Наши идеи должны развиваться на сегодняшних вещах.
Производственники!*
Бойтесь стать прикладниками-кустарями.
Уча рабочих, учитесь у рабочего. Диктуя из комнат эстетические приказы фабрике, вы становитесь просто заказчиками.
Ваша школа — завод.
Опоязовцы!*
Формальный метод — ключ к изучению искусства. Каждая блоха-рифма должна стать на учет. Но бойтесь ловли блох в безвоздушном пространстве. Только рядом с социологическим изучением искусства ваша работа будет не только интересной, но и нужной.
Ученики!
Бойтесь выдавать случайные искривы недоучек за новаторство, за последний крик искусства. Новаторство дилетантов — паровоз на курьих ножках.
Только в мастерстве — право откинуть старье.
Все вместе!
Переходя от теории к практике, помните о мастерстве, о квалификации.
Халтура молодых, имеющих силы на громадное, еще отвратительнее халтуры слабосильных академичков.
Мастера и ученики Лефа!
Решается вопрос о нашем существовании.
Величайшая идея умрет, если мы не оформим ее искусно.
Искуснейшие формы останутся черными нитками в черной ночи, будут вызывать только досаду, раздражение спотыкающихся, если мы не применим их к формовке нынешнего дня — дня революции.
Леф на страже.
Леф — защита всем изобретателям.
Леф на страже.
Леф отбросит всех застывших, всех заэстетившихся, всех приобретателей.
[1923]
Какое мне дело — улыбается Маяковский, смеется или издевается?
То есть, как это какое?!
Я знаю много лучше других сатирическую работу.
Вот пример:
СХЕМА СМЕХА*
Выл ветер и не знал о ком,
вселяя в сердце дрожь нам.
Путем шла баба с молоком,
шла железнодорожным.
А ровно в 7, по форме,
несясь во весь карьер с Оки,
сверкнув за семафорами —
взлетает курьерский.
Была бы баба ранена,
зря выло сто свистков ревмя —
но шел мужик с бараниной
и дал понять ей вовремя.
Ушла направо баба,
ушел налево поезд.
Каб не мужик, тогда бы —
разрезало по пояс.
Уже исчез за звезды дым,
мужик и баба скрылись.
Мы дань герою воздадим,
над буднями воскрылясь.
Хоть из народной гущи,
а спас средь бела дня.
Да здравствует торгующий
бараниной средняк!
Да светит солнце в темноте!
Горите, звезды, ночью!
Да здравствуют и те, и те —
и все иные прочие!
Каждый, прочтя этот стих, улыбнется или засмеется.
В крайнем случае заиздевается — хотя бы надо мной.
Обязательно.
Почему?
В этом стихе нет ни одной смешной мысли, никакой смешной идеи.
Идеи нет, но есть правильная сатирическая обработка слова.
Это не стих, годный к употреблению. Это образчик.
Это — схема смеха.
18, 19, 20-ый годы — упадок сатиры.
Больше чем драматическое, белое окружение не позволяло нам чистить себя чересчур рьяно.
Метла сатиры, щетка юмора — были отложены.
Многое трагическое сейчас отошло.
Воскресло количество сатиры*.
«Крокодил», «Красный перец», «Мухомор».
Редкий номер наших газет и журналов — без шаржа, без шутки.
К сожалению, качество сатиры чаще низкое.
Ищется смешной сюжет. Таких сюжетов нет.
Есть вещи, напрашивающиеся на издевательство: соглашатель (теща!), нэпач, эмигрант и т. д.
Вещи эти смешат и в малой обработке. Но если само слово не оттачивается ежедневно новым шилом — острота тупеет уже со второго раза.
Моя «Схема смеха» смешит только словесной обработкой.
Смех вызывается: выделкой хлыстов-рифм, приставучим распевочным ритмом, эксцентричностью выводов, абсурдным гиперболизмом.
В этом стихе — сознательная игра смеховыми приемами.
Если этот стих не интересен (чудовищное предположение!) потребителю, то для производителя это безукоризненная формула.
Надо вооружаться сатирическим знанием.
Я убежден — в будущих школах сатиру будут преподавать наряду с арифметикой и с не меньшим успехом.
Особенно шалящие и резвые ученики будут выбирать смех своей исключительной специальностью. Будет, обязательно будет — высшая смеховая школа.
Скольких сатириков отшибла от смеха свора бывших классных наставников, бия линейкой по лапам за невинное пускание бумажных «стрекозлов» в бороду какому-нибудь зудителю закона божьего!
Общая сознательность в деле словесной обработки дала моим сатирам силу пережить минуту.
Человеколюбие заставляет меня собрать воедино печатавшееся в «Новом сатириконе»*, «Известиях», «Крокодиле» и других газетах и журналах и дать это отдельной книгой всем прослезившимся от радости читателям.
[1923]
Сегодня, 1-го мая, рабочие мира с песней в раскрашенные улицы выйдут миллиардной демонстрацией.
Пять лет ширящихся завоеваний.
Пять лет ежедневно обновляющихся и ежедневно осуществляемых лозунгов.
Пять лет побед.
И: —
Пять лет однообразия форм праздников.
Итог пятилетнего бессилия искусства.
Так называемые режиссеры!
Скоро ли бросите, вы и крысы, возиться с бутафорщиной сцены?
Возьмите организацию действительной жизни!
Станьте планировщиками шествия революции!
Так называемые поэты!
Бросите ли вы альбомные рулады?
Поймете ли ходульность воспевания только по газетам знаемых бурь?
Дайте новую «Марсельезу», доведите «Интернационал» до грома марша уже победившей революции!
Так называемые художники!
Бросьте ставить разноцветные заплатки на проеденное мышами времени.
Бросьте украшать и без того не тяжелую жизнь буржуа-нэпии.
Разгимнастируйте силу художников до охвата городов до участия во всех стройках мира!
Дайте земле новые цвета, новые очертания!
Мы знаем — эти задачи не под силу и не в желании обособившимся «жрецам искусства», берегущим эстетические границы своих мастерских.
1-го мая, в день демонстрации единого фронта пролетариата, мы зовем вас, формовщики мира:
Ломайте границы «красоты для себя», границы художественных школок!
Влейте ваши усилия в единую силищу коллектива!
Мы знаем, на этот зов не отзовутся эстеты старья, заклейменные нами кличкой — «правые», эстеты, возрождающие монашество келий-студий, ждущие нисхождения святого духа вдохновения.
Мы зовем «левых»*: революционных футуристов, вынесших искусство улицам и площадям, производственников, давших вдохновению точный расчет, приставивших к вдохновению динамо завода, конструктивистов, заменивших мистику творчества обработкой материала.
Левые мира!
Мы плохо знаем ваши имена, имена ваших школ, но знаем твердо — вы растете везде, где нарастает революция.
Мы зовем вас установить единый фронт левого искусства — «Красный Искинтерн».
Товарищи!
Всюду откалывайте левое искусство от правого!
Ведите левым искусством: в Европе — подготовку, в СССР — укрепление революции.
Держите постоянную связь с вашим штабом в Москве (Москва, Никитский бульвар, 8, журнал «Леф»).
Не случаен выбор первого мая днем нашего обращения.
Мы знаем, только в спайке с рабочей революцией — расцвет искусства будущего.
Мы, пять лет проработавшие в стране революции, знаем: —
Только Октябрь дал новые огромные идеи, требующие нового оформления.
Только Октябрь, освободивший искусство от работы на брюхастого выцилиндренного заказчика, дал фактическую свободу искусства.
Долой границы стран и студий!
Долой монахов правого искусства!
Да здравствует единый фронт левых!
Да здравствует искусство пролетарской революции!
[1923]
Мы знаем прекрасно силу агитации. В каждой военной победе, в каждой хозяйственной удаче на 9/10 сказывается уменье и сила нашей агитации.
Буржуазия знает силу рекламы. Реклама — промышленная, торговая агитация. Ни одно, даже самое верное дело не двигается без рекламы. Это оружие, поражающее конкуренцию.
Наша агитация выросла в подполье; до нэпа, до прорыва блокады нам не приходилось конкурировать.
Мы идеализировали методы агитации. Мы забросили рекламу, относясь пренебрежительно к этой «буржуазной штучке».
При нэпе надо пользоваться для популяризации государственных, пролетарских организаций, контор, продуктов всеми оружиями, пользуемыми врагами, в том числе и рекламой.
Здесь еще мы щенки. Надо поучиться.
Официально мы уже за рекламу взялись, редкое учреждение не помещает объявлений, не выпускает листовок и т. д.
Но до чего это неумело.
Вот передо мной случайный клочок объявлений из «Известий»:
«Московское коммунальное хозяйство извещает…»
«Правление треста «Обновленное волокно» объявляет…»
«Уполномоченный доводит до сведения…»
«Правление «Боркомбинат» извещает», и т. д. и т. д. до бесконечности.
Какая канцелярщина — извещает, доводит до сведения, объявляет!
Кто ж на эти призывы пойдет?!
Надо звать, надо рекламировать, чтоб калеки немедленно исцелялись и бежали покупать, торговать, смотреть!
Вспоминается европейская реклама. Напр., какая-то фирма рекламирует замечательные резины для подтяжек: в Ганновере человек торопится на берлинский поезд и не заметил, как в вокзальной уборной зацепился за гвоздь подтяжками. Доехал до Берлина, вылез, — бац, и он опять в Ганновере, его притянули обратно подтяжки.
Вот это реклама! Такую не забудешь.
Обычно думают, что надо рекламировать только дрянь — хорошая вещь и так пойдет.
Это самое неверное мнение.
Реклама — это имя вещи. Как хороший художник создает себе имя, так создает себе имя и вещь. Увидев на обложке журнала «знаменитое» имя, останавливаются купить. Будь та же вещь без фамилии на обложке, сотни рассеянных просто прошли бы мимо.
Реклама должна напоминать бесконечно о каждой, даже чудесной вещи.
Даже «Правда», конечно, не нуждающаяся ни в каких рекомендациях, рекламирует себя все-таки: «Каждый рабочий должен читать свою газету» и т. д. На первой странице «Правды» — ежедневная реклама — объявление о журнале «Прожектор»*.
Конечно, реклама не исчерпывается объявлениями. Объявления — простейший вид. Реклама должна быть разнообразием, выдумкой.
К Всероссийской с.-х. выставке в Москве* выйдет под редакцией т. Брик специальная книга о рекламе, первая в РСФСР.
Мы не должны оставить это оружие, эту агитацию торговли в руках нэпача, в руках буржуа-иностранца. В СССР всё должно работать на пролетарское благо. Думайте о рекламе!
[1923]
Крупный нэп все еще раскачивается: приглядываются и примеряются концессионеры, торгуются из-за аренд и налогов отечественные титы.
Средний нэп постепенно оседает, ворча и кряхтя; задымились фабрички в 40–50 человек, ремонтируются и устанавливаются всякой вещью магазины.
Зато мелкий, доходящий до карикатурности нэпик швейной шпулькой снует по каждой уличке, по каждому переулочку.
Если крупное предприятие может важно и лениво распоряжаться, только в конце года с грустью замечая убыток, то у этих каждый убыточный день живо отражается на желудке. Отсюда — сногсшибательная изворотливость, поучительная рекламность, виртуознейшая сообразительность. Это ерунда, капли, но в них отражается целая улица, весь город.
Вот, например, своеобразная «торговля».
Есть у меня знакомый К. Меня всегда удивляли его необъяснимые маленькие, но регулярные доходы. Часов в двенадцать он отправляется работать, часа в четыре возвращается, неся 100–200 «лимонов». Он не алчный. Заработает свое и усаживается за чтение и пописывание.
После долгих упрашиваний он открыл секрет.
Дело простое.
С утра он начинает обходить книжные магазины.
— Почем такая-то книга?
— Миллион.
Идет в магазин напротив.
— Есть такая-то книга?
— Нет.
— Угодно по два лимона?
— Тащите десяток.
Идет в первый магазин, берет книгу, — десятка и заработана.
Я думаю, многие тресты, усеянные посредниками, узнают себя в этой карикатуре. Если через улицу зарабатывают десятки, то через город берут тысячи.
А вот пример блестящей рекламы.
Папиросник орет:
— А вот спички Лапшина, горят как солнце и луна.
Менее бойкий мальчишка рядом старается скромно всучить и свой товар, но рекламист перешибает покупателя:
— Не берите у этого! Пять минут вонь — потом огонь.
Рекламист побеждает.
На другом углу бойкий тенор расхваливает бритвы «жилет»:
А вот «жилет».
Брейся сто лет.
Еще останется внукам.
Подходи — ну-ка!
Дальше торговец механическими, самопришивающимися пуговицами:
Если некому пришивать* —
Для этого не стоит жениться.
Если жена не пришивает —
Из-за этого не стоит разводиться.
3 рубля дюжина. Пожалте!
Хочешь не хочешь — купишь. До сих пор передо мной в коробке на столе три дюжины валяются. Опять таки:
Учись на мелочах.
[1923]
В речах Ильича* постоянно бывают указания на «веревочки», на веревочки, которые в хозяйстве обязательно пригодятся*. <…>
Эти мелочи, незаметные на первый взгляд, пустяковые по своему личному значению, — в общем отымают огромный запас сил и энергии, запас, которого бы хватило и на большие дела.
При поездке по Европе бросается в глаза это внимание к пустяку.
Например, маленький вопрос — о номерации домов. У нас стоишь перед № 10 и думаешь с тоской: справа длинный забор, слева огромный пустырь, где же, чорт бы его побрал, № 12? Идешь наугад налево, тратишь минут пять и натыкаешься на № 8 — обратно идешь еще минут десять!
