На следующий день были похороны Кригера. Накануне вечером мне к Феликсу позвонила Марина Костина. Сто лет назад она была у нас старостой класса, но до сих пор, когда надо что-то организовать, собрать нас на вечер встречи или вот на похороны, инициатива всегда у нее в руках. Марина сообщила, что все взял на себя роно, будет два автобуса, в двенадцать часов у морга Второго меда.
— Слушай, — сказала она, — говорят, ты был чуть ли не свидетелем. Как это могло случиться?
— Вот именно, что «чуть», — ответил я. Машина, которую я переставлял с места на место, женщина с сумками, юные энтомологи, проскочившие у меня под рукой… — Я знаю не больше, чем ты.
Она вздохнула:
— Жалко-то как старика. А тебя я регулярно читаю. Молодец! Последний раз здорово ты этих подонков разнес!
— Спасибо, — сказал я, — А как ты меня здесь нашла?
— Твоя благоверная дала телефончик. Да, Нина, конечно, знала, где меня искать.
— Ничего при этом не сказала?
— А что говорить? Все ясно. Так ты теперь у нас жених?
— Вроде того.
— Жаль. Ты мне нравился. В седьмом классе.
— Ну, давай, вперед, — сказал я шутливо. — Вспомним молодость.
— Нет, годы не те. Муж, детей двое, да и растолстела я. Ищи себе, кто помоложе. Значит, понял: завтра в двенадцать. Но в двенадцать к моргу я приехать не сумел. Утром, едва я открыл дверь кабинета, зазвонил внутренний телефон.
— Ну слава Богу, ты пришел. — Это, конечно, был Завражный. — Иди ко мне, тут в приемной для тебя материал сидит.
— В каком смысле «сидит»?
— В прямом. Пришла женщина, ждет уже целый час, желает говорить только с тобой. У них там какой-то скандал, посмотри, может, как раз и сделаешь мне кусок.
— Глеб! — взмолился я. — У меня похороны через час и еще тысяча дел. Пусть Протасов займется, а?
— Игорь! — ответил он мне в тон. — Мне позарез нужен на следующие выходные твой материал, а не протасовский! И потом — человек пришел за практической помощью!
— Сразил, — сказал я, — давай ее сюда.
Это была банальная история коммунальной склоки. Со страшным концом.
Передо мной сидела пожилая седоволосая женщина и без особых эмоций рассказывала про свою жизнь. Она библиотекарь, ей пятьдесят восемь, у нее есть сын, молодой сын пожилой женщины. Она родила его в тридцать семь, без мужа, которого никогда не было. Это было сказано просто, в порядке информации, но я-то знал. почем идет такая простота.
Самую большую комнату в квартире занимал некто Кононенко. Хронический алкоголик, инвалид второй группы, состоящий на учете в психдиспансере. Насколько я понял, это был тот тип психически больного, болезненные проявления которого никогда почему-то не вредят ему самому. «Я — дурак! любил куражиться Кононенко в подпитии. — Всех могу порешить, и ничего мне не будет!» Два десятка лет прожила Нина Николаевна Кожина в постоянном ожидании, что еще может выкинуть ее сосед. А Кононенко не стеснялся ни в выражениях, ни в действиях. Я заметил, что Кожина избегает давать оценки, старается передать только факты, и уже это одно импонировало мне. Но из ее рассказа Кононенко вставал перед моими глазами: садист, циничный пакостник и при этом мелкий трус.
Подлец издевался изощренно, не оставлял следов, а происходило все без свидетелей: соседка из третьей комнаты, проводница в дальних поездах, неделями не бывала дома. В исполкоме сочувствовали, поставили их с сыном на очередь. Предложили Кононенко отдельную квартиру где-то в новом районе, но он гордо отказался: «Мне и тут хорошо!» По закону психически больному полагается отдельная площадь, но нигде в законе не сказано, что надо предоставлять ее насильно… Меняться в квартиру с таким соседом никто не хотел.
Шли годы. Сын Кожиной ходил в ясли, потом в сад, в школу, поступил в институт, в этом году перешел на пятый курс. И всю жизнь он видел рядом с собой Кононенко. Кононенко, без стука врывающегося в их комнату. Кононенко, выливающего суп, сваренный матерью, в уборную. Кононенко, оскорбляющего его мать площадными словами. Два месяца назад, вернувшись домой после занятий (Нина Николаевна была в это время на работе), он после каких-то слов, сказанных соседом, ударил его по голове сковородкой. После чего сам вызвал «скорую» и милицию.
Кононенко остался жив. У него был проломлен череп и оказалось тяжелое сотрясение мозга. Сейчас следствие закончено, дело передано в суд.
— Я все понимаю, мой сын виноват, никому не позволено бить людей по голове, — сказала она. Но не удержалась и добавила: — Даже таких…
— Но неужели, — спросила Нина Николаевна, помолчав, и я понял, что это то, ради чего она пришла ко мне, — неужели его будут судить как обычного, рядового хулигана?
Эта женщина нравилась мне все больше. Не знаю почему, но я верил каждому ее слову. И еще я понял, кажется, главное: не снисхождения сыну просила она. Она хотела сейчас того, чего ей так не хватало все эти долгие годы, — людского участия.
— Я приду на суд, — сказал я. Хорошо, что Завражный не согласился отдать это дело Протасову. — Когда назначено?
— Пятнадцатого июня.
Перед уходом Кожина раскрыла сумочку, извлекла оттуда зеленоватый листок бумаги и не слишком бережно подтолкнула его ко мне через стол. Это был ордер на получение двухкомнатной квартиры — опоздавшее счастье. В глазах у нее стояли слезы, но она так и не заплакала.
Я проводил ее до выхода, а потом заглянул к Завражному. Эмоции эмоциями, а дело делом.
— Отменяется, — сказал я. — Вернее, откладывается. Суд через месяц.
— Ладно, подумаем, — сказал Глеб. — Но ты помни: я с тебя не слезу.
В этом у меня не было никаких сомнений.
Часы показывали четверть первого. Я прикинул, что к моргу мне уже все равно не успеть, а если ехать прямо сейчас на кладбище, то, пожалуй, всех обгоню. Я решил использовать это время для одной небольшой рекогносцировки.
По будним дням в такой час возле пивных баров очереди не бывает. Одинокий привратник скучал за своим деревянным прилавком. Он был грустен, потому что на улице вёдро и за его спиной совсем мало висит на вешалках, а в жестянке звенит и того меньше. Швейцар — это такой человек, который радуется плохой погоде.
— Отец, — сказал я ему задушевно, — Серега сегодня работает?
— Смотря какой, — ответил он лениво.
— Официант.
— У нас три Сереги. И все официанты. На выбор! — Он засмеялся жиденьким смехом.
Я растерялся. Почему-то такая простая возможность не пришла мне в голову.
— Ну-у… — начал я, судорожно пытаясь что-нибудь придумать. — У него еще такой чемоданчик с цифровым замком!
— Это Горелов, — сказал швейцар и тут же посмотрел на меня подозрительно: — А он тебе зачем? Я уже врал совершенно вдохновенно:
— Киряли у него позавчера, а бабок не хватило, так я ему часы свои отдал. Вот, привез теперь, надо получить.
Взгляд швейцара потеплел:
— Иди на второй этаж, он там сегодня работает.
Я пошел к лестнице, стараясь повернуться к нему так, чтобы он не увидел у меня на руке часы.
В зале я постоял минуту при входе, ориентируясь в обстановке, потом выбрал себе официанта постарше, чтоб наверняка не ошибиться, и спросил деловито:
— Серега Горелов тут?
— Вон он! — показал официант на высокого рыжего парня с подносом, который в этот момент заходил за перегородку, отделяющую зал от кухни.
— Ага, спасибо, — поблагодарил я и направился туда же. Постояв там с полминуты среди пивной суеты, понаблюдав за Гореловым, ловко подхватившим в одну руку целый поднос с пивом, а в другую сразу четыре металлические тарелки с шашлыком, я вышел обратно и спустился вниз.
