– А скажи мне, комиссар, – обратился к Омелину Пугачёв, поглядев на него каким-то тяжёлым взглядом, – отчего мои казаки гибнут, а твои солдаты – стоят посреди города и ждут. Чего ждут? С моря погоды?!
– И я, и полковник Кутасов не раз объясняли вам план сражения, – усталым голосом ответит тот. – И казаки, что сражаются на стенах, и солдаты, что ждут своего часа, – все они ваши. Не мои, не кутасовские, а – ваши. Сейчас войскам Голицына удалось добиться определённых успехов только на левом фланге, где стена сильно разбита. На правом же казаки истребляют элиту армии Голицына – гренадер.
– А по ним карабинеры с драгунами палят! – рявкнул Пугачёв.
– Надо продержаться до тех пор, – набравшись терпения в который раз принялся объяснять Омелин, – пока не падёт наш правый фланг, тогда можно отводить и казаков со стены, осаждаемой гренадерами. И когда голицынские солдаты войдут в городок, придёт время солдат «нового строя».
– А как же те кунштюки, – решил ввернуть немецкое словцо в свою речь лже-император, – что ты показывал мне? Над которыми работали инженеры с заводов?
– С вашего позволения, Пётр Фёдорович, – согнул спину комиссар, – я отправлюсь проинспектировать закладку мин и подготовку шрапнельных снарядов.
Удивился бы молодой лейтенант Генри Шрапнель, узнав, что снаряды, названные в его честь, уже истребляли сотни людей где-то в далёкой России. Может быть, что-нибудь другое изобретёт, столь же смертоносное. Небольшие ядра с длинными фитилями лежали сейчас перед Омелиным и инженером Егоровым, работавшим над этим жутким оружием под руководством отбывшего на Южный Урал военинженера первого ранга Кондрашова.
– Надолго ли их хватит? – спросил Омелин у старшего бомбардира Сакмарского городка, которым был тот же Егоров.
– Это как сказать, – невольно процитировал фразу из кинофильма «Чапаев» бомбардир, – хорошего боя – минут на пять. – Он покачал головой. – Не больше.
– А больше и не надо, – кивнул Омелин. – Скоро солдаты разобьют казаков на стенах, значит, пора. Разносите снаряды, сколько есть, на позиции.
Несколько десятков шестифунтовых пушек были расставлены на крышах домов и укрыты до поры за слуховыми окнами. На чердаках, рядом с ними притаились бомбардиры, которым малочисленная обслуга потащила шрапнельные снаряды.
Вместе с Егоровым Омелин подошёл к лихорадочно роющимся в земле рабочим во главе с единственным не уехавшим на Южный Урал военспецом – воентехником первого ранга Муравьёвым.
– Сколько ещё вам нужно времени? – спросил у него Омелин.
– Минут двадцать, товарищ комиссар, – козырнул Муравьёв, вытерев со лба пот грязной рукой. – Но это только первый этап минирования.
– А когда вы полностью закончите минировать улицы и дома? – поинтересовался комиссар.
– С домами закончили ещё вчера, – ответил воентехник. – А вот плотное минирование улиц потребует не менее часа.
– Нет у нас этого часа, – покачал головой Омелин. – Может статься, что и двадцати минут не будет. Ускорьте работы, воентехник.
– Есть, ускорить работы, – снова козырнул Муравьёв. – Разрешите продолжить работы?
– Продолжайте, – кивнул комиссар. – Вас, бомбардир, я тоже не задерживаю.
Возвращаться в «царские хоромы» Пугачёва не хотелось совершенно, снова выслушивать упрёки и раз за разом давать объяснения, которые никак не устраивают последнего. Вместо этого комиссар решил проинспектировать ещё и солдат «нового строя», проверить, так сказать, их моральное состояние. Ведь, на самом-то деле, совсем не просто стоять в боевых порядках, когда в полуверсте от тебя твои товарищи сражаются и гибнут. Омелин прошёлся мимо выстроенных в шеренги на узких улочках Сакмарского городка солдат. Перед ними стояли младшие комиссары, произнося вдохновенные речи. К ним прислушивались, внимали догматам марксизма-ленинизма. Комиссары объясняли им в который раз про классовую борьбу и то, что хоть сражаться им предстоит против таких же крестьян, но одурманенных вражеской пропагандой и заштампованных железной муштрой, царящей в екатерининской армии.
– Они не понимают против кого сражаются, – вещал как по писанному политрук Кондаков, бывший яицкий казак, одним из первых отобранный в политсостав новой армии. – И тем отличаются от нас. Солдаты Голицына, ведомые в бой офицерами из дворян, считают нас врагами России. Но не мы – и даже не они – враги нашего государства. Истинные враги его – те самые дворяне, что как вши присосались к нему и тянут все соки. Все эти князья Голицыны и графы Орловы с Потёмкиными, генералы Мансуровы и Бибиковы! Да и сама лживая самодержица! Они поспешили объявить Петра Фёдоровича мёртвым, но Господь спас его и теперь он спасёт всех нас!
Отлично вещает. Омелин покачал головой. Молодец! Комиссар даже сам заслушался проникновенной речью политрука. Омелин достал из-за пазухи блокнот и сделал в нём пометку: «Если переживёт бой, представить политрука Кондакова к очередному званию». Как только Омелин спрятал блокнот, последний из тех, что он взял с собой из тридцать шестого года, по всему городку загремели барабаны. А это значит, что вражеские солдаты взяли стены.
– Поспешили бы вы к Петр Фёдоровичу, – обратился к комиссару Кондаков. – Скоро на улицах бои начнутся.
Омелин задумчиво кивнул ему и направился к «хоромам». Дойдя до них, он не стал заходить в «царский» штаб, а поднялся на второй этаж, где, вооружившись биноклем, стал рассматривать поле боя. Вот подравнивают ряды перед вражеской атакой солдаты «нового строя», все, как один, в зелёных гимнастёрках и пилотках. Такой формы никогда не видели здесь, до введения гимнастёрок в русской армии ещё годы и годы. И хотя она была вполне привычна военспецам и комиссарам, то для казаков, не раз сражавшихся вместе с регулярными войсками, эти мундиры были в новинку. Равно как и пилотки солдат, фуражки офицеров и знаки различия на петлицах. Столь же непривычными они покажутся и врагу, хотя какое это имеет значение?
Первыми в город вошли солдаты с левого фланга противника. Они не спешили. Оставив часть очищать близлежащие дома и улицы от казаков, офицеры повели их на помощь гренадерам правого фланга. Переведя бинокль туда, Омелин не увидел почти ничего, кроме порохового дыма, в котором, как на картине какого-нибудь импрессиониста, вроде Моне или Дега, мелькали кафтаны и мундиры, сабли и штыки. Комиссар усмехнулся своей отвлечённой ассоциации, юношеское увлечение открытками с картинами самых разных художников давало о себе знать. Солдаты с левого фланга противника скрылись в этом облаке дыма, добавив к нему несколько клубов от мушкетных залпов, и вскоре казаки, защищавшие стену, побежали, чтобы избегнуть окружения. Прорвавшись через подступающих солдат, казаки рассеялись по узким улочкам и бросились бежать к позициям войск «нового строя». Правительственные солдаты не могли видеть, как казаки вместо того, чтобы укрыться за шеренгами своих товарищей, забрались в ближайшие к ним дома, занимая позиции на чердаках и крышах.
Правительственные войска не стали преследовать их. Они перестроились в колонну поротно и направились вперёд по улочкам Сакмарского городка. Сейчас придёт время для самого кошмарного смертоубийства, какого ещё не знал восемнадцатый век. Даже из «царских хором» Омелин услышал хлопки шестифунтовых пушек, выплёвывающих шрапнельные снаряды. А вот их взрывов Омелин уже не слышал, лишь видел, как они разлетаются облачками свинцового дыма. И тут же по рядам правительственных солдат, словно град ударил. Мушкетные пули, которыми были начинены снаряды, разлетались в разные стороны, кося солдат. На узких улочках Сакмарского городка они были особенно смертоносны. Не смотря на то, что пугачёвские бомбардиры стреляли слишком часто, а потому нередко бывало так, что несколько снарядов взрывались слишком близко друг к другу, начиняя правительственных солдат сотнями пуль. Из-за этой же торопливости заряды у них закончились слишком быстро. Но и этого вполне хватило. На не мощёных улочках городка остались лежать несколько сотен солдат и офицеров, однако остальные продолжили шагать, переступая через тела. Держать строй при этом было невозможно, а потому шеренги разваливались и стали похожи на некие зигзаги, ощетинившиеся штыками. Теперь пугачёвцам пощады ждать не стоит.
