Лизу вызвали к ротмистру почти самой последней. Она вошла и удивилась, до чего же в этом кабинете все осталось по-прежнему. Ничего не изменилось здесь с тех пор, как первый раз допрашивал ее Киреев. И сам он сидел такой же сбычившийся и тем же привычным жестом ерошил свои жесткие волосы. Словно и не было шести с лишком лет позади, а вызнали ее сюда для продолжения все того же допроса. Только прежнего обжигающего страха перед Киреевым у Лизы уже не было, хотя как-то странно сохли губы.
Ага, Коронотова, — сказал Киреев и откинулся на спинку стула. — Не забыла?
Нет, не забыла, — ответила Лиза. — Разве когда забудется такое?
Заслужила. А как ты себя в централе вела, мне тоже известно. Нехорошо и глупо вела. Зачем же ты опять сюда приехала, если тюрьма тебя ничему не научила?
Домой приехала.
Ты могла бы жить хорошо, лучше. Напрасно ты отказалась от того, что тебе предлагали в централе.
Этого я не могу.
Ну вот, а теперь ты будешь под надзором, и ни в какое казенное ведомство на работу тебя никто не примет. Ты и мужу своему испортишь жизнь. Он хороший рабочий, ни в чем не замаранный. — И Лиза не смогла разгадать, серьезно или со скрытой издевкой говорит Киреев. — Видишь, как все теперь оборачивается? — Он раскрыл серебряный портсигар, постучал папиросой о ноготь. — Невеселая сложится у тебя жизнь.
Лиза переступила с ноги на ногу. Она очень устала, а Киреев не предложил ей сесть.
Буду жить, как получится, — сказала она.
Жить-то ты будешь, а получится плохо, — грубо проговорил Киреев. — Ты хоть поняла ли, за что сидела?
Как не понять? Поняла.
Ну, а за что?
И хмельная мысль вдруг захватила Лизу: взять и сказать ему прямо в лицо что-нибудь очень дерзкое, злое, так, чтобы Киреев побагровел и подпрыгнул на стуле. Ударить ее сейчас не посмеет, а на работу ведь все равно так и так не допустит. Но Лиза сдержалась, опомнилась: надо ли с первого дня ожесточать Киреева против себя?
Недозволенные книжки я сохраняла, — сказала она, опуская голову.
Киреев неопределенно помычал.
Упрощенно. Весьма, — буркнул он. Закурил папиросу, удобнее вытянул ноги под столом. — Ну ладно. Вот зачем вызвал я тебя, Коронотова. Работать хочется?
Что ли нет?
Я дам тебе разрешение на работу. Но с одним условием. Очень простым и легким условием.
Лиза ничего не ответила и только настороженно подняла на него глаза. Условие? В централе ей тоже предлагали условия. И здесь опять — не те ли самые? Киреев сидел откинувшись, вытянутыми руками упираясь в кромку стола и дымя папиросой.
Условие такое: ты будешь работать, так сказать, каждый день, и каждый день ты будешь заходить ко мне сюда, вот в этот кабинет.
Зачем? — вырвалось у Лизы.
Киреев коротким движением мизинца стряхнул пепел с папиросы.
Не бойся. Днем, — проговорил он. — А зачем? Да так… Поздороваться. Расспрашивать я ни о чем тебя не стану. Не думай, это вовсе не то, что тебе советовали в так называемом централе.
Тогда зачем же… — начала Лиза и остановилась. Она ничего не могла понять. Пустая прихоть Киреева, что ли?
Пропускать тебя будут без очереди, — сказал Киреев, и огонек нетерпения промелькнул в его льдистого
зеленых глазах. Видя, что Лиза все так же стоит, застывшая в тревоге и недоумении, он, как мог, смягчил интонации своего голоса и прибавил деловито, но очень просто: — Расписываться будешь у меня.
Нет, во всем этом скрыто что-то другое! Когда Лизу выпустили из централа, ей не сказали, что она остается под главным надзором, а Киреев сам устанавливать такой надзор не может, — все правила Лиза теперь уже знала. И почему именно к самому Кирееву в кабинет, и даже без очереди? Отмечаться, кому назначено, ходят в полицию, по месту прописки.
Расписываться я не обязанная, — сказала Лиза, вытирая концом платка сохнущие губы.
Ну, можешь не расписываться, — согласился Киреев. — Будешь только заходить и показываться мне, что ты, так сказать, здесь и никуда не уехала. Можешь даже молчать. Ну? — И, не дождавшись ответа Лизы, закончил: — Иначе разрешение на работу я дать не могу.
Я подумаю, — сказала Лиза, чтобы только скорее закончился этот тяжелый разговор.
Подумай. — Киреев ткнул окурок в пепельницу. — Повторяю: никаких сведений от тебя я требовать не буду. Ступай.
Лиза вышла от Киреева под косые взгляды еще томившихся в приемной нескольких рабочих: никто так долго не задерживался у него в кабинете.
Вот день и миновал. И Лиза нашла себе много работы. На выбор, любую! Снова кухаркой к Маннбергу. Во время самых страшных метелей по полдня работать у Игнатия Павловича. Работать каждый день, согласившись на непонятные условия Киреева…
Непонятные?.. Открывая дверь из приемной в коридор, Лиза еще раз почувствовала на себе тяжелые, недружелюбные взгляды рабочих. Непонятные условия Киреева… Да чего же в них непонятного? Вот это и будет: он позволит ей ходить на работу и отделит от товарищей стеной подозрений! Она окажется среди них чужой. Больше того — подлой, гаденькой. Кто станет по душам, откровенно говорить с человеком, который каждый день, неведомо зачем и без всяких повесток, исправно ходит к жандармскому ротмистру? Кто полюбит такого человека, станет считать его своим? И кто поверит, что это какая-то странная выходка Киреева? Ходишь по грязи, как ни берегись — запачкаешься. Кто поверит ей, что она не запачкалась? И, значит, работать вместе с людьми, но под их злые, брезгливые взгляды? Работать вместе с людьми, чтобы затем не только ее, но и Порфирия стали они сторониться? Недоверие рождается быстро, а вот попробуй потом снять его!.. — Да-а… Вот так получила она работу сегодня…
Вздев на переносье залепленные воском очки, Филипп Петрович подшивал старыми голенищами дырявые валенки. Савва готовил для него дратву: сучил, натирал варом и заделывал в концы свиную щетину. Агафья Степановна чинила белье. Рубахи «мужиков» почему-то расползались так быстро, что она едва успевала ставить на них заплаты. Вере делать было решительно нечего. Поэтому она, пристроившись позади Саввы, ловко таскала у него из-под руки то приготовленные щетинки, то сложенный полумесяцем круглый кусок кожи, в котором находился вар. Савва притворно шарил возле себя:
