Ах, пусть тратятся, шлют бездну энергии. Завитая гравитационным щитом в кольца, трансформированная, она уже гудит в проводах высокого напряжения, мчится к объектам большой химии и на кукурузные поля…
Да, просто повезло. Плакаты с профессорским профилем, как птицы, летели с обочин дороги, и торжествующая, однако не лишенная некоей иронии улыбка тревожила его лицо.
Но вдруг складки его лица закаменели, а лоб перегородился морщинами. Он резко привстал с сиденья, будто увидел впереди неожиданное препятствие, и, перегнувшись к шоферу, прокричал ему что-то в самое ухо. Из-за рева толпы никто не расслышал, что именно прокричал профессор. Но шофер расслышал. Он испуганно обернулся и развел руками. Мол, нет, нельзя. Тогда профессор крикнул еще, повелительно взмахнув рукой. И автомобиль профессора круто выскочил из общей колонны, развернулся, рванул в переулки. Кортеж секунду помедлил, а потом, ржаво скрипя тормозами, тяжело останавливая разбег, застопорил и тоже рванул туда же, в непредусмотренные переулки.
— Быстрее, быстрее, — требовательно шептал профессор, хотя машину и так уже швыряло из стороны в сторону, как катер на штормовой волне. И весь кортеж швыряло вослед.
— Требуем координаты кортежа! Требуем координаты кортежа! — отчаянно неслось из диспетчерских пунктов. Но все только пожимали плечами.
— Здесь! — приказал профессор. Лимузин тяжело сел и замер. Профессор выпрыгнул. Вслед за ним вылетали из своих экипажей другие люди из подоспевшего кортежа. Теперь все увидели, куда пригнал профессор, нарушив все инструкции торжества. К циклотрону, к гигантскому стеклопластиковому угольнику, резавшему городские кварталы, как нос корабля режет гладь моря. Все знали: здесь до отбытия в Космос работал профессор. Изучал частицы.
— Товарищи! — голос профессора перешел на фальцет. К Главному Рубильнику! — и все бросились за ним через вольготные стеклопластиковые проходы.
— Товарищи! — тяжело дыша, сказал профессор. Стремительная рукоять рубильника вздымалась над его головой. Здесь перед самым моим отлетом в трубе циклотрона циркулировала частичка. Удивительная частичка. Лучшая из класса элементарных. Мы хотели расщепить ее ударом о мишень. На встречном потоке. Поражало то, что каждый раз, подлетая к мишени, она огибала ее. Будто командовала сама собой. Будто не хотела погибать. Это поражало нас. Мы не могли этого понять. Мы думали, что поймем, когда разобьем на части.
И с каждым днем прижимали ее ближе и ближе к цели.
Слова профессора гулко шли по пустым пространствам большого зала и тонули в мягких обшивках потолков. Народ стоял молча, не понимая еще, зачем профессор привез их сюда, к бездействующему, законсервированному полтора года назад циклотрону. Откуда-то, из переплетения запыленных труб вылез человек в промасленном фартуке. Ассистент лаборатории взаимодействий. В его левой руке еще жужжал поисковый датчик паразитных энергопотоков. Он вылез из каких-то люков служебного пользования и замер, опершись на мощное, полированное руками древко корабельной швабры. Никто не заметил его.
— Прижимали ее ближе и ближе, — рука профессора легла на эмалированную рукоять Главного Рубильника, — потом я вылетел в Космос, опыт законсервировали. Частичка циркулирует до сих пор. Все ее маневры в точности соответствуют нашим маневрам возвращения к Солнцу. По тем же уравнениям. Со своим гравитационным щитом. Вы понимаете?!. Частичка разумна! Может, она тоже посылала нам сигналы бедствия. Нужно срочно убрать мишень и выключить разгоняющие поля. — С отчаянным лицом профессор потянул на себя рукоять.
— Поздно, профессор, — негромко сказал ассистент, оставленный при циклотроне. Все обернулись к нему. Он стоял, по-прежнему опершись на свою швабру. — Вакуумная труба циклотрона заполнена воздухом. Несколько дней назад частичка проломила трубу. Вырвалась наружу…
Это уже стало правилом — сваливается к нам на Землю некое космическое тело, и тут же крики, шум, “ура”.
Вылеты на место происшествия специальных корреспондентов, обостренные дискуссии, борьба мнений, как правило, переходящая на личности. Иззябший за годы беспричинных странствий по неуютной мгле кусок с хрипами, стонами, громовыми раскатами врывается в теплое тело матушки Земли и наконец-то находит покой, а мы — мы теряем его.
Еще бы, космическая катастрофа! А может, и само крушение марсианского корабля! Нужно иметь вконец зачерствелую душу, чтобы не дрогнуть перед таким обстоятельством.
К счастью, таких перегоревших душ насчитывается совсем мало, поэтому эмоциональный подъем, сопровождающий павшие тела, перерастает границы района самого падения, начинает гулять в областном масштабе, а то и сразу становится достоянием самых широких слоев.
Тонизирующее действие исключительного события, особенно такого, как громовое приземление небесного скитальца, трудно переоценить. Исключительное захватывает, и на слепящем фоне его мелкие неурядицы, омрачающие личную жизнь, растворяются как легкий дымок, исчезают, будто накрытые шапкой-невидимкой.
