Она подошла к нам своей легкой походкой и улыбнулась своей светлой, немного грустной улыбкой.
И снова был под старой яблоней фирменный напиток «такто». И снова ойкала бабушка Света, похожая на румяный колобок в переднике.
— Ой! Батюшки! Бонихваций! А я и не ждала. Приехамши! Вот радость! Ленька, за водой. Димка — становь самовар. Олька — чашки неси.
Я тоже пошел за водой. Бабушка Света колонкой не пользовалась («Ой! Да рази там вода? Ржа одна»). В саду был свой колодец. Замшелый сруб, кривая скамеечка Для ведра. Длинная цепь.
У колодца нет дна. Черная бездна. Свежая такая, вся в легких прозрачных тонах.
Я стал опускать ведро.
Осторожно, Дим, — предупредила Оля. — Там старенькая лягушка живет, не зачерпни. Тетя Света расстроится.
Да уж, — сказал Алешка, опасно свесившись через сруб. — Я тоже чай с лягушками не пью.
Я вытащил тяжелое ведро. С него стекали капли и падали вниз. И где-то далеко-далеко звонко булькали в радостных тонах.
Мы сидели за столом, под теплой столетней яблоней. Было прохладно ногам, но самовар пыхтел теплом и уютом. Над садом висела в светлом еще небе почти круглая луна.
Вот, значит, — говорила бабушка Света, — так и сказал: "Десять литров, говорит, олифы. Натуральной. И десять кило гвоздей, сотки".
— Дима, — попросил Бонифаций. — Запиши.
Я достал блокнот, распахнул его и выронил на стол фотографию Петелина. Она упала прямо перед бабушкой Светой.
— Ой! — сказала она и взяла в руки фото. — Вчерась тута был. Из этого… Вспомнила — Фонд культуры. Весь музей обошел, во все углы позаглядывал, на сундуке посидел, говорит: «Очень у вас все ладно, я на днях экскурсию привезу». Принимайте, мол.
Вот это фишка! Игоряшка Петелин — из Фонда культуры. Прямо на экскаваторе. Живописью заинтересовался. Экскурсию привезет!
В животе у меня даже холодок какой-то появился. Хотя я еще далеко не все понимал.
— Во-во! — возмутился Бонифаций. — Культурник. Он мне вчера всю квартиру залил. Говорит — раковина засорилась. Голова у него засорилась. Мусором всяким.
Алешка тем временем молчал и переводил свои пытливые глаза с одного на другого. То на бабушку взглянет, то на Бонифация. Но молчит.
И я молчу. Мне при этой Ольке говорить как-то неудобно. Все кажется, глупость какую-нибудь скажу. И она вообще ко мне всякий интерес потеряет. Но и молчать не лучше. («Ой, девочки, вчера к нам друзья из Москвы приезжали. Такой паренек симпатичный. Димкой зовут. Только все молчит и молчит. Слова не скажет. Может, он дурачок?») И я открыл рот, посмотрел Ольке прямо в синие глаза, которые в сумерках стали черными, и… снова закрыл рот. Так что зубы лязгнули. И все вздрогнули даже.
Замерз, Дим? — спросил Бонифаций.
У него лихорадка, — пояснил Алексей и склонился над чашкой, скрывая улыбку.
Луна поднялась еще выше. А уходить не хотелось. Бонифаций опять завел разговор о наследстве, о том, что он «вышел на людей, которые могут помочь».
Обойдемся, — вдруг сказал Алешка. — Сами сделаем.
Это как? — насторожился Бонифаций.
Очень просто.
Когда Алешка говорил эти слова, все знали — больше он ничего не скажет, объяснять не станет — пока не сделает.
Но Алешкины «заявки» не отвлекли меня от мыслей об Игоряшке. Что ему здесь понадобилось? Не иначе какую-нибудь пакость затевает. И будет ее проводить, как говорил о нем Бонифаций, кривыми путями.
И странно — я разозлился на этого Петелина как на личного врага. Вроде он мне еще ничего плохого не сделал. Но почему-то мне было так хорошо здесь пять минут назад и стало совсем худо, как только я узнал, что и Петелин здесь бывает. Видимо, есть люди, одно присутствие которых портит другим людям и радость, и настроение. Наверное, потому, подумалось мне, что от таких Петелиных все время приходится ждать какой-то вредности.
…Но вот сушки кончились, самовар остыл, на сад опустилась синяя мгла в вечерних тонах. Пора и честь знать.
А то б заночевали, — опять предложила бабушка Света. — У Ольки телефончик есть. Родителям звякните — и на сеновал, а? Бонихваций?
А что? — вдруг встрепенулся Игорь Зиновьевич. — Действительно. Хоть раз в жизни на сене поспим. Как, ребятки?
Мы не возражали. Мы так устали из-за этих досок, что только одна мысль о том, что нужно дойти до станции, ждать электричку, потом ехать в ней, а потом — в метро — уже одна эта мысль сбивала с ног.
И мы с радостью согласились. Оля принесла из дома мобильник, и Бонифаций позвонил сначала нашей маме, а потом своей.
Они обе обрадовались, — сказал он, отдавая телефон Оле.
И мы — тоже, — улыбнулась она.
Мы еще немного посидели под вечерними звездами. А потом бабушка Света принесла керосиновый фонарь и стала устраивать в сарае, где сено, нам постели.
Это мы для козы накосили, — объяснила бабушка, вороша сено, чтобы помягче было.
А где коза? — испуганно огляделся Бонифаций. — Она не будет нас бодать?
Она удрала, не боись, Бонихваций. Где-то по лесам шастает.
Коза-дереза, — сказал Алешка, плюхаясь с разбега в сено. — Бежала через мосточек, ухватила кленовый листочек…
А ты откуда знаешь? — удивилась бабушка Света. И уважительно добавила: — Грамотей!
Она принесла нам старенькие одеяла и пожелала спокойной ночи. Настоящая бабушка, уютная. Из тех, что и чаем от простуды напоит, и сказку на ночь расскажет, и добрый совет в трудную минуту даст. Ольке, наверное, с ней хорошо живется.
Мы улеглись, погасили фонарь. Немножко попахло керосином, а потом нас одолел головокружительный запах сена. Вот дура эта коза, от такого кайфа сбежала. И еще очень приятно, усыпляюще так пахло дымком от одеял — наверное, они на печке лежали и пропахли березовыми дровами.
Бонифаций стал развивать Алешке свои планы по проведению Дня родной школы. Это наш собственный праздник, внегосударственный. И нам есть чем гордиться. В нашей школе много хороших учителей. А хороших учеников — еще больше. Наши выпускники составляют гордость нашего района. Не все, конечно. Некоторые наши выпускники — это криминальная гордость района. Вроде Петелина. Но они все-таки не главное в жизни.
Тут мои мысли немного сбились, потому что Бонифаций повысил голос, увлекаясь своими идеями:
Доска почета, Алексей, — это не просто фотографии. Нам нужно показать, что каждый человек на ней — личность.
А давайте не фотографии повесим, — сонным голосом предложил Алешка, — а портреты нарисуем. Так легче личность показать.
Ты изумительно прав! — по шуршанию сена я понял, что Бонифаций вскочил на ноги. — Но кто сделает эти портреты?
Алешка помолчал, уснул, наверное. Но я ошибся.
— Я, конечно, сделаю, — начал он медленно и осторожно. — Но вы, Игорь Зиновьевич, не обидитесь, если я и вас нарисую? Так, к эк я
о вас думаю.
— Я буду только признателен, — неосторожно согласился Бонифаций. — Всегда полезно узнать, что о тебе думают твои любимые ученики.
Дальше я ничего не услышал. Они начали шептаться, а я задремал.
Разбудил меня яркий свет луны в дырку крыши. Было тихо-тихо. Но почему-то не спалось. Я проснулся с совершенно ясной головой. Но полной всяких мыслей. Чтобы справиться с ними, я тихонько вышел из сарая.
Над садом стояла морозная тишина. Луна уже опустилась к своему закату и лежала вдалеке, над лесом, на ветке ели, как зеленое яблоко в чьей-то большой руке. Немножко морозило. И как-то все похрустывало. Листья под ногами, задетая плечом ветка кустарника. Казалось, сам воздух сделан из чего-то хрупкого, хрустального. Не тронь его, не нарушь его осенней дремоты, — иначе разобьется со звоном — и кто знает, что из этого получится.
Я обогнул старую яблоню, вышел на кирпичную дорожку и, задевая плечами звенящие в ночи замерзшие листья, вышел на дорогу.
Все вокруг замерло в холодном осеннем сне. Только светила низкая луна и звенели под ногами льдинки в замерзших лужах.
Почему-то я пошел к музею. Сам не знаю. Значит, так было нужно. Бессонница вела меня.
Лунный свет потихоньку угасал. Стало совсем темно. Вдали, где было шоссе на Москву, шумели редкие машины. Одна из них вдруг отделилась, выехала на проселок, и я увидел вдалеке неясный свет фар. Даже не фар — габаритных огней.
Машина двигалась медленно, водителю, видимо, не хватало неясного света, и он ехал не спеша, осторожно, объезжая выбоины и бугры на неровной дороге.
Тем не менее она приближалась. Свет ее га-бариток метался и прыгал по дороге в призрачных тонах. Не знаю, почему, но я сошел с дороги и стал за дерево — мало ли кто это едет. Может, милиция на вызов, а может, братки на стрелку. И с теми, и с другими встречаться глубокой ночью — не в кайф.
Машина проехала мимо, поскрипывая и позвякивая. В ней находились двое — водитель и пассажир на переднем сиденье.
Машина показалась мне, несмотря на темноту, знакомой. По очертаниям кузова и по какой-то его помятости. Во всяком случае — иномарка, но не крутая и не навороченная.
Я проводил ее глазами и пошел обочиной, скрываясь в зарослях осеннего леса, за ней следом. Зачем? Кто знает…
За поворотом дороги, где перебегали ее несколько деревьев, машина остановилась. Подфарники ее погасли. Пассажиры вышли. Вышли осторожно, не хлопнув дверцами. И пошли к музею. Держась вдоль заборов, в тени угасающего лунного света.
Я осторожно двинулся за ними. Они шли молча, не переговариваясь. Похоже, они хорошо знали, куда идут. И шли не в первый раз.
Я обежал водокачку, на которой спали аисты, прошмыгнул к музею и, забравшись в кузов, улегся на его ледяное железное дно. Которое все еще пахло свежим деревом.
Вскоре послышались тихие шаги, и возле кузова остановились мои таинственные пришельцы.
Все ясно? — вполголоса спросил один другого.
Все ясно, шеф, — ответил ему, судя по голосу, Игоряшка Петелин.
—. Будем ждать его у водокачки. Покажешь ему, чтобы не заблудился. Если дело сорвется, мне будет плохо. А тебе, Игорек, еще хуже.
Сделаю. Завтра привезу мальца на разведку, все ему объясню.
Так… — Шеф помолчал. — А за домом что?
Там огороды. А за огородами — лес.
Это хорошо. На крайний случай — пути отхода. Давай, Игорек, действуй. Клиент будет в Москве в воскресенье. Упустим его — оба пропали. Ты — больше, я — меньше, — опять подчеркнул он с угрозой.
Не пропадем! — горячо заверил его Игоряшка. Так горячо, что в доме залаял Абрек. Наверное, услышал его голос.
Тихо ты! Чего орешь? Собаку разбудил. Кстати, этот кобель пацана не учует?
Я его с вечера отманю. И спрячу.
Охранник насторожится.
Да фиг с ним! Другую собаку все равно достать не успеет.
Не все мне было понятно из этого тайного ночного разговора. Но одно было ясно безупречно. Что-то готовилось против музея. Скорее всего, ограбление или кража.
Нужно сообщить в милицию.
Я дождался на ледяном полу, пока они не ушли, и помчался в сарай бабушки Светы.
Там царила мирная сонная тишина.
Я улегся рядом с Алешкой, быстро согрелся и уснул.
Проснулся я от того, что кто-то дергал меня за ногу. Я отбрыкнулся. В ответ послышался странный звук, и кто-то опять схватил меня за ногу, уже за другую, и стал теребить штанину.
Я сел. Прямо напротив меня торчали длинные загнутые рога, светились большие глаза, тряслась жиденькая бороденка. Приснится же такое.
Тут это существо издало длинный, требовательный, какой-то дребезжащий звук. Это была коза. Худая, всклокоченная и, видимо, голодная. Ну и жрала бы сено. Нет, ей, видите ли, мои штаны по вкусу.
— Бабушка! — раздался веселый утренний голос, и появилась Олька. — Зойка вернулась.
Девочка стояла в дверях, красиво освещенная солнцем, в теплых акварельных тонах. Алешка тоже вскочил и радостно завопил:
— Коза-дереза явилась!
А Бонифаций сел, резко подобрал ноги и, прямо сидя, начал пятиться к стене.
— Вот это животное! — сказал он с восхищением, в котором была большая доля страха.
Тут прибежала бабушка Света, всплеснула руками:
Ой! Радость какая! Зоенька нашлась. — Она обхватила Зойку за шею и прижала к себе. Коза радостно заблеяла и застучала копытами по доскам пола.
Пора линять, — решил Алешка.
Я тоже так считаю. — Бонифаций выбрался из сена и, обойдя козу, вышел из сарая. Мы — за ним.
А чай? — воскликнула счастливая бабушка. — А завтрак?
Но мы здорово проспали и поэтому, наскоро умывшись в саду ледяной водой, помчались на станцию.
Тут я кое-что вспомнил и сказал:
Игорь Зиновьевич, на минутку в милицию заглянем?
На поезд опоздаем, — машинально ответил он, а потом спохватился: — А зачем?
И тут я ляпнул первое, что пришло в голову:
Надо заявление бабушки Светы забрать.
Какое заявление?
О пропаже козы. Коза-то вернулась. А они оперативно-розыскные мероприятия проводят.
Какой ты чуткий и внимательный, — похвалил меня Бонифаций. — Ну бегите, а я пока билеты возьму.
В случае чего, — посоветовал Алешка, — стоп-кран сорвите. Скажете: детки мои отстали.
У входа в милицию я рассказал Алешке о своих ночных «снах».
— Не поможет, — вздохнул он. — Они нам не поверят.
И он оказался прав. Когда я стал рассказывать дежурному о своих подозрениях, вышел еще один милиционер, послушал, усмехнулся и сказал:
— Гена, гони их за дверь. Я их знаю. Это они сигнализацию в сарае задействовали.
«И пошли они, солнцем палимы…»
Электричка пришла набитая пассажирами. Бонифаций протиснулся в вагон, а мы с Алешкой остались в тамбуре.
— Я так и знал! — сделал брат неясный мне вывод, когда мы стали обсуждать мои ночные приключения. — Все стало на свои места. «Не корми — не влезет», помнишь?
Я кивнул. Но спросил:
Кого не корми и куда не влезет?
Неужели ты ничего не понял? — ужаснулся моей недогадливости Алешка. — Они хотят использовать Ростика!
Я сначала помолчал, подумал. А потом понял — Алешка прав: все действительно стало на свои места. Клиент приезжает, собаку отзовет. И кто-то должен куда-то влезть. Куда? Ясно: в окно. Но вот кто? Не Игоряшка же.
Ростик! — настойчиво повторил Алешка.
Это ты зря, — заступился я все-таки за мальца. — Ростик, конечно, озорник, но не жулик. И жуликам не помощник.
Ты кое-чего не знаешь, — намекнул Алешка, придвинулся ко мне и кое-что рассказал.
Ростик не очень дружил со своим «двоюрным» братом — слишком разный возраст. Но покататься на экскаваторе никогда не отказывался. И вот когда Игоряшка обратился к нему с просьбой, Ростик выслушал его с готовностью.
— Ты мне должен помочь, — сказал Игоряшка. — Мой друг попал в беду. На него здорово наехали страшные братки. Понял?
Ростик не понял.
Слушай внимательно. Мой друг — очень хороший человек. А очень плохие люди требуют у него деньги. Много-много. А у него их нет.
Рубля два не хватит? — вывернул Ростик карманы.
Шутник ты, Ростик. Они требуют сто тыщ.
У меня столько нет.
И не надо. Надо, чтобы ты помог. В одном месте находится одна вещь. Очень дорогая. Но на вид — так себе. Эта вещь раньше принадлежала моему другу, но у него ее отобрали злые люди.
Те же самые?
Другие. Нужно помочь ему забрать эту вещь. И тогда он спасен. Сделаешь? — И подленько напомнил: — Я тебя сколько раз на экскаваторе катал?
Конечно, помогу, — пообещал Ростик.
Но это тайна! Никто не должен знать.
И бабушка?
А бабушка особенно. Поживешь пока у меня. Мы чего-нибудь придумаем. По рукам?
По ногам! — Ростик был счастлив помочь старшему брату. Друг которого попал в беду.
Я за тобой заеду, и поедем ко мне. Я сейчас один живу. «Плейстейшн» в твоем распоряжении. И в школу не будешь ходить.
Заедешь на экскаваторе?
А как же!
Алешка, когда перешептывался с Ростиком во время потопа, успел ему кое-что рассказать. Открыл, так сказать, глаза на этих злодеев. И посоветовал делать все так, как они скажут.
— Мы их так проучим, Ростик, что они заиками останутся. Ты только очень хорошо притворяйся. Понял?
Может, Ростик и не все понял, но сделал впоследствии так, как советовал Алешка.
Вот такая вот история. Коварный Игоряшка и наивный доверчивый Ростик. И балерина Олечка, у которой нет денег на учебу. И одна надежда на эту картину ее деда. Я сразу сообразил, что они хотят украсть именно ее. Ну не валенки же художника! А клиент, который приедет в воскресенье, — это наверняка «дорогой господин» Алтынский.
— Значит, они привезут Ростика, подсадят его в окно, он влезет в форточку…
Алешка захохотал так, что дядька, стоявший у дверей, шарахнулся в сторону.
— Дим! Ты наивный, как Ростик. — И ничего больше не сказал. До самого дома.
А когда мы входили в подъезд, шепнул:
— Мы с тобой должны быть на месте в нужное время. Надо же твоей невесте помочь. Она тогда будет от тебя в восторге.
Переодевшись, я помчался в школу. И опять по дороге, цепляя на шею галстук, меня догнал Бонифаций.
Успеем, Дима?
Успеем. Только вам еще надо в учительскую, за журналом.
— После уроков зайди ко мне. Опять? Вот неугомонный.
Пришлось зайти. Бонифаций дал мне небольшой этюдник, коробки с красками и набор кистей.
Алешке передашь. Он будет ко Дню школы наши портреты рисовать. Вот только зачем ему масляные краски, не знаешь? Он особо их попросил.
Может, он хочет увековечить вас масляным портретом?
Нашел кого, — удивился Бонифаций и умчался по своим бесконечным делам.
Дома я передал Алешке все принадлежности, он их осмотрел и остался доволен. Установил посреди комнаты этюдник на ножках и предупредил:
— Дим, только не подглядывать.
А я и не собирался. Я и сам не люблю, когда кто-нибудь за спиной наблюдает, если я что-нибудь делаю.
Я сел за уроки, Алешка взялся за работу. И трудился до самого вечера. А потом начал рыться по всей квартире. Что-то искал.
Дим, у тебя картонки нет случайно?
Какой?
Вот такой. — Он показал руками, измазанными в красках. — Одну нашел, но мне мало.
Нет. У папы посмотри.
А коробку от торта выкинули?
Давно уже.
Он пошел в папин кабинет и скоро вернулся очень довольный. Закрепил на мольберте прекрасный кусок картона.
Нашел? — спросил я.
Ага. — И он начал грунтовать картон серой краской. — Не подглядывай.
Больно надо. А портреты можно посмотреть?
Не высохли еще. На Доске посмотришь. Не мешай.
Тоже мне — Казимир Малевич с Айвазовским вместе!
Мама и папа пришли домой одновременно. Мама — сразу же на кухню, хлопотать с ужином, пала — в кабинет, к телефону. Ему на работе времени не хватает.
Алешка тем временем завесил свою картину тряпочкой и начал приставать к маме. Зачем-то стал выпрашивать у нее какие-то пуговицы. Почему-то обязательно большие и светлые.
Посмотри в шкатулке, — отмахнулась мама.
Там таких нет.
Нет, значит, нет. Зови папу ужинать.
Ну, мам… Ну поищи…
Отстань, Алексей. Иди мыть руки. Господи! А в чем у тебя лицо? Ты на индейца похож. На тропе войны.
Это краски, отмоются. Завтра.
Сегодня, — твердо сказала мама.
Пуговицы, — твердо сказал Алешка.
В угол!
Не маленький!
Посмотри на себя в зеркало!
Ты тоже красишься!
Я для красоты.
А я для дела.
Тут на кухню пришел папа, и Алешка смылся.
А пуговицы он все-таки разыскал. Две штуки. Белые и большие. Если Алешка ставит перед собой задачу, то решает ее, как танк. Быстро и эффективно. Огнем и гусеницами.
За ужином мама спросила:
Кто на завтра погоду слышал?
Ясно, — сказал папа, — и заморозок. На дорогах столицы — гололед.
Придется на работу в пальто идти. В плаще уже холодно.
Алешка вдруг поперхнулся. Откашлялся и сказал:
— Оно слишком светлое для осени. Не идет тебе.
— Много ты понимаешь, — обиделась мама. И папа ее поддержал:
— В этом пальто ваша мама выглядит вашей сестрой.
— Младшей сестрой, — уточнил вредный Алешка. — Иди лучше в плаще. Будешь нам старшей сестрой.
Что-то он странно воюет. Слишком упорно. Как танк. Огнем и гусеницами.
После ужина мама уселась за очередной сериал, а папа вдруг крикнул медвежьим голосом из кабинета:
— Кто сидел на моем стуле и сломал его? — И появился в дверях с каталогом.
Каталог выглядел странно. У него была только одна обложка, передняя корочка. Задней не было — вырвана с мясом.
Алексей? Ты? — сразу угадал папа. — Твоя работа?
Отчасти, — признался Алешка.
Как это? Дима помогал?
Нет, он с полки упал…
Дима? Что он делал на полке?
Каталог. Упал с полки, и у него надорвалась корочка.
А ты ей помог, да? Зачем?
Очень надо, пап.
А все-таки?
В свое время узнаешь. Еще спасибо скажешь.
Не надейся. — И папа сердито захлопнул дверь.
Мама очнулась от сериала и спросила:
А зачем папа заходил?
Пуговицы искал, — вздохнул Алешка. Белые, большие.
А утром и с пуговицами прояснилось. Я вышел из ванной, мама как раз в прихожей надевала свое светлое пальто для гололеда на дорогах столицы. Она критически осмотрела себя в зеркало и стала застегиваться.
Не получилось.
Мама, еще глядя в зеркало, пробежала пальцами по петлям и пуговицам. Петель оказалось на две больше, чем пуговиц. Или пуговиц на две меньше, чем петель. Мама наклонила голову, осмотрела борта пальто. Глаза ее расширились и грозно сверкнули:
