Все огрехи и неточности, подмеченные Коном, действительно были. Но ведь было и другое! Была мысль — так, во всяком случае, Тимуру до сих пор казалось. Был оригинальный ход, было решение, был стиль…
Почему Кон не пожелал этого увидеть?
Неужели Тимур и в самом деле «графоман от театра», как однажды обозвала его начинающая критикесса?
Он остановился на перекрестке. Блестящая мокрая брусчатка показалась ему бесконечным зрительным залом, увиденным сверху, со второго яруса, а то и вовсе — с неба…
На той стороне пустынной улицы возвышался темный спящий Кон. Перед парадным зрительским входом стояли круглые афишные тумбы — десять: Тимур впервые сосчитал их, когда ему было года три…
Сейчас на Коне было четырнадцать действующих спектаклей. Самому старому шел седьмой год. Самый молодой — «Комедия характеров» — жил на Коне всего четыре месяца и выдержал около десятка представлений.
Тимур пересек мостовую. Остановился перед шеренгой тумб. «Десять Толстяков» — так их называли. «Что, насмешливо говорили первокурснику, хочешь увидеть свою афишу на одном из Десяти Толстяков?»
Тимур шел, разглядывая плакаты, виденные им уже множество раз. Сперва он воскрешал в памяти все эти драмы, комедии, трагикомедии, вспоминал в деталях и подробностях, а потом устал и стал просто разглядывать афиши.
А почему нет фотографий, вдруг подумалось ему, когда самый последний Толстяк был изучен до последней буквы. Почему, ведь перед каждым городским театром — обычным, большим и не очень, хорошим и так себе — обязательно клеят на стенды фотографии актеров, заснятые сцены из спектакля…
А ведь Кон запрещает снимать спектакли на видео. Традиционное объяснение — сценическое действо нужно смотреть из зала. У всех, кто пытался обойти запрет, обязательно портилась камера или размагничивалась пленка…
Тимур медленно двинулся обратно — вдоль шеренги Толстяков. «Кону нравятся хорошие спектакли». Вот афиши четырнадцати хороших спектаклей…
Увидеть бы их хоть раз на нейтральной сцене, вне Кона.
Тимур остановился.
Ни один спектакль, принятый на Кон, ни разу после премьеры не игрался на обычной сцене.
Его мать побоялась выйти на обычную сцену после головокружительного успеха на Коне…
Тимур запахнул пальто. Утренний ветер пробирал до костей.
Если бы можно было отделить магию Кона от собственных достоинств спектакля… Тогда, возможно, ему удалось бы понять…
Белый циферблат над зрительским ходом показывал половину пятого утра. Скоро надо будет ехать к Оле в больницу…
Телефонные будки стояли в ряд — сразу четыре. Тимур бросил жетон, набрал номер; трубку схватили сразу же, и Тимур пережил короткий приступ раскаяния.
— Тима?!
— Со мной все в порядке, — сказал он мягко. — Ма, скажи… Ты видела дегтяревскую «Комедию характеров» перед премьерой, еще до Кона?
— Тимка…
— Прости, ма.
Пауза.
— Да. Видела.
— Это действительно было так здорово? Без помощи Кона?
Пауза.
— Тима, где ты? Иди домой. Пожалуйста. Ира звонила… Человек десять звонили, все хотели тебе сказать, какой ты талантливый, какой ты…
— Скажи, мама, спектакль Дегтярева… Мне казалось, я его видел раньше.
— Тима, иди домой. Прошу тебя… Я тебе все расскажу, когда ты вернешься.
— Я скоро приду. Пока, мам.
— Тима, пожалу…
Он аккуратно повесил трубку на рычаг. Сунул руки глубоко в карманы пальто; втянув голову в плечи, обогнул угол и остановился перед служебным входом.
Дверь была по-прежнему закрыта. Тимур потрогал ручку; потянул, заранее зная, что попытка обречена.
Поднял голову. Посмотрел на ряды темных окон.
Медленно, будто гуляя, обогнул еще один угол и оказался на заднем дворе театра. Отсюда монтировщики грузили декорации…
Широкие железные ворота были тоже закрыты. Зато приоткрытой оказалась форточка на втором этаже. На окне без решетки.
Тимур снял пальто. Повесил на сучок маленького облезлого дерева; подумал и снял пиджак. Сумку оставил рядом. Мысли ушли, было хорошо и спокойно от ощущения, что наконец-то можно действовать. Добиваться цели, а не анализировать поражение.
Тимур вскарабкался сперва на дерево, оттуда на крышу стоящего рядом гаража, оттуда на карниз второго этажа. Больше всего он боялся, что форточка захлопнется у него перед носом. Это было бы вполне в духе Кона — но Кон либо спал, либо недооценивал Тимура, либо просто любопытствовал: и что же дальше?
Форточка была узкая. Дрозд — тот не влез бы. А Тимур, хоть и ободрал немного бока и порвал рубашку, но продрался и, оставив грязные отпечатки ботинок на белом подоконнике, спрыгнул на пол.
Нащупал в кармане зажигалку. Огляделся.
Костюмерная. В обычном театре ее выдал бы запах нафталина, но Кон не терпит пронафталиненных костюмов. Да и моль здесь не водится.
Глаза Тимура привыкли к темноте. Пощелкивая время от времени зажигалкой, он пробрался к выходу. Каждый из идущих на Коне спектаклей имел свою стойку для костюмов, каждый костюм источал свой запах. Тимур жадно поводил ноздрями — пахло пудрой, духами, машинным маслом, воском… но больше пахло потом. Даже изысканное платье со страусиными перьями, платье героини из «Комедии характеров», пахло, как надушенное трико силового гимнаста.
Тимур толкнул дверь — она поддалась, и это было славно, потому что он до последней минуты боялся: дальше костюмерной его не пустят.
В коридоре не было окон: совершенно непроницаемая темнота.
— Добрый день, — сказал Тимур, стараясь говорить спокойно. — Вернее, доброе утро… Я прошу прощения, что вошел без спросу. Но мне очень надо поговорить.
Тишина.
— Я прекрасно понимаю — многие, наверное, после провала вот так же требовали объяснений…
Тишина.
Тимур двинулся вдоль коридора, ведя по стене рукой. Запнулся о свернутую в рулон дорожку; дальше пошел осторожнее, время от времени щелкая зажигалкой в надежде отыскать надписи на стенах.
Надписей не было.
Стена была холодная, шероховатая. Коридор свернул; обнаружилась лестница. Тимур худо-бедно сориентировался, подниматься не стал, а пошел по коридору дальше — по направлению к сцене.
— Я думаю, вы меня слышите. Но притворяетесь, что меня здесь нет. Что же… Я расскажу. После сегодняшнего… вчерашнего провала меня не возьмут даже вести школьный драмкружок. Не знаю, потеряет ли что-то театр оттого, что меня в нем не будет. Может, и не потеряет. Это и не важно. Речь не обо мне. Речь даже не о тех, кого я подставил под удар: не о Вите, которая могла бы стать великой актрисой, не об Ольге, которую придется долго лечить, не о Борисе, чья карьера закончена, не о Кирилле, преданном театру настолько, что он и с размозженным черепом играл бы, наверное… И не о Коле Дрозде, чей редкостный талант так никто и не оценил. Речь не о нас. Я хочу знать… просто объясните мне, что вас так раздражает в этом проклятом спектакле? Что именно? Ведь вы сломали его, как игрушку. Изуродовали перед зрителем. Превратили в карикатуру. Почему? Потому что он сделан «не по правилам»? Не по тем правилам, которые вы считаете абсолютными?
Тимур снова щелкнул зажигалкой. Стены коридора были по-прежнему чисты.
— Я расскажу вам, почему этот спектакль получился именно таким, а не другим. Когда я читал пьесу «Три брата», еще в школе, мне было очень жалко Ученого. Все прочие персонажи считали его эгоистом, мещанином — и относились соответственно, а мне было его жаль. Он не такой эстет, как Писатель, не такой романтик, как Врач… Я уже тогда подумал, что хочу рассказать эту историю по-другому!
Щелчок зажигалкой. Впереди, шагах в тридцати, замаячил выход из коридора.
— Но дело не в этом. Не в том, что пьеса по-другому прочитана, вас раздражает, как она воплощена… Но ведь любую историю можно рассказать по-разному. Можно спеть, можно станцевать… Какая разница, каким путем достигается сопереживание!
Щелчок зажигалкой.
— Так вот, я скажу вам. Вы вот не терпите нафталина… Но там, за вашими стенами, очень быстро меняется мир. Вы понятия не имеете, что такое время — для вас это расстояние от одного звонка до другого. И от антракта до финала. А время — это иное! Это совсем другое… мироощущение. Если бы эти спектакли — те, которыми вы потрясаете души, — если бы их пустить сейчас голенькими, на обыкновенной сцене… Я не говорю, что они будут плохи. Они, возможно, вполне хороши. Но ведь они были бы хороши и десять лет назад, и двадцать… Я путано говорю, да? Вы старше меня во много раз, вам кажется, что вы все познали, все видели… Но попробуйте! Попробуйте хоть на секунду отречься от этих своих правил! Попробуйте взглянуть иначе! Как ребенок, который впервые пришел в театр…
Тимур остановился. Прижался щекой к шероховатой стене:
— И вот что ужасно. Вы ведь задаете тон, вы даете понятия о плохом и хорошем… Все ваши спектакли одинаковы. Драма ли, комедия… Все правильно, все точно так, как учат первокурсников — все в рамках! И все хотят вам соответствовать… Умные люди давно поняли, что вам нравится, и делают спектакли специально для вас. А вы их радостно принимаете. И вкладываете душу. Которую их творцы — недовложили… А когда кто-то хочет смотреть на мир собственными глазами, а не вашими, вы отторгаете его. Вы его давите, как клопа. Чтобы другим неповадно было. И все говорят: этот спектакль плохой…
