абордаж, а позже вел брандер в атаке Кохрейна на рейде.
Такого я никак не ожидал. В возбуждении Девереля был неповинен бокал бренди. Джек трясся, потирал руки и скалился. Я пытался его утихомирить.
— Что гораздо важнее, дорогой сэр, у него может достать силы — «силы духа», как говорят некоторые, — сразу же отвергнуть любой вызов. Существует предубеждение против того, чтобы таким банальным образом ставить на кон свою жизнь. Конечно, мне ваше дело не кажется банальным, но кое-кому покажется.
— Покажется, покажется.
— Я все у него выпытаю.
— И только?
— В настоящее время я не могу сделать больше.
— «В настоящее время». Удобная фраза, сэр.
Я не ответил. Деверель с презрительной насмешкой смотрел на меня. Я коротко сказал:
— Повторяю, в настоящее время не могу сделать большего.
Деверель помолчал, глядя в зеркало над парусиновым тазом.
— Вы как и все прочие, — заявил он.
Я не удостоил его ответом.
Он продолжил:
— О, я знаю и про Джентльмена Джека, и про Джека-проказника, но разве даже в этом не чувствуется насмешка? Помните, когда Колли опускали за борт, Саммерс нарочно сказал мне про бизань-шкот только тогда, когда у нас почти оторвало руль. Но я думал, что вы джентльмен, а не недоделанный выскочка, что уж вы-то будете на моей стороне, а не станете помогать меня топить.
— Вы с ума сошли!
Деверель не ответил. Через несколько мгновений он медленно поднялся, косо посмотрел на меня и неприятно улыбнулся — печальной кривой улыбкой человека, который находится среди врагов и должен сохранять бдительность. Он отворил дверь каюты, быстро посмотрел в обе стороны и исчез из виду.
Деверель оставил меня в состоянии великого смущения и растерянности. Самое скверное было то, что я позволил себе близко сойтись с этим человеком и теперь чувствовал некоторую потребность вмешаться, дабы смягчить наказание, которое не мог не считать единственно следствием его пренебрежения своими обязанностями.
