Было бы верно, коли не скверно. Тем самым хочу сказать, что опыт хорош при уме, а так ему грош цена в базарный день.
— Ген, мир состоит из двух сущностей. Всего лишь из двух. Первая — это земля, машины, деревья, гарнитуры, твой «комбайн» расковыренный… Вторая сущность — это человеческие мысли, людские отношения, всякие страсти, любовь… Так вот ты, сынок, пока еще бултыхаешься в первой сущности.
— Ничего не понял, — бросил Генка, но насупился как бы на всякий случай.
— Имел ты дело с машинами да с железками. Ну и ладно. Родители тебя принимают, друзья понимают. А теперь шасть — и сразу из первой сущности во вторую перескочишь.
— Что, отец, куда перескочу?
— В сущность людских отношений, а ты об ней краем уха слыхал, пока мерин хвостом махал.
— Надоели твои прибаутки, — начал злиться Генка.
— Ее родители, мы с матерью, да вы с Вестой… Шесть человек переплетутся отношениями, что твой клубок. Распутаешь ли? Отец у Весты директор школы. Сможешь ли с ним разумно поговорить? Понравиться им сможешь ли, как надобно? Твоя невеста и будущая теща — женщины… Разберешься ли в их душах, отличных от мужских? Любовь у вас… А знаешь ли, что эта самая любовь тоже имеет свое развитие и затухание? Я уж не говорю про будущих детей…
Стал он усы щипать. Я жду, время у меня есть; правда, и у Генки усов много.
— Как всегда, усложняешь, отец. Теперь все сущности перемешаны.
— Тогда ответь мне на вопрос… Почему это родители Весты против тебя?
— Мало ли почему… Усы не понравились.
— Нет. Потому что ты ко второй сущности своими усами не прикоснулся.
Генка задумался. Мне того и надо.
9
Только это я натянул комбинезон для работы, как Чурочкин, бледнолицый кадровик, подошел ко мне с некоторой ухмылочкой:
— Николай Фадеич, в комнате отдыха вас ждут дамы. Примете?
Это где мягкие кресла, африканские пальмы и пучеглазые рыбки в аквариуме. Какие дамы, язви их под сваю?
— Сколько дам? — спрашиваю на всякий случай, поскольку догадываюсь о шутке.
— Пять, пропущены на территорию по указанию директора.
Видать, тут шутка пополам с подвохом. Затягиваю все молнии и направляюсь в комнату отдыха.
— В рабочей одежде? — ужаснулся Чурочкин.
— А я не в кадрах сижу.
По дороге представляю… Сидят пять членов месткома насчет диетпитания. С утра-то и в рабочее время? Или пришли тетки из административного корпуса насчет каких-либо женских вопросов. Так Восьмое марта уже минуло. Или корреспонденты насчет бригады. Пять человек, и все женщины? Или никого там нет, а Чурочкин в порядке шутки груши носом околачивает.
Открыл я дверь в комнату отдыха…
Господи боже мой, как об стенку головой. Пять штук приличных дамочек сидят под пальмами и глядят на меня, а рыбки пучеглазые глядят на дамочек.
— Здравствуйте, — сказал я оробело. — А тут не ошибочка в личности?
— Вы Николай Фадеевич? — спросила одна, которая всех постарше.
— До сегодняшнего дня числился им.
Они больше ничего не сказали, а уперлись в меня взглядами десяти глаз с таким форсом, что я оробел вторично. Дамочки все интеллигентные, одеты завидно. И от духов такой настой — помножь-ка запах каждой на пять, — что хоть топор вешай.
— Ничего не понимаю, — вздохнула одна.
— Чем увлек? — вопросительно вздохнула и другая.
Я, конечно, сел в мягкое кресло, поскольку дамочки пришли ко мне.
— Мы родители тех ребят, где вы недавно выступали, — начала старшая, почему-то волнуясь.
— Был грех, — признался я.
— Пришли к вам относительно деликатного вопроса…
— Насчет металлолома?
Они все переглянулись меж собой, будто я выразился. Но при женщинах я ни-ни, да и при мужиках этого избегаю — только уж если вынудят.
— Николай Фадеевич, произошла загадочная история, — продолжила старшая. — После вашего выступления, по словам завуча весьма неудачного, почти все мальчики класса решили не в девятый идти, а поступить в это… в профтехучилище…
— А потом всем пойти в вашу бригаду! — чуть не крикнула какая-то мамаша.
Я встал, поскольку для моих заготовленных слов не помешало бы рукопожатие, да засомневался насчет тактичности. Поэтому сказал просто, как положено:
— Поздравляю вас, дамочки, с этим праздником!
И сел. И подскочил, поскольку в комнате отдыха
вроде бы громыхнула атомная бомба — огня не было, но гул пошел. Даже я подумал, не передохли бы пучеглазые рыбки — так бабоньки галдели.
Я струхнул. Пять крепких теток, целая бригада, отметелят за милую душу, и супруга не примет.
— Дамочки, нельзя ли прояснить вопрос?
— Вы сбили с панталыку ребят! — прояснила одна.
Тут уж я смекнул окончательно и пригляделся позорче. Одна, значит, постарше всех и посерьезнее ликом. Вторая жирком заплыла, беленькая, на спелый кабачок похожая. Третья худенькая и черноволосая, наподобие цыганки, — глазами так и сечет. Четвертая под рыжинку выкрашена и даже сидя повыше меня будет. А у пятой сумка продуктовая, как воз на коленях, — затоварилась под завязку, три куриные лапы торчат.
— Дамочки, а кем бы вы хотели видеть своих огольцов?
— Мой всегда мечтал о театральном.
— А мой физик, прирожденный физик!
— Вадушку тянет в спорт, метр девяносто рост.
— Мой парень в гражданские летчики хотел.
— У моего еще нет определенности, но не под машиной же ему лежать…
— А чем плохо-то? — уже назло спросил я.
— Ах, оставьте! — бросила цыганистая и разглядывает мою спецодежду.
— Между прочим, вчера стиранный, — ответил я на ее взгляд.
— Вы должны нас понять, как матерей, — мирно сказала старшая, видать как уполномоченная.
— Я не всякую мать понимаю, дамочки.
— Мать — это свято, — вскипела рыжеволосая, крупная.
— Это вы бросьте, уважаемые. Я встречал матерей похуже дикарей. В моем доме живет такая — в соску пива наливает, чтобы дите спало покрепче.
— Ни одна мать не пожелает ребенку плохого, — опять умиротворяет старшая.
— Вы-то желаете, — спокойненько заявил я.
— Как? — чуть не хором они.
— Хлопочете, дорогие мамаши, о первой сущности, позабыв про вторую.
— Не понимаю, — призналась уполномоченная.
— Тогда расскажу вам байку, от знакомого мужика слышанную…
— Что такое байка? — спросила та, которая походила на переспелый кабачок.
— Байка — это вроде анекдота без матюков.
…Жил-был у благородных родителей сын. Они из него большого человека делали. Чему только не учили… А он, язви его под сваю, к земельке пристрастился. Горшки да ящики завел и ростил в них чудеса. Грибы разные, цветы мохнатые, ягоды винные… Верите ли, в ящике вывел плод размером с фару от ГАЗ-69, а вкус — как у картофельного пюре на сливочном масле. А родители взъелись. Будто земля грязная, будто в ней микробы… Ну, общими усилиями и ликвидировали все горшочки с ящичками. Согласился сын на должность большого человека. Только как-то ночью мамаша как заорет на весь дом нутряным криком от дикого страха… Народ сбежался. А ей в одно место впилась игла наподобие шприцевой. Глянули под кровать, а там кактус африканский растет с небывалой скоростью. Ну?
Дамочки молчат, переваривают.
— Наши дети нам кактусов не подсунут, — не вытерпела та, у которой в сумке трехногая курица.
— Не скажите, дамочки. Коли вы им жизнь испортите — промолчат?
— Чем испортим? — сурово спросила старшая.
— Вот эта мамаша толкает в артисты… А вдруг талантов не хватит? Вот и неудачник. А физика? Она ох каких способностей требует, там элементарных частиц вагон, и одна другой мельче. Рост сто девяносто… А есть ли у него дарования в спортивном интересе? Коли нет, то упрется жизнь в ребят бампером и хрустнут их судьбы.
— Боже, он нас учит! — изумилась цыганистая.
— Говорила всем кума: одолжите мне ума, — согласился я.
Эти дамочки оказались не дамочки, а куры пернатые. Кусок у соседа вытащат да своему дитю в рот запихают. Ни вперед не смотрят, ни назад не оглядываются. Родительская любовь. Ей-богу, не пойму, чего ее святой зовут. Любят-то детей собственных, своих, кровных. Или любовь детей к родителям. Любят-то своих родителей, собственных, кровных. У зверья и птиц то же самое — за своего детеныша хвост тебе оторвут и рога обломают. Это идет от натуры, от природы. Какая тут святость? Инстинкты по-научному. А вот когда чужих детей любишь, как своих, когда чужих стариков бережешь, как собственных, — тогда и святая любовь. Поскольку она от души, от общей любви к людям.
— Он, наверное, бездетный, — решила цыганистая.
— Три сына, как и положено, — внес справку я.
— И кто же они у вас? — опять цыганистая.
— Младший настраивает автоматы, средний роет алмазную руду на Севере, а старший водит корабли по океанам.
— Видите, старший сын тоже в люди вышел, — разъяснила мне крашенная под рыжинку.
Тут я мысленно поперхнулся: выходит, что двое других как бы остались в нелюдях. Злоба, худая попутчица, оседлала меня. Ну, думаю, пора этой пресс-конференции бензопровод перекрыть. А спеленькая, на кабачок похожая, сразу усекла мое настроение и спрашивает елейно:
