Он двинулся дальше, уже ни о чем не думая. Взошло солнце, и на деревья легли золотистые пятна. Тучи серых насекомых вырвались из светлых кустарников с дикими ягодами. Грегори уже не соображал, куда он идет. Мысли путались, обрывались, голова болела. Иногда в его воображении возникали города-спруты, грядущие от избытка энергии, — столицы этой планеты. Деревья обращались в колонны, а тропа становилась дорогой циклопов.
«Земля никогда не узнает, — думал он. — Земля…» Она была только словом. Он закрыл глаза и сжал виски руками, чтобы вернуть образ Земли. Но только пустота и страх кружились в голове леденящим хороводом.
Тропа вновь повернула, деревья раздвинулись, и перед ним открылся обширный вид. Зеленые и черные горы, светлые, залитые солнцем долины, бледные пятна далеких озер… И еще что-то, чего он не мог определить. Какие-то правильные странные формы.
Где-то послышалось гудение, потом рев в противоположной стороне. Грегори вспомнил о гигантской птице, опустившейся рядом с тропой.
Птица… Машина…
«Что ты тут делаешь?» — спросил он себя. Неожиданно Грегори почувствовал опасность. Он хотел уйти с тропы, скрыться в лесу под темным и мягким сводом больших деревьев.
И тут он увидел девушку.
Она была человеком, это было несомненно. Ее длинные темные волосы буйными прядями струились по плечам. На ней были брюки и маленькие черные сапожки. Большие глаза удивленно разглядывали его.
— Великий боже! — произнес он. Ему хотелось плакать. — Хоть кто-то спасся… — Он приблизился к ней. — Где ваша капсула? Вам известно, что стало с кораблем?
Она отступила, отрицательно покачивая головой. Рев, который Грегори услышал за несколько секунд до этого, начал приближаться. Он протянул девушке руку.
— Чудовища! — торопливо сказал он. — Они ищут меня… Вы их еще не встречали? Идемте. И скорей! Надо бежать…
Она открыла рот, снова покачала головой. Он схватил ее за руку, но она вырвалась быстрым движением.
— Господи, да идите же! — крикнул он. — Вон они!
Она побежала по тропе, и он бросился за ней. Чудовище с хоботом выросло на повороте. Девушка споткнулась, упала. Чудовище в нерешительности остановилось. Грегори взвыл и поднял светомет. Он боялся ранить девушку и опоздал на долю секунды.
Чудовище сделало что-то непонятное, и жгучее пламя пронзило ему грудь.
Но он не упал. Он бросился назад к краю тропы. Пламя пожирало его изнутри. Позади снова взвыло чудовище. Казалось, что кричало несколько голосов.
Грегори хотел спрятаться под деревья. Он сделал прыжок. Ему казалось, что он плывет по воздуху и никак не может упасть. Серая липкая пустота окружала его, а деревья удалялись с ужасающей быстротой. Пальцы его вцепились в землю. За секунду до того, как провалиться в небытие, он открыл глаза и увидел у самого своего лица белый камень.
На камне чернели слова, и за мгновение до того, как его голова упала на траву, приближение смерти открыло ему истину.
Надпись гласила:
«Департамент Ньевр. Сен-Сож — 8 километров».
Лейтенант, два солдата и девушка склонились над ним. Он лежал на животе. Одна рука была прижата к груди, а вторая тянулась к дорожному указателю. Его комбинезон был заляпан грязью, в волосах застряли сосновые иглы.
Лейтенант осторожно перевернул его, приложил ухо к груди. Выпрямившись, он покачал головой.
Вдали на проселочной дороге показались люди с вертолета.
— Его звали Грегуар Грегори, — сказал лейтенант. Он глянул на обоих солдат и бледную, онемевшую девушку. — «Ланжевен-2» разбился вчера на юге Сахары тут же после старта. Никто не думал, что хоть один мог спастись. А потом случайно засекли сигнал маяка его спасательной капсулы. Ее нашел один крестьянин.
— Это был мой отец, — пробормотала девушка.
— Катастрофа и шок свели его с ума, — продолжал лейтенант; чувствовалось, что он говорит больше для себя, чем для солдат и девушки.
Люди с вертолета были уже в нескольких метрах. Впереди, пыхтя, как морж, семенил толстый капитан.
— Бедняга, он покинул корабль за несколько секунд до катастрофы. Везение, если хотите… — Лейтенант покачал головой. — Он решил, что опустился на одной из планет Сириуса, это несомненно. Вначале он поджарил на лужайке трактор с водителем. Потом вчера вечером — «джип» с четырьмя людьми. Они поставили на машины громкоговорители, но он ничего не понял.
— А трансформатор? — вставил один из солдат. — Всю округу лишил тока. А рядом был еще «джип» с прожектором.
— Еще два человека, — сказал лейтенант. — Трансформатор взорвался… Правда, его, — он указал рукой на Грегори, — чуть не убило током. Это спасло бы людей с последних двух «джипов». Ну и мясорубка!.. — Он поднял голову и неуверенно глянул на девушку. — Да, мясорубка. Район перекрыли слишком поздно… Рехнувшийся бедняга с лазером в руках на свободе… Четырнадцать смертей… — Слова тяжело падали с его губ.
Люди с вертолета остановились позади них. Толстый капитан наклонился.
— Вы с ним разделались? — сказал он.
Лейтенант резко выпрямился. И обернулся к капитану, испытывая жгучее желание влепить ему пощечину.
— Да, — просто сказал он. — Он сошел с ума.
— Знаю, знаю, — обронил капитан, осматривая тело. — Тренировки космонавтов чрезвычайно тяжелы, и, как это ни парадоксально, достаточно одного несчастного случая, какой-нибудь встряски, чтобы слабые…
Лейтенант направился к «джипу», чтобы больше ничего не слышать. Солнце уже накалило дорогу. Он спрашивал себя, каким видел этот летний мир Грегори. Один из солдат позади него пробормотал:
— Что ни говори, все-таки Сириус…
Роберт Шекли
16 июля 1928 — 9 декабря 2005.
В Нью-Йорке дверной звонок раздается как раз в тот момент, когда вы удобно устроились на диване, решив насладиться давно заслуженным отдыхом. Настоящая сильная личность, человек мужественный и уверенный в себе, скажет: «Ну их всех к черту, мой дом — моя крепость, а телеграмму можно подсунуть под дверь». Но если вы похожи характером на Эдельштейна, то подумаете, что, видно, блондинка из корпуса 12С пришла одолжить баночку селитры. Или вдруг нагрянул какой-то сумасшедший кинорежиссер, желающий поставить фильм по письмам, которые вы шлете матери в Санта-Монику. (А почему бы и нет? Ведь делают фильмы на куда худших материалах?!)
Однако на этот раз Эдельштейн твердо решил не реагировать на звонок. Лежа на диване с закрытыми глазами, он громко сказал:
— Я никого не жду.
— Да, знаю, — отозвался голос по ту сторону двери.
— Мне не нужны энциклопедии, щетки и поваренные книги, сухо сообщил Эдельштейн. — Что бы вы мне не предложили, у меня это уже есть.
— Послушайте, — ответил голос. — Я ничего не продаю. Я хочу вам кое-что дать.
Эдельштейн улыбнулся тонкой печальной улыбкой жителя Нью-Йорка, которому известно: если вам преподносят в дар пакет, не помеченный «Двадцать долларов», то надеются получить деньги каким-то другим способом.
— Принимать что-либо бесплатно, — сказал Эдельштейн, — я тем более не могу себе позволить.
— Но это действительно бесплатно, — подчеркнул голос за дверью. — Это ровно ничего не будет вам стоить ни сейчас, ни после.
— Не интересует! — заявил Эдельштейн, восхищаясь твердостью своего характера.
Голос не отозвался.
Эдельштейн произнес:
— Если вы еще здесь, то, пожалуйста, уходите.
— Дорогой мистер Эдельштейн, — мягко проговорили за дверью, — цинизм — лишь форма наивности. Мудрость есть проницательность.
— Он меня еще учит, — обратился Эдельштейн к стене.
— Ну, хорошо, забудьте все, оставайтесь при своем цинизме и национальных предрассудках, зачем мне это, в конце концов?
— Минуточку, — всполошился Эдельштейн. — Какие предрассудки? Насколько я понимаю, вы — просто голос с другой стороны двери. Вы можете оказаться католиком, или адвентистом седьмого дня, или даже евреем.
— Не имеет значения. Мне часто приходилось сталкиваться с подобным. До свиданья, мистер Эдельштейн.
— Подождите, — буркнул Эдельштейн.
Он ругал себя последними словами. Как часто он попадал в ловушки, оканчивающиеся, например, покупкой за 10 долларов иллюстрированного двухтомника «Сексуальная история человечества», который, как заметил его друг Манович, можно приобрести в любой лавке за 2.98!
